Сохраняя веру
Часть 2 из 27 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Изредка мы ужинаем с его коллегами, коллекционирующими жен, как трофеи. И тогда я понимаю, до чего же мне повезло с Колином. Держа руку у меня на спине, менее загорелой и подтянутой, чем у молоденьких моделей, он гордо произносит: «Моя жена». Я улыбаюсь. Быть его женой – это все, что мне нужно.
– Мамочка!
Дождь пошел опять. По дороге хоть на лодке плыви, а я всегда довольно неуверенно чувствовала себя за рулем.
– Ш-ш-ш! Мне нужно сосредоточиться.
– Но мамочка! – настаивает Вера. – Это очень-преочень важно!
– Нам с тобой очень-преочень важно доехать до твоей балетной школы и не убиться.
На одну секунду воцаряется благословенная тишина. Но потом Вера начинает пинать сзади мое кресло.
– Я не взяла балетный купальник, – хнычет она.
– Не взяла? – Я съезжаю на обочину и, повернувшись, смотрю на дочку.
– Не-а. Я не знала, что на занятие мы поедем прямо от бабушки.
Я чувствую, как по шее разливается краска досады: мы ведь всего каких-нибудь двух миль не доехали до танцевальной студии!
– Господи, Вера! Чего же ты раньше молчала?!
Ее глазки наполняются слезами.
– Я только сейчас поняла, что мы едем на балет.
Я ударяю рукой по рулю, сама не зная, на кого сержусь: на Веру, на маму, на дождь или на вышедшую из строя оросительную систему в продуктовом магазине. Так или иначе, благодаря им всем день можно считать испорченным.
– Мы ездим на балет каждую среду после ланча! – Я разворачиваю машину, стараясь не слушать совесть, которая подсказывает мне, что я очень уж сурова с малышкой, ведь ей всего семь лет.
– Не хочу домой! – кричит Вера, плача. – Хочу на балет!
– Мы только заедем за твоим купальником и поедем на занятие, – говорю я сквозь зубы.
Это значит, мы опоздаем на двадцать минут. Я представляю себе, какими взглядами встретят нас другие мамы, когда мы ворвемся в студию посреди урока. Мамы, которые, несмотря на потоп, смогли привезти детей вовремя. Мамы, которым не так тяжело делать вид, будто им легко.
Мы живем в столетнем фермерском коттедже. С одной стороны его окружает глухая каменная стена, а с другой – начинается лес, который и занимает бóльшую часть участка в семь акров за домом. А спереди, прямо под окнами, проходит дорога. Ночью полосы света от фар бегают по нашим постелям, как луч маяка. Коттедж полон противоположностей, притягивающих друг друга: просевшее крыльцо и новенький стеклопакет, ванна на львиных лапах и массажный душ, Колин и я. Подъездная дорожка дважды ныряет и снова взбегает вверх: один раз возле выезда на шоссе и один раз у самого дома. Когда мы на нее сворачиваем, Вера восторженно ахает:
– Папа приехал! Хочу к нему!
Я тоже к нему хочу. Причем всегда. Видимо, он прилетел пораньше и заехал домой на ланч, прежде чем отправиться в офис. Я опять вспоминаю о других мамашах, которые уже припарковались перед балетной студией, но теперь мне кажется, что ради того, чтобы повидать Колина, опоздать на двадцать минут совершенно не жалко.
– Мы только поздороваемся с папой, ты возьмешь свой купальник, и мы сразу уедем.
Вера вбегает в дом, как марафонец, разрывающий грудью финишную ленточку.
– Папа! – кричит она, но ни в кухне, ни в гостиной никого нет.
Только портфель, стоящий на середине стола, свидетельствует о том, что Колин приехал. Слышен шум воды в старых трубах.
– Он принимает душ, – говорю я, и Вера тут же бежит наверх.
– Погоди! – кричу я ей вслед.
Вряд ли Колин обрадуется, если выйдет из ванной голый, а тут она.
Я тоже взбегаю по лестнице и раньше Веры успеваю взяться за ручку закрытой двери спальни:
– Давай сначала я войду, ладно?
Колин, стоя возле кровати, оборачивает полотенце вокруг бедер. Увидев на пороге меня, он застывает.
– Привет, – с улыбкой говорю я и утыкаюсь макушкой под его подбородок, и Колин слегка обнимает меня. – Удивлен? Заходи, Вера, – киваю я дочке, – папа почти одет.
– Папочка! – кричит она и, разбежавшись, целит отцу прямо в пах.
Мы не раз смеялись над этой ее привычкой. Даже сейчас, обнимая меня, Колин инстинктивно съеживается.
– Привет, Кексик, – говорит он, глядя куда-то поверх Вериной головы, как будто ждет, что на пороге вот-вот появится еще один ребенок.
Из-под запертой двери ванной выползает пар.
– Мы можем включить Вере мультики, – шепчу я. – Это на случай, если ты хочешь, чтобы кто-то потер тебе спинку.
Вместо ответа Колин неловко высвобождается из Вериных ручонок, обхвативших его за талию.
– Дорогая, может, тебе лучше…
– Что?
Мы все оборачиваемся на звук чьего-то голоса. Дверь ванной распахивается, и в спальню входит мокрая женщина, кое-как прикрывающая себя полотенцем. Очевидно, она решила, что Колин обращается к ней.
– О господи! – Покраснев, она опять скрывается в ванной и захлопывает за собой дверь.
Я вижу, как Вера выбегает из спальни, а Колин бежит за ней, слышу, как выключается душ. Колени сами собой подгибаются, и вот я уже сижу на кровати – на нашем супружеском одеяле с узором из колец. Колин купил его в Пенсильвании, в Ланкастере, у мастерицы-меннонитки. Она еще сказала, что кольцо не имеет конца и потому символизирует идеальный брак. Я закрываю лицо руками. «О боже! – думаю я. – Опять».
Книга первая
Ветхий Завет Глава 1
…Равно —
Мы спим ли, бодрствуем, – во всем, везде
Созданий бестелесных мириады
Незримые для нас…
Дж. Мильтон. Потерянный рай[3]
В моей жизни происходили некоторые события, о которых я теперь не люблю говорить.
Например, мне, тринадцатилетней девочке, пришлось отвозить собаку на усыпление. А в старшей школе я пришла при полном параде на выпускной бал, но весь вечер просидела у окна: ни один мальчик ко мне не подошел. Еще я предпочитаю помалкивать о чувстве, которое испытала, когда впервые увидела Колина.
Вернее, об этом я, конечно, немного говорю, но стараюсь не упоминать о том, как сразу же поняла, что мы друг другу не пара. Колин был футбольной звездой колледжа. Его тренер пригласил меня, чтобы я подготовила Колина к экзамену по французскому. Он поспорил с ребятами из своей команды, что поцелует меня, и поцеловал: робко, обыкновенно, заученно. Однако, несмотря на свое смущение, я почувствовала себя так, будто на губах осталась позолота.
Я прекрасно понимаю, почему влюбилась в Колина, а вот почему он влюбился в меня – никогда не смогу понять.
Он говорил, что со мной становится другим человеком и быть таким ему нравится больше, чем равняться на разбитных парней из их студенческого союза. Говорил, что ему приятно, когда ценят его самого, а не его спортивные достижения. Я самой себе казалась недостаточно высокой, эффектной и изысканной для него, но предпочитала верить ему, когда он принимался меня разубеждать.
Через пять лет выяснилось, что я все-таки была права, и вот об этом я действительно не говорю.
Еще я не говорю о том, как он избегал смотреть мне в глаза, когда отправлял меня в психушку.
Пытаясь открыть заплывшие глаза, я делаю над собой нечеловеческое усилие. Веки решительно намерены оставаться сомкнутыми, чтобы не позволить мне увидеть еще что-нибудь, способное перевернуть мир с ног на голову. Но вот кто-то дотрагивается до моей руки. Наверное, Колин – кто же еще? Я все-таки приоткрываю маленькую щелочку, в глаза сразу бьет колкий, как заноза, свет.
– Мэрайя, – успокаивающе произносит мама, убирая волосы с моего лба, – ну как ты себя чувствуешь? Получше?
– Нет.
Я не чувствую себя никак. Уж не знаю, какие лекарства назначил по телефону доктор Йохансен, но кажется, будто меня закутали в толстый гибкий кокон, который двигается вместе со мной, защищая от того, что может причинить боль.
– Мамочка!
Дождь пошел опять. По дороге хоть на лодке плыви, а я всегда довольно неуверенно чувствовала себя за рулем.
– Ш-ш-ш! Мне нужно сосредоточиться.
– Но мамочка! – настаивает Вера. – Это очень-преочень важно!
– Нам с тобой очень-преочень важно доехать до твоей балетной школы и не убиться.
На одну секунду воцаряется благословенная тишина. Но потом Вера начинает пинать сзади мое кресло.
– Я не взяла балетный купальник, – хнычет она.
– Не взяла? – Я съезжаю на обочину и, повернувшись, смотрю на дочку.
– Не-а. Я не знала, что на занятие мы поедем прямо от бабушки.
Я чувствую, как по шее разливается краска досады: мы ведь всего каких-нибудь двух миль не доехали до танцевальной студии!
– Господи, Вера! Чего же ты раньше молчала?!
Ее глазки наполняются слезами.
– Я только сейчас поняла, что мы едем на балет.
Я ударяю рукой по рулю, сама не зная, на кого сержусь: на Веру, на маму, на дождь или на вышедшую из строя оросительную систему в продуктовом магазине. Так или иначе, благодаря им всем день можно считать испорченным.
– Мы ездим на балет каждую среду после ланча! – Я разворачиваю машину, стараясь не слушать совесть, которая подсказывает мне, что я очень уж сурова с малышкой, ведь ей всего семь лет.
– Не хочу домой! – кричит Вера, плача. – Хочу на балет!
– Мы только заедем за твоим купальником и поедем на занятие, – говорю я сквозь зубы.
Это значит, мы опоздаем на двадцать минут. Я представляю себе, какими взглядами встретят нас другие мамы, когда мы ворвемся в студию посреди урока. Мамы, которые, несмотря на потоп, смогли привезти детей вовремя. Мамы, которым не так тяжело делать вид, будто им легко.
Мы живем в столетнем фермерском коттедже. С одной стороны его окружает глухая каменная стена, а с другой – начинается лес, который и занимает бóльшую часть участка в семь акров за домом. А спереди, прямо под окнами, проходит дорога. Ночью полосы света от фар бегают по нашим постелям, как луч маяка. Коттедж полон противоположностей, притягивающих друг друга: просевшее крыльцо и новенький стеклопакет, ванна на львиных лапах и массажный душ, Колин и я. Подъездная дорожка дважды ныряет и снова взбегает вверх: один раз возле выезда на шоссе и один раз у самого дома. Когда мы на нее сворачиваем, Вера восторженно ахает:
– Папа приехал! Хочу к нему!
Я тоже к нему хочу. Причем всегда. Видимо, он прилетел пораньше и заехал домой на ланч, прежде чем отправиться в офис. Я опять вспоминаю о других мамашах, которые уже припарковались перед балетной студией, но теперь мне кажется, что ради того, чтобы повидать Колина, опоздать на двадцать минут совершенно не жалко.
– Мы только поздороваемся с папой, ты возьмешь свой купальник, и мы сразу уедем.
Вера вбегает в дом, как марафонец, разрывающий грудью финишную ленточку.
– Папа! – кричит она, но ни в кухне, ни в гостиной никого нет.
Только портфель, стоящий на середине стола, свидетельствует о том, что Колин приехал. Слышен шум воды в старых трубах.
– Он принимает душ, – говорю я, и Вера тут же бежит наверх.
– Погоди! – кричу я ей вслед.
Вряд ли Колин обрадуется, если выйдет из ванной голый, а тут она.
Я тоже взбегаю по лестнице и раньше Веры успеваю взяться за ручку закрытой двери спальни:
– Давай сначала я войду, ладно?
Колин, стоя возле кровати, оборачивает полотенце вокруг бедер. Увидев на пороге меня, он застывает.
– Привет, – с улыбкой говорю я и утыкаюсь макушкой под его подбородок, и Колин слегка обнимает меня. – Удивлен? Заходи, Вера, – киваю я дочке, – папа почти одет.
– Папочка! – кричит она и, разбежавшись, целит отцу прямо в пах.
Мы не раз смеялись над этой ее привычкой. Даже сейчас, обнимая меня, Колин инстинктивно съеживается.
– Привет, Кексик, – говорит он, глядя куда-то поверх Вериной головы, как будто ждет, что на пороге вот-вот появится еще один ребенок.
Из-под запертой двери ванной выползает пар.
– Мы можем включить Вере мультики, – шепчу я. – Это на случай, если ты хочешь, чтобы кто-то потер тебе спинку.
Вместо ответа Колин неловко высвобождается из Вериных ручонок, обхвативших его за талию.
– Дорогая, может, тебе лучше…
– Что?
Мы все оборачиваемся на звук чьего-то голоса. Дверь ванной распахивается, и в спальню входит мокрая женщина, кое-как прикрывающая себя полотенцем. Очевидно, она решила, что Колин обращается к ней.
– О господи! – Покраснев, она опять скрывается в ванной и захлопывает за собой дверь.
Я вижу, как Вера выбегает из спальни, а Колин бежит за ней, слышу, как выключается душ. Колени сами собой подгибаются, и вот я уже сижу на кровати – на нашем супружеском одеяле с узором из колец. Колин купил его в Пенсильвании, в Ланкастере, у мастерицы-меннонитки. Она еще сказала, что кольцо не имеет конца и потому символизирует идеальный брак. Я закрываю лицо руками. «О боже! – думаю я. – Опять».
Книга первая
Ветхий Завет Глава 1
…Равно —
Мы спим ли, бодрствуем, – во всем, везде
Созданий бестелесных мириады
Незримые для нас…
Дж. Мильтон. Потерянный рай[3]
В моей жизни происходили некоторые события, о которых я теперь не люблю говорить.
Например, мне, тринадцатилетней девочке, пришлось отвозить собаку на усыпление. А в старшей школе я пришла при полном параде на выпускной бал, но весь вечер просидела у окна: ни один мальчик ко мне не подошел. Еще я предпочитаю помалкивать о чувстве, которое испытала, когда впервые увидела Колина.
Вернее, об этом я, конечно, немного говорю, но стараюсь не упоминать о том, как сразу же поняла, что мы друг другу не пара. Колин был футбольной звездой колледжа. Его тренер пригласил меня, чтобы я подготовила Колина к экзамену по французскому. Он поспорил с ребятами из своей команды, что поцелует меня, и поцеловал: робко, обыкновенно, заученно. Однако, несмотря на свое смущение, я почувствовала себя так, будто на губах осталась позолота.
Я прекрасно понимаю, почему влюбилась в Колина, а вот почему он влюбился в меня – никогда не смогу понять.
Он говорил, что со мной становится другим человеком и быть таким ему нравится больше, чем равняться на разбитных парней из их студенческого союза. Говорил, что ему приятно, когда ценят его самого, а не его спортивные достижения. Я самой себе казалась недостаточно высокой, эффектной и изысканной для него, но предпочитала верить ему, когда он принимался меня разубеждать.
Через пять лет выяснилось, что я все-таки была права, и вот об этом я действительно не говорю.
Еще я не говорю о том, как он избегал смотреть мне в глаза, когда отправлял меня в психушку.
Пытаясь открыть заплывшие глаза, я делаю над собой нечеловеческое усилие. Веки решительно намерены оставаться сомкнутыми, чтобы не позволить мне увидеть еще что-нибудь, способное перевернуть мир с ног на голову. Но вот кто-то дотрагивается до моей руки. Наверное, Колин – кто же еще? Я все-таки приоткрываю маленькую щелочку, в глаза сразу бьет колкий, как заноза, свет.
– Мэрайя, – успокаивающе произносит мама, убирая волосы с моего лба, – ну как ты себя чувствуешь? Получше?
– Нет.
Я не чувствую себя никак. Уж не знаю, какие лекарства назначил по телефону доктор Йохансен, но кажется, будто меня закутали в толстый гибкий кокон, который двигается вместе со мной, защищая от того, что может причинить боль.