Слышащий
Часть 19 из 50 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Не успел Кертис с утра зайти в раздевалку, как к нему сразу кинулись Сверчок и Умник.
– Босс срочно вызывает тебя! – испуганно пробасил Сверчок, щелкая вставными зубами. – Он сказал, чтобы ты не переодевался, а сразу поднимался к нему.
Кертис закатил велосипед и тележку в раздевалку и уже через несколько минут стоял перед тучным лысым начальником вокзала в той самой конторке с зеленоватым стеклом. Босс, не вынимая сигары изо рта, спросил юношу, знает ли тот, в каком именно доме по Сент-Энн-стрит, что за площадью Конго, живет Уэнделл Крэйбл. Кертис знал: он частенько проезжал мимо дома Старого Крэба.
– Уэнделл не вышел сегодня на работу. На телефонные звонки не отвечает. Езжай туда и разберись, в чем дело.
«Старый Крэб за всю свою жизнь не пропустил ни одного рабочего дня: наверняка с ним что-то случилось! Вчера он жаловался на несварение и грешил на свиную отбивную, которую съел в забегаловке „У Мэнди“. Надеюсь, это и вправду несварение! Где-то я читал, что боль в желудке может предвещать сердечный приступ», – подумал Кертис. Опасаясь худшего, он гнал велосипед что есть мочи.
Поначалу Кертис придерживался своего обычного маршрута, но затем он пересек Сент-Питер-стрит и оказался на площади Конго, весьма почитаемой жителями Тримея. Лужайки, некогда густо покрытые травой, теперь облысели: их вытоптали многочисленные поколения рабов, хотя кое-где трава все же зеленела. На площади Конго рабы собирались с 1800 года: здесь торговали, обменивались новостями, играли музыку, танцевали, а в полнолуние при свете факелов призывали богов вуду.
Кертис, переполошив всех белок, как угорелый мчался через площадь. Зверьки выпрыгивали из-под колес велосипеда и проворно забирались в дупла раскидистых дубов. Заслышав барабаны, юноша вскоре увидел под сенью деревьев барабанщика и старую женщину на раскладном стуле, торговавшую яблоками и апельсинами с тележки.
Среди чернокожих жителей Тримея площадь Конго считалась сакральным местом. Но у Кертиса с ней были также связаны воспоминания, наполнявшие его душу особенным трепетом.
Невозможно забыть тот майский вечер 1925 года, когда Орхидея привела сюда сына. Кертис помнил, как они с матерью шли по площади Конго: солнце на западе клонилось к горизонту, медленно расползались синие тени, а фонари зажигались один за одним, будто указывая путь. С другого конца площади раздавался глухой рокот барабанов. Там же виднелось зарево пылавших факелов. В их отсветах медленно, как во сне, двигались чьи-то тени. Орхидея вела Кертиса прямо к ним. В прошлое воскресенье в их доме побывала женщина в ярко-красном платке. Именно по ее совету они в тот вечер оказались здесь.
Хотя Кертис был еще совсем ребенком, он прекрасно понимал, зачем мать пригласила эту женщину.
– Я хочу убедиться, что мой мальчик не сумасшедший.
Гостья, быстро осмотрев его, сказала:
– Он не похож на сумасшедшего.
– Кертис утверждает, будто слышит голоса, – настаивала Орхидея. – Иногда они звучат отчетливо, а иногда – нет. Бывает и так, что с ним пытаются заговорить на иностранном языке, но он, конечно же, ничего не может разобрать. Это продолжается уже два года подряд, и Кертису становится только хуже. Господи боже, да что же это за наказание – нет мне покоя! Я и так больна, а уж это точно меня в могилу вгонит!
В тот майский вечер Орхидея привела Кертиса на восточную часть площади Конго, где узловатые ветви высоченных древних дубов сплетались над головами так плотно, что небо едва проглядывало сквозь них. Дубы росли тут с незапамятных времен, задолго до того, как на эти земли ступила нога первого раба и раздался первый исполненный глубокой тоски по зеленым холмам Африки удар барабана. На фоне этих вековых деревьев в сгущающихся сумерках, подсвеченных красноватыми масляными лампами, Кертис разглядел три силуэта. Он сразу догадался, кто эти люди, и душа у мальчика ушла в пятки. Кертис хотел пуститься наутек, но мать держала его железной хваткой: девять лет назад Орхидея была еще полна сил и решимости. И сыну ничего не оставалось, кроме как беспомощно повиснуть на ее руке и извиваться, точно рыба, попавшаяся на крючок.
Перед уходом из дома мать сказала, что они сегодня пойдут кое к кому, кто сумеет им помочь. Приготовившись к визиту к очередному врачу, Кертис никак не ожидал встретить двух самых могущественных и загадочных людей Тримея: госпожу Мун[5] и ее мужа, господина Муна.
Никто и никогда не видел эту чету при свете дня. Они появлялись только в мертвенно-бледном свете луны да кроваво-красных отблесках масляных ламп, освещавших укромный уголок площади Конго.
В тот вечер Кертис впервые разглядел супругов как следует. Стоявшая позади женщина в ярко-красном платке – та самая, что приходила к ним в дом накануне, – шагнула навстречу Орхидее, пытавшейся приструнить отчаянно вырывавшегося сына.
– Подойдите ближе, мистер Кертис, – мягко сказала госпожа Мун.
Мальчику почудилось, будто от голоса ее повеяло освежающей прохладой. Никто и никогда еще не обращался к Кертису на «вы» и не называл его мистером. Он бы очень обрадовался такой чести, не будь сейчас перед ним могущественная служительница культа вуду.
Господин Мун поднялся со стула и слегка поклонился Орхидее и Кертису.
– Рад знакомству, – произнес он с дружелюбной улыбкой, хотя голос его, по мнению мальчика, звучал точно из могилы.
– Это мой сын, – поспешила сказать Орхидея и подтолкнула Кертиса так, что тот чуть не упал.
Кертис, которого привели сюда, как ягненка на заклание, замер, завороженно глядя на красные огоньки, отражавшиеся в глазах четы Мун.
«Эти двое похожи на призраков, – подумал мальчик. – Им самое место на кладбище в Сент-Луисе! Вот только есть одна неувязочка: живых туда не берут!»
Кертис впервые видел госпожу Мун так близко. В тени широкополой фиолетовой шляпы лицо ее едва угадывалось. Поговаривали, что она родилась в 1858 году. По подсчетам Кертиса ей было шестьдесят семь лет. В народе про госпожу Мун ходило множество легенд. Рассказывали, как перед самым началом Гражданской войны ее мать сбежала от хозяев-плантаторов в леса. Там, на лесных болотах, среди прокаженных, беглых рабов и каторжников, прошло детство госпожи Мун. И там же, в дельте реки Миссисипи под Новым Орлеаном, она была отмечена богами вуду. Об этой загадочной женщине в Тримее судачили без конца, и волей-неволей Кертис слышал и хорошо знал все городские легенды. Одни утверждали, будто в доме у госпожи Мун живет гадюка, которую хозяйка называет сестрой в благодарность за то, что тварь делится с ней всевозможными секретами. Другие распускали слухи о сундуке с отрезанными и засушенными детскими головами: ребятишкам строго-настрого запрещалось даже подходить к зарослям шалфея, шеффлеры и дурмана, пышно цветущих во дворе Мунов. А третьи и вовсе клялись, что видели, как вокруг их дома летали ярко-фиолетовые шары, которые ночью якобы садились на крышу и ползали там, словно пауки. Считалось, что при помощи этих загадочных сфер госпожа Мун наблюдает за происходящим вокруг.
Словом, истории были одна страшнее другой, поэтому от женщины в фиолетовой шляпе, платье и перчатках Кертис ничего хорошего не ждал. Такая иссиня-черная кожа, как у нее, встречалась только у туземцев из самых глухих уголков Африки, куда нога белого человека еще не ступала.
Если госпожа Мун своим видом нагоняла страху, то супруг ее, несмотря на всю учтивость, вселял в сердце мальчика настоящий ужас. Одна половина его лица была бледно-желтой, а другая – черной как смоль. Желтая половина, точно волна, разбивалась о темный берег и брызгами покрывала лоб, изящную переносицу и подбородок, увенчанный седой бородкой. Конечно же, вины господина Муна в том не было: таким уж он родился. Но Кертису, вынужденному смотреть ему прямо в лицо, легче от этого не становилось. Господин Мун одевался во все черное: идеально подогнанный костюм, шляпа, перчатки и галстук в черно-красный ромбик. Завершали образ наручные часы на обоих запястьях и массивный золоченый крест на груди.
– Подойдите ближе, мистер Кертис, не бойтесь, – повторила госпожа Мун.
Однако мальчик даже не шелохнулся: ноги его не слушались. Орхидее снова пришлось подтолкнуть сына, но мыски ботинок Кертиса лишь глубже увязли в священной земле площади Конго.
– Правильно я понимаю, – произнесла госпожа Мун из-под полей своей огромной шляпы, – что вы, мистер Кертис, слышите голоса, которые звучат у вас в голове? – спросила она и наклонила голову набок. – Это так?
– Отвечай! – прикрикнула Орхидея на Кертиса, который окончательно растерялся. – Не время упираться! – рассердилась она и, поскольку сын упорно хранил молчание, обратилась к госпоже Мун: – Мэм, он меня в могилу сведет! Спина так болит… я очень слаба… а тут еще и мальчик занемог…
– Миссис Мэйхью, – мягко прервала ее госпожа Мун, – миссис Дэлеон наварила целый котел супа гамбо. Будьте добры, идите и отведайте.
Она дождалась, пока Орхидея согласно кивнет, и прибавила:
– Скажите ей «биддистик» – это развеселит миссис Дэлеон, и она нальет вам миску гамбо до краев!
Затем госпожа Мун повернулась к господину Муну и женщине в красном платке и, величественно махнув рукой, скомандовала:
– Вы, двое, ступайте следом. Да поживей! С мистером Кертисом я буду говорить наедине.
Пока господин Мун возился с тростью, прислоненной к стулу, женщина в красном платке взяла Орхидею под руку.
– Кертис, ничего не скрывай, говори все как на духу, – напутствовала его мать и повернулась к госпоже Мун. Горестная гримаса исказила лицо Орхидеи: – Муж оставил меня пять лет назад. С ним произошел несчастный случай в доках. Помогите, пожалуйста, моему сыну: хватит уже с меня несчастий!
– Я все про вас знаю, – ответила госпожа Мун. – И поверьте, очень вам сочувствую. Ступайте, отведайте гамбо, и вам станет чуточку лучше: обещаю!
Орхидея хотела сказать что-то еще, но женщина в красном платке мягко потянула ее за собой. Напоследок мать с мольбой взглянула на Кертиса и позволила себя увести. Благоухая ароматами сандала и лимона, прихрамывая, ушел и господин Мун. Когда они остались наедине, госпожа Мун глубоко перевела дыхание и произнесла с явным облегчением:
– Ну, теперь можно и поговорить!
Колдунья наклонилась к мальчику, и тот вздрогнул. Свет от лампы скользнул по ее лицу, и Кертис разглядел обтянутый кожей угловатый череп, широкий нос и зеленые, точно изумруды, глаза: в них сверкали молнии, готовые вырваться в любое мгновение, стоило госпоже Мун только захотеть.
– Могу вообразить, – сказала она, – сколько небылиц вы про меня слышали. Наверняка и кошмары вам снились. Это так, мистер Кертис?
Он заставил себя кивнуть.
– Мы сейчас не будем обсуждать, где правда, а где ложь. Мы здесь для того, чтобы… – Тут госпожа Мун задумалась, подбирая нужное слово, – обозначить ваш недуг. Я хочу знать все про голоса в вашей голове, мистер Кертис. Ваша мама сильно перенервничала, но это от большой любви к вам, иначе вряд ли мы встретились бы, – пояснила женщина и прислушалась к звукам ночи: – Правда же, это прекрасно?
В куще деревьев застрекотали сверчки. Следом за ними проснулись и другие ночные насекомые. Хотя влажный воздух после дневной жары остыть еще не успел, Кертис поежился. Собрав всю волю в кулак, он отбросил свои страхи и сказал:
– Если быть точным… я слышу не голоса. – Госпожа Мун ничего не ответила, и он продолжал: – Я слышу свой внутренний голос. Это… это так сложно объяснить. Моим внутренним голосом у меня в голове говорят другие люди, понимаете? Я слышу их мысли. Я не сам с собой говорю, в этом можете быть уверены.
– Вы полагаете? – переспросила она с сомнением.
– Зуб даю! – ляпнул Кертис и поспешно добавил: – Прошу прощения, мэм.
– Почему же я должна быть уверена, мистер Кертис? Ваша мама говорит, будто неладно с вами стало сразу после ухода отца. Может, у вас какое-нибудь нервное расстройство, а может, вы просто все выдумали? Врачи, кстати, как раз списали это на богатое воображение и пообещали, что скоро все наладится. Но странности продолжаются до сих пор, а ваша мама вся извелась и чувствует себя хуже день ото дня. Так на чем же основана ваша уверенность, позвольте спросить?
Кертиса задело подобное отношение. Он не сдержался и резко возразил:
– Мой внутренний голос говорил со мной на иностранном языке! Мне кажется, это был хозяин бакалейной лавки – тот едальянец, мистер Данелли.
– Не «едальянец», а «итальянец». Учитесь говорить правильно, а то над вами будут смеяться.
– Да, мэм. В общем, я так и не понял ни одного слова, – ответил Кертис и пожал плечами. – Я потом еще захаживал в эту лавку, однако голоса итальянца уже не слыхал.
– Но ведь были и другие?
– Конечно. Однажды я слышал, как где-то очень-очень далеко какой-то мужчина кричал и ругался, как черт.
– Мистер Кертис, а откуда вам знать, что кричал именно мужчина?
Мальчик снова пожал плечами и промолчал, но госпожа Мун смотрела на него так повелительно, что пришлось ответить:
– Он кричал: «Укуси меня за член!»
– О! – воскликнула она.
Кертису показалось, будто губы собеседницы тронула улыбка, но сказать наверняка было нельзя: лицо ее затеняли поля шляпы.
– Даже если говорят на иностранном языке и совсем тихо, я все равно могу понять, мужчина это или женщина. Не знаю как, но могу.
– А как далеко находится говорящий, вы способны определить?
– Некоторых я слышу отчетливее, чем других. Я не каждый день слышу мысли людей: это происходит лишь время от времени. Одни уходят, другие приходят. – Тут Кертис расправил плечи, уверенно посмотрел на госпожу Мун и заявил: – И началось это вовсе не из-за папы. Впервые я услышал чужие мысли, когда мне исполнилось девять лет.
– А отвечать на них вы пробовали?
– Нет. Я никогда не пытался, мэм.
– Скажите что-нибудь, а я попробую услышать вас.
– Да, мэм, – кивнул Кертис и закрыл глаза.
:Здравствуйте, – мысленно произнес он и увидел, как тускло мерцавшее золотистое пятнышко набрало скорость и выпорхнуло из его сознания, точно птичка.
– Ничего не слышу, – отозвалась госпожа Мун, – попробуйте еще. Сосредоточьтесь, мистер Кертис.
Он зажмурил глаза, сжал зубы и, обратившись всеми мыслями к собеседнице, выкрикнул:
:Здравствуйте!: – И снова золотистое пятнышко покинуло сознание Кертиса, только на этот раз оно светилось гораздо ярче.
– Ничего, – сказала женщина.
– Это все, на что я способен, – признался Кертис.
– Босс срочно вызывает тебя! – испуганно пробасил Сверчок, щелкая вставными зубами. – Он сказал, чтобы ты не переодевался, а сразу поднимался к нему.
Кертис закатил велосипед и тележку в раздевалку и уже через несколько минут стоял перед тучным лысым начальником вокзала в той самой конторке с зеленоватым стеклом. Босс, не вынимая сигары изо рта, спросил юношу, знает ли тот, в каком именно доме по Сент-Энн-стрит, что за площадью Конго, живет Уэнделл Крэйбл. Кертис знал: он частенько проезжал мимо дома Старого Крэба.
– Уэнделл не вышел сегодня на работу. На телефонные звонки не отвечает. Езжай туда и разберись, в чем дело.
«Старый Крэб за всю свою жизнь не пропустил ни одного рабочего дня: наверняка с ним что-то случилось! Вчера он жаловался на несварение и грешил на свиную отбивную, которую съел в забегаловке „У Мэнди“. Надеюсь, это и вправду несварение! Где-то я читал, что боль в желудке может предвещать сердечный приступ», – подумал Кертис. Опасаясь худшего, он гнал велосипед что есть мочи.
Поначалу Кертис придерживался своего обычного маршрута, но затем он пересек Сент-Питер-стрит и оказался на площади Конго, весьма почитаемой жителями Тримея. Лужайки, некогда густо покрытые травой, теперь облысели: их вытоптали многочисленные поколения рабов, хотя кое-где трава все же зеленела. На площади Конго рабы собирались с 1800 года: здесь торговали, обменивались новостями, играли музыку, танцевали, а в полнолуние при свете факелов призывали богов вуду.
Кертис, переполошив всех белок, как угорелый мчался через площадь. Зверьки выпрыгивали из-под колес велосипеда и проворно забирались в дупла раскидистых дубов. Заслышав барабаны, юноша вскоре увидел под сенью деревьев барабанщика и старую женщину на раскладном стуле, торговавшую яблоками и апельсинами с тележки.
Среди чернокожих жителей Тримея площадь Конго считалась сакральным местом. Но у Кертиса с ней были также связаны воспоминания, наполнявшие его душу особенным трепетом.
Невозможно забыть тот майский вечер 1925 года, когда Орхидея привела сюда сына. Кертис помнил, как они с матерью шли по площади Конго: солнце на западе клонилось к горизонту, медленно расползались синие тени, а фонари зажигались один за одним, будто указывая путь. С другого конца площади раздавался глухой рокот барабанов. Там же виднелось зарево пылавших факелов. В их отсветах медленно, как во сне, двигались чьи-то тени. Орхидея вела Кертиса прямо к ним. В прошлое воскресенье в их доме побывала женщина в ярко-красном платке. Именно по ее совету они в тот вечер оказались здесь.
Хотя Кертис был еще совсем ребенком, он прекрасно понимал, зачем мать пригласила эту женщину.
– Я хочу убедиться, что мой мальчик не сумасшедший.
Гостья, быстро осмотрев его, сказала:
– Он не похож на сумасшедшего.
– Кертис утверждает, будто слышит голоса, – настаивала Орхидея. – Иногда они звучат отчетливо, а иногда – нет. Бывает и так, что с ним пытаются заговорить на иностранном языке, но он, конечно же, ничего не может разобрать. Это продолжается уже два года подряд, и Кертису становится только хуже. Господи боже, да что же это за наказание – нет мне покоя! Я и так больна, а уж это точно меня в могилу вгонит!
В тот майский вечер Орхидея привела Кертиса на восточную часть площади Конго, где узловатые ветви высоченных древних дубов сплетались над головами так плотно, что небо едва проглядывало сквозь них. Дубы росли тут с незапамятных времен, задолго до того, как на эти земли ступила нога первого раба и раздался первый исполненный глубокой тоски по зеленым холмам Африки удар барабана. На фоне этих вековых деревьев в сгущающихся сумерках, подсвеченных красноватыми масляными лампами, Кертис разглядел три силуэта. Он сразу догадался, кто эти люди, и душа у мальчика ушла в пятки. Кертис хотел пуститься наутек, но мать держала его железной хваткой: девять лет назад Орхидея была еще полна сил и решимости. И сыну ничего не оставалось, кроме как беспомощно повиснуть на ее руке и извиваться, точно рыба, попавшаяся на крючок.
Перед уходом из дома мать сказала, что они сегодня пойдут кое к кому, кто сумеет им помочь. Приготовившись к визиту к очередному врачу, Кертис никак не ожидал встретить двух самых могущественных и загадочных людей Тримея: госпожу Мун[5] и ее мужа, господина Муна.
Никто и никогда не видел эту чету при свете дня. Они появлялись только в мертвенно-бледном свете луны да кроваво-красных отблесках масляных ламп, освещавших укромный уголок площади Конго.
В тот вечер Кертис впервые разглядел супругов как следует. Стоявшая позади женщина в ярко-красном платке – та самая, что приходила к ним в дом накануне, – шагнула навстречу Орхидее, пытавшейся приструнить отчаянно вырывавшегося сына.
– Подойдите ближе, мистер Кертис, – мягко сказала госпожа Мун.
Мальчику почудилось, будто от голоса ее повеяло освежающей прохладой. Никто и никогда еще не обращался к Кертису на «вы» и не называл его мистером. Он бы очень обрадовался такой чести, не будь сейчас перед ним могущественная служительница культа вуду.
Господин Мун поднялся со стула и слегка поклонился Орхидее и Кертису.
– Рад знакомству, – произнес он с дружелюбной улыбкой, хотя голос его, по мнению мальчика, звучал точно из могилы.
– Это мой сын, – поспешила сказать Орхидея и подтолкнула Кертиса так, что тот чуть не упал.
Кертис, которого привели сюда, как ягненка на заклание, замер, завороженно глядя на красные огоньки, отражавшиеся в глазах четы Мун.
«Эти двое похожи на призраков, – подумал мальчик. – Им самое место на кладбище в Сент-Луисе! Вот только есть одна неувязочка: живых туда не берут!»
Кертис впервые видел госпожу Мун так близко. В тени широкополой фиолетовой шляпы лицо ее едва угадывалось. Поговаривали, что она родилась в 1858 году. По подсчетам Кертиса ей было шестьдесят семь лет. В народе про госпожу Мун ходило множество легенд. Рассказывали, как перед самым началом Гражданской войны ее мать сбежала от хозяев-плантаторов в леса. Там, на лесных болотах, среди прокаженных, беглых рабов и каторжников, прошло детство госпожи Мун. И там же, в дельте реки Миссисипи под Новым Орлеаном, она была отмечена богами вуду. Об этой загадочной женщине в Тримее судачили без конца, и волей-неволей Кертис слышал и хорошо знал все городские легенды. Одни утверждали, будто в доме у госпожи Мун живет гадюка, которую хозяйка называет сестрой в благодарность за то, что тварь делится с ней всевозможными секретами. Другие распускали слухи о сундуке с отрезанными и засушенными детскими головами: ребятишкам строго-настрого запрещалось даже подходить к зарослям шалфея, шеффлеры и дурмана, пышно цветущих во дворе Мунов. А третьи и вовсе клялись, что видели, как вокруг их дома летали ярко-фиолетовые шары, которые ночью якобы садились на крышу и ползали там, словно пауки. Считалось, что при помощи этих загадочных сфер госпожа Мун наблюдает за происходящим вокруг.
Словом, истории были одна страшнее другой, поэтому от женщины в фиолетовой шляпе, платье и перчатках Кертис ничего хорошего не ждал. Такая иссиня-черная кожа, как у нее, встречалась только у туземцев из самых глухих уголков Африки, куда нога белого человека еще не ступала.
Если госпожа Мун своим видом нагоняла страху, то супруг ее, несмотря на всю учтивость, вселял в сердце мальчика настоящий ужас. Одна половина его лица была бледно-желтой, а другая – черной как смоль. Желтая половина, точно волна, разбивалась о темный берег и брызгами покрывала лоб, изящную переносицу и подбородок, увенчанный седой бородкой. Конечно же, вины господина Муна в том не было: таким уж он родился. Но Кертису, вынужденному смотреть ему прямо в лицо, легче от этого не становилось. Господин Мун одевался во все черное: идеально подогнанный костюм, шляпа, перчатки и галстук в черно-красный ромбик. Завершали образ наручные часы на обоих запястьях и массивный золоченый крест на груди.
– Подойдите ближе, мистер Кертис, не бойтесь, – повторила госпожа Мун.
Однако мальчик даже не шелохнулся: ноги его не слушались. Орхидее снова пришлось подтолкнуть сына, но мыски ботинок Кертиса лишь глубже увязли в священной земле площади Конго.
– Правильно я понимаю, – произнесла госпожа Мун из-под полей своей огромной шляпы, – что вы, мистер Кертис, слышите голоса, которые звучат у вас в голове? – спросила она и наклонила голову набок. – Это так?
– Отвечай! – прикрикнула Орхидея на Кертиса, который окончательно растерялся. – Не время упираться! – рассердилась она и, поскольку сын упорно хранил молчание, обратилась к госпоже Мун: – Мэм, он меня в могилу сведет! Спина так болит… я очень слаба… а тут еще и мальчик занемог…
– Миссис Мэйхью, – мягко прервала ее госпожа Мун, – миссис Дэлеон наварила целый котел супа гамбо. Будьте добры, идите и отведайте.
Она дождалась, пока Орхидея согласно кивнет, и прибавила:
– Скажите ей «биддистик» – это развеселит миссис Дэлеон, и она нальет вам миску гамбо до краев!
Затем госпожа Мун повернулась к господину Муну и женщине в красном платке и, величественно махнув рукой, скомандовала:
– Вы, двое, ступайте следом. Да поживей! С мистером Кертисом я буду говорить наедине.
Пока господин Мун возился с тростью, прислоненной к стулу, женщина в красном платке взяла Орхидею под руку.
– Кертис, ничего не скрывай, говори все как на духу, – напутствовала его мать и повернулась к госпоже Мун. Горестная гримаса исказила лицо Орхидеи: – Муж оставил меня пять лет назад. С ним произошел несчастный случай в доках. Помогите, пожалуйста, моему сыну: хватит уже с меня несчастий!
– Я все про вас знаю, – ответила госпожа Мун. – И поверьте, очень вам сочувствую. Ступайте, отведайте гамбо, и вам станет чуточку лучше: обещаю!
Орхидея хотела сказать что-то еще, но женщина в красном платке мягко потянула ее за собой. Напоследок мать с мольбой взглянула на Кертиса и позволила себя увести. Благоухая ароматами сандала и лимона, прихрамывая, ушел и господин Мун. Когда они остались наедине, госпожа Мун глубоко перевела дыхание и произнесла с явным облегчением:
– Ну, теперь можно и поговорить!
Колдунья наклонилась к мальчику, и тот вздрогнул. Свет от лампы скользнул по ее лицу, и Кертис разглядел обтянутый кожей угловатый череп, широкий нос и зеленые, точно изумруды, глаза: в них сверкали молнии, готовые вырваться в любое мгновение, стоило госпоже Мун только захотеть.
– Могу вообразить, – сказала она, – сколько небылиц вы про меня слышали. Наверняка и кошмары вам снились. Это так, мистер Кертис?
Он заставил себя кивнуть.
– Мы сейчас не будем обсуждать, где правда, а где ложь. Мы здесь для того, чтобы… – Тут госпожа Мун задумалась, подбирая нужное слово, – обозначить ваш недуг. Я хочу знать все про голоса в вашей голове, мистер Кертис. Ваша мама сильно перенервничала, но это от большой любви к вам, иначе вряд ли мы встретились бы, – пояснила женщина и прислушалась к звукам ночи: – Правда же, это прекрасно?
В куще деревьев застрекотали сверчки. Следом за ними проснулись и другие ночные насекомые. Хотя влажный воздух после дневной жары остыть еще не успел, Кертис поежился. Собрав всю волю в кулак, он отбросил свои страхи и сказал:
– Если быть точным… я слышу не голоса. – Госпожа Мун ничего не ответила, и он продолжал: – Я слышу свой внутренний голос. Это… это так сложно объяснить. Моим внутренним голосом у меня в голове говорят другие люди, понимаете? Я слышу их мысли. Я не сам с собой говорю, в этом можете быть уверены.
– Вы полагаете? – переспросила она с сомнением.
– Зуб даю! – ляпнул Кертис и поспешно добавил: – Прошу прощения, мэм.
– Почему же я должна быть уверена, мистер Кертис? Ваша мама говорит, будто неладно с вами стало сразу после ухода отца. Может, у вас какое-нибудь нервное расстройство, а может, вы просто все выдумали? Врачи, кстати, как раз списали это на богатое воображение и пообещали, что скоро все наладится. Но странности продолжаются до сих пор, а ваша мама вся извелась и чувствует себя хуже день ото дня. Так на чем же основана ваша уверенность, позвольте спросить?
Кертиса задело подобное отношение. Он не сдержался и резко возразил:
– Мой внутренний голос говорил со мной на иностранном языке! Мне кажется, это был хозяин бакалейной лавки – тот едальянец, мистер Данелли.
– Не «едальянец», а «итальянец». Учитесь говорить правильно, а то над вами будут смеяться.
– Да, мэм. В общем, я так и не понял ни одного слова, – ответил Кертис и пожал плечами. – Я потом еще захаживал в эту лавку, однако голоса итальянца уже не слыхал.
– Но ведь были и другие?
– Конечно. Однажды я слышал, как где-то очень-очень далеко какой-то мужчина кричал и ругался, как черт.
– Мистер Кертис, а откуда вам знать, что кричал именно мужчина?
Мальчик снова пожал плечами и промолчал, но госпожа Мун смотрела на него так повелительно, что пришлось ответить:
– Он кричал: «Укуси меня за член!»
– О! – воскликнула она.
Кертису показалось, будто губы собеседницы тронула улыбка, но сказать наверняка было нельзя: лицо ее затеняли поля шляпы.
– Даже если говорят на иностранном языке и совсем тихо, я все равно могу понять, мужчина это или женщина. Не знаю как, но могу.
– А как далеко находится говорящий, вы способны определить?
– Некоторых я слышу отчетливее, чем других. Я не каждый день слышу мысли людей: это происходит лишь время от времени. Одни уходят, другие приходят. – Тут Кертис расправил плечи, уверенно посмотрел на госпожу Мун и заявил: – И началось это вовсе не из-за папы. Впервые я услышал чужие мысли, когда мне исполнилось девять лет.
– А отвечать на них вы пробовали?
– Нет. Я никогда не пытался, мэм.
– Скажите что-нибудь, а я попробую услышать вас.
– Да, мэм, – кивнул Кертис и закрыл глаза.
:Здравствуйте, – мысленно произнес он и увидел, как тускло мерцавшее золотистое пятнышко набрало скорость и выпорхнуло из его сознания, точно птичка.
– Ничего не слышу, – отозвалась госпожа Мун, – попробуйте еще. Сосредоточьтесь, мистер Кертис.
Он зажмурил глаза, сжал зубы и, обратившись всеми мыслями к собеседнице, выкрикнул:
:Здравствуйте!: – И снова золотистое пятнышко покинуло сознание Кертиса, только на этот раз оно светилось гораздо ярче.
– Ничего, – сказала женщина.
– Это все, на что я способен, – признался Кертис.