Снимай меня полностью

​— Эм… Чисто теоретически… — Боже, ну почему он все время превращается в такого осла в присутствии Юны?!

— Вот, например, — Вадик почувствовал, что от друга ничего толкового не добьется, и снова принял огонь на себя. — Нежная, воздушная. Как античная богиня. Эдакий образ из Ренессанса. Можно вообще взять какую-нибудь известную картину и стилизовать фотографию под нее. На вас смотришь — и эта мысль сама напрашивается. Опять же, ничего сложного. Простыня, фрукты, нужный свет… Роме это раз плюнуть.

— А еще? — Юна намотала локон на палец, явно польщенная сравнением с шедеврами живописи.

— И тут же что-то совершенно противоположное, — продолжал лить елей Вадик. — Суровая русская женщина. Пролетарий. Завод. Родина-мать. Ну, я не знаю…

— Сварщица, — неожиданно для самого себя произнес Рома. — Рукавицы и специальная маска. Тут у нас в здании есть цех, можно одолжить у ребят.

— А мне нравится! — Вадик даже хлопнул в ладоши. — Отлично! Контраст мягкости женского тела и грубой работы. Можно уж заодно и такой сельский образ. Знаете, васильки, сено, рябиновые бусы — и больше ничего.

— Это ты уже разошелся, — одернул коллегу Рома. — Где мы возьмем сеновал?

— Фигня вопрос, — отмахнулся Вадик. В пылу мозгового штурма он уже забыл про реверансы делового общения. — Сбегаю и найду. Потом надо обязательно что-то этническое. Боди-арт. В стиле племен… Как там было? Ром, помнишь, на той выставке?.. Во-о-от… — он выдохнул, будто устал от тяжелой физической работы. — Еще просто офисное что-то… Ну, женщина-вамп, разумеется…

— Еще черно-белый снимок, — встрял Рома. — Современное искусство. Как-нибудь в позе эмбриона…

— Да-да, — Вадик энергично закивал. — Бомбически! Считайте, это тест. Посмотрите, что понравится жениху больше всего, и будете знать, как его порадовать…

Рома напрягся. Представляя Юну в разных образах, он ненадолго забыл, ради чего, а точнее — ради кого она все это затеяла. И все вдохновение моментально улетучилось.

— Вы тогда сообщите, когда все подготовите, — улыбнулась Юна. — Чтобы я рассчитала время. Но пока мне все очень нравится…

— В смысле — когда?! — опешил Вадик. — Конечно, прямо сейчас и начнем.

— Но я… Я еще не…

— У вас сегодня другие планы?

— Нет, — мотнула головой Юна. — Но надо же как-то созреть морально…

— Даже слышать ничего не хочу! — Вадик взял ее за плечи. — Пока есть запал, надо работать! У нас есть вы — это главное. Я отскочу, привезу все мелочи, которых не хватает. А вы пока раздевайтесь. Ром, да что ты стоишь-то?! Вытаскивай аппарат!





ГЛАВА 7





ЮНА Лебедева

34 минуты

Люди, что сейчас будет… Мамочки! Мир никогда не станет прежним. Я бы и рассказала, но тогда точно стану не рукопожатой. А домой меня, очевидно, не пустят. Это т-а-й-н-а. Великая и ужасно секретная.

У вас бывает такое непонятное предчувствие, что либо все будет очень хорошо, либо очень плохо? Без других вариантов?.. Нет, я не прыгаю с парашюта. И еще пока не выхожу замуж. Но волнение то же.

В общем, запомните меня такой. Но пасаран.

Каждая пуговица, каждая молния и застежка приближали Юну к моменту стыда, древнего, как первородный грех. И в голове отчего-то звучали рефреном слова матери.

Вообще-то, Елену Геннадьевну с трудом можно было назвать духовным наставником. Она понятия не имела, как Юна учится в школе, в кого влюблена и о чем плачет в подушку. Если и досаждала советами, то исключительно теми, что легко почерпнуть в любом женском журнале: в какую сторону растушевывать тени для век, какая маска лучше всего убирает мешки под глазами. И диеты, да. Как только в мире появлялась новая модная диета, Юна узнавала о ней первой. Единственной материнской мудростью, врезавшейся в память, были слова о нижнем белье.

— Если выходишь из дома, позаботься о том, чтобы на тебе был приличный чистый комплект. Никогда не знаешь, что случится. Вот так собьет машина, приедут врачи. И все, уже не переодеться. Выбирая трусы, думай, что скажет о них посторонний человек.

И вот теперь, прячась за фотофоном, Юна будто бы снова слышала мамин голос. Да, трусы хоть прямо сейчас на выгул. Белая классика с каймой из незатейливого кружева. Как, собственно, и лифчик. Вот только фотографировать Юна собиралась не белье. А насчет того, что делать, если от трусов придется избавляться, Елена Геннадьевна предупредить забыла.

Юна зажмурилась, выдохнула. Спустила последний оплот морали, и вместе с ним к щиколоткам упала вера в себя. Когда Вадим расписывал гениальные идеи, Юна уже представляла, как возвышенно и загадочно получится на снимках. Сейчас же смотрела на красноватые вмятины от резинки на животе и под грудью, на проступающий то ли от холода, то ли от волнения мраморный рисунок на ляжках. И как ни силилась представить себе радостную реакцию Игоря, ничего не получалось.

Зря Вадим уехал за сеном. Надо было настаивать, чтобы он присутствовал от и до. Взять паузу на часок-другой, метнуться в солярий, накидаться текилой с лаймом для храбрости. И тогда бы Роман с товарищем на пару гнули бы и мяли свою несуразную модель, как гуттаперчевый манекен.

Но нет. Юна осталась с Ромой наедине. И будто бы чтобы добить ее окончательно, он предложил перейти на «ты». Самое время! Отсутствие трусов сближает похлеще мятных конфеток.

Юне уже неважно стало, какой ориентации ее фотограф. В чужой холодной студии, куда в любой момент может постучаться очередной клиент, без одежды… И вдобавок наедине с каким-никаким мужчиной. Юна готова была поклясться на чем угодно: воздух буквально сгустился от неловкости и напряжения и вовсе не для нее одной.

— Вы ведь раньше видели голых женщин? — спросила она, выглядывая из-за большой картонки. — Ну, я имею в виду, живьем…

​Боже, какая чудовищная глупость! И надо было такое сморозить! Как будто он мог видеть мертвых. И какое, в самом-то деле, это имеет значение?..


О, если бы Юна могла просто помолчать… Но эта невыносимая тягостная пауза сводила с ума. Хотелось разрядить обстановку.

— Видел, — глухо отозвался Рома. — Мы вроде договаривались на «ты»…

— Да. Да, конечно. Прости.

— Ты готова? Свет нормальный, но мне надо будет протестировать на твоей коже.

— Ага. Иду.

Замотавшись в простыню, которую Вадим счел достаточно античной, Юна вышла из своего укрытия. Рома сосредоточенно возился с камерой: подстраивал штатив, поправлял вспышку.

— Так… — пробормотал он, не отрывая взгляда от фотоаппарата. — Я подумал, начнем с Данаи. Я тут уже загуглил, ее кто только ни рисовал. И Рембрандт, и Рубенс, и Климт. У Тициана аж четыре штуки.

— Я, видимо, больше по части Рубенса, — горько усмехнулась Юна, и вот тут Рома все-таки посмотрел на нее. Неожиданно строго.

— Ну, вот что, — мрачно произнес он. — Давай-ка ты заканчивай с этим. Если будешь постоянно развлекаться самобичеванием, то я — пас. Никакой фотосессии. Или пусть Вадик тебя снимает.

Юна обиженно моргнула. Ничего ж себе! Вчера Рома был куда любезнее, а теперь вон рычит на нее, как репетитор по математике. Вот это сервис! А она-то просто пыталась снять напряжение…

— Ты ведь не собираешься плакать? — нахмурился беспощадный фотограф.

— Нет… — полувопросительно ответила она на вдохе.

— Ох ты ж Господи… Юна! Мы все это затеяли для того, чтобы ты сделала подарок жениху. Вот хоть режь, но ни один нормальный мужик не станет любоваться на зажатую испуганную девушку. Думаешь, всего этого не будет видно на снимках? Ошибаешься. Понимаешь, невозможно любить того, кто сам себя ненавидит.

Юна закусила губу. Нет, плакать она точно не станет. Выискался знаток! Что он вообще понимает в женщинах! И в браке! Глупо на таких обижаться!..

— Юна? — он с подозрением заглянул ей в глаза.

— Угу, — нечленораздельно промычала она.

Главное сейчас — не моргать. Не кивать. Смотреть наверх…

— Твою ж… — Рома раздраженно зажмурился и взялся за переносицу.

— Не-не… Я в норме… — она звучно шмыгнула, но первая слезинка уже обожгла щеку. — Это вообще не из-за тебя… Я вспомнила что-то грустное…

— «Хатико» или «Титаник»?

Юна попыталась улыбнуться, но вышел какой-то нечеловеческий оскал, и рыдать захотелось еще сильнее.

— Ладно, — нехотя буркнул Рома. — Извини. Но с таким настроем у тебя ничего не получится. Сядь вон там и успокойся.

Она послушно побрела к ящикам, уселась на один из них и поджала колени, комкая простыню.

— Ты не понимаешь! — она вытерла слезы. — Все и так себя любят! Сейчас все вокруг любят только себя! Я хотела быть лучше… Не эгоисткой какой-то. От меня все только и ждут, что раз я дочка депутата, то должна быть избалованной стервой! Но я не такая, ясно? Разве в браке не важнее любить другого? Думать о нем, заботиться. Может, меня именно поэтому Игорь и выбрал, ясно?

— Это не повод постоянно себя унижать.

— А я и не унижаю! Это правда, ясно? Просто трезвый взгляд! Я каждый день вижу себя в зеркале, что еще я должна думать? Что я — красотка? Я привыкла говорить правду. В том числе самой себе!.. Эй, ты чего там делаешь?

— Свою работу, — Рома уже увлеченно щелкал затвором. — Ты не отвлекайся, не отвлекайся… Голову только чутка разверни.

— Что?..

— Давай-давай. Немного слез для ноября будет в самый раз. И если уж тебя совсем не затруднит, еще опусти немного простынку.

**********

— Эй! — возмутилась она. — Я же получусь опухшей!

— Вот женщины! Говорят не плакать — она плачет. Говорят плакать — она злится, — Рома фыркнул и склонился над видоискателем. — Вспомни еще что-нибудь грустное.

— Я так не могу…

— «Белый Бим Черное ухо», — услужливо подсказал изувер по ту сторону камеры. — Никому не рассказывай, но я сам рыдал в голос, когда мама дала мне книжку.

— Рома! Мы же договаривались, что все будет красиво и эротично!

— Еще как! А «Бэмби»! Маленький олененок! Одинокий! В лесу! — он добавил голосу трагизма. — И у него убили маму…

— Перестань сейчас же!

— «Король Лев», — продолжал издеваться Рома. — Добрый король погиб, спасая сына… Если ты из-за этого не заплачешь, то ты самая бессердечная из всех, кого я видел.