Словно в раю
Часть 37 из 63 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Что не имеет ничего общего с «соскучился по ней самой».
– Мы совсем недавно пили чай, – ответила леди Уинстед. – Она упоминала, что видела тебя сегодня утром. Думаю, она собирается принести тебе несколько книг из библиотеки. Полагаю, вечером она зайдёт, чтобы занести их.
– Я буду весьма признателен ей. Я почти дочитал… – Маркус поглядел на ночной столик. Что же он читал? «Философские исследования сущности человеческой свободы».
Леди Уинстед подняла брови:
– Ты получил удовольствие от чтения?
– Не особенно.
– Тогда я потороплю Онорию с книгами, – проговорила она с приятной улыбкой.
– Жду с нетерпением, – ответил Маркус. Он тоже начал улыбаться, но спохватился и состроил более серьёзную мину.
– Уверена, что и она тоже, – сказала леди Уинстед.
Маркус не был в этом убеждён. Но если Онория умолчала о поцелуе, он тоже не проронит ни слова. В самом деле, такая мелочь, пустяк. А если не так, то ему следует таковым стать. Уже забыто. И они снова вернутся к прежней дружбе.
– Я думаю, она ещё не отдохнула как следует, – сказала леди Уинстед, – хотя я не представляю, почему. Ты знаешь, что она проспала двадцать четыре часа?
Он не знал.
– Онория не отходила от тебя, пока лихорадка не отступила. Я предлагала заменить её, но она не соглашалась.
– Я в неоплатном долгу перед ней, – тихо проговорил Маркус. – И перед вами тоже, из того, что я понял.
Леди Уинстед вначале ничего не ответила. Но губы её шевельнулись, словно она решала, стоит ли говорить. Маркус ждал. Он знал, что молчание зачастую является наилучшим поощрением, и через несколько секунд леди Уинстед откашлялась и сказала:
– Мы не приехали бы в Фенсмур, если бы на этом не настояла Онория.
Маркус не знал, что сказать.
– Я говорила ей, что нам не следует ехать, что это неприлично, поскольку мы не связаны родственными узами.
– У меня нет родственников, – тихо заметил он.
– Да, Онория так и сказала.
Маркус ощутил при этом странную острую боль. Ну, разумеется, Онория знает, что у него нет семьи и родственников, это общеизвестно. Но почему-то услышать это от неё, или услышать от кого-то, что она так говорила…
Это больно. Совсем немного. И непонятно, по какой причине.
Онория смотрит поверх этого всего, сквозь его одинокость в его одиночество. Она видит это, нет, она видит его самого так, как даже ему не дано понять.
Маркус не представлял, как пуста его жизнь до того, как Онория снова в ней появилась.
– Она была весьма настойчива, – предавалась воспоминаниям леди Уинстед. А потом она сказала так тихо, что он едва расслышал слова:
– Я подумала, что тебе следует это знать.
Глава 15
Несколько часов спустя, когда Онория пришла его навестить, Маркус сидел в кровати, даже не притворяясь, будто читает «Философские исследования о сущности человеческой свободы. Она держала в руках около полудюжины книг, за ней следовала горничная с подносом.
Маркус не удивился тому, что она дождалась, пока кому-то ещё понадобится войти к нему.
– Я принесла тебе книги, – сказала Онория с уверенной улыбкой. Она подождала, пока горничная поставит поднос к нему в постель, и сама положила стопку книг на прикроватный столик.
– Мама говорит, что тебя необходимо развлекать, – произнесла девушка, но выражение её лица оставалось неестественно решительным. Слегка кивнув, она повернулась и пошла к выходу вслед за горничной.
– Постой! – воскликнул Маркус.
Он не может позволить ей уйти. Не так сразу.
Онория остановилась, повернулась и вопросительно посмотрела на него.
– Посидишь со мной? – спросил он, кивая на кресло. Девушка заколебалась, поэтому он добавил:
– Я провёл наедине с собой почти два дня.
Онория по-прежнему сомневалась, тогда Маркус добавил с кривой улыбкой:
– Боюсь, что я показался себе довольно скучной личностью.
– Только немного? – отозвалась Онория до того, как успела вспомнить, что собиралась не вступать с ним в разговоры.
– Онория, я в отчаянии, – взмолился он.
Девушка вздохнула, но улыбка её стала задумчивой, и она вернулась в комнату. Дверь она оставила открытой. Теперь, когда жизнь Маркуса вне опасности, следует соблюдать некоторые приличия.
– Ненавижу это слово, – проговорила она.
– Отчаяние? – догадался он. – Ты считаешь, что его слишком часто используют?
– Нет. Оно слишком часто приходится к месту, – вздохнула Онория, усаживаясь в кресло возле кровати. – Это просто ужасное чувство.
Маркус закивал, хотя по правде говоря, он не понимал, что такое отчаяние. Одиночество – да, но не отчаяние.
Она тихо сидела возле него, сложив руки на коленях. Повисла долгая пауза, не слишком щекотливая, но достаточно неловкая, и тут внезапно Онория заговорила:
– Говяжий бульон.
Маркус посмотрел на фарфоровую супницу с крышкой, стоящую на подносе.
– Кухарка назвала его консоме бёф, – продолжила Онория, говоря быстрее обычного. – Но это просто бульон, самый обычный. Миссис Уэзерби верит в его несравненную целительную силу.
– Полагаю, ничего, кроме бульона, мне не положено, – уныло сказал Маркус, глядя на поднос.
– Подсушенный хлебец, – сочувственно ответила Онория. – Мне так жаль.
Он почувствовал, как его шея вытягивается на целый дюйм. Он бы отдал что угодно за кусок шоколадного торта Флиндла. Или за яблочное пирожное со сливками. Или за песочный пирог, или за сдобную булочку с изюмом. Чёрт побери, да за что угодно, содержащее хоть кусочек сахара.
– Он вкусно пахнет, – сказала Онория. – Твой бульон.
Пахло, в самом деле, вкусно, но далеко не так, как пах бы шоколад.
Маркус вздохнул и зачерпнул ложку, подув на неё прежде, чем попробовать.
– Неплохо, – согласился он.
– Правда? – Онория явно сомневалась.
Он кивнул и съел ещё немного. Или, скорее, отпил. Суп едят или пьют? И, что важнее, разве нельзя было присыпать его немного сыром?
– А что вы ели на ужин? – спросил Маркус.
Она покачала головой:
– Лучше тебе не знать.
Он то ли съел, то ли выпил ещё ложку:
– Вероятно, ты права.
Но не смог удержаться:
– Ветчину подавали?
Онория промолчала.
– Подавали, – обвиняющим тоном произнёс Маркус. Он поглядел на последние капли своего супа. Возможно, удастся вымакать их хлебом. Однако жидкости было так мало, что после двух укусов хлебец остался совершенно сухим.
Сухим, как опилки. Как пустыня. На минуту он остановился. Разве он не погибал от жажды двумя днями раньше? Маркус откусил кусочек совершенно несъедобного хлебца. Он в жизни не видел пустыни и маловероятно, чтобы он в неё когда-либо попадёт, но исходя из географического положения, эти места вызывали множество сравнений и метафор.
– Чему ты улыбаешься? – С любопытством спросила Онория.
– Разве я улыбался? Уверяю тебя, это была очень-очень печальная улыбка. – Маркус рассматривал свой хлебец. – А вы действительно ели ветчину?
И хотя даже ему было ясно, что ответа на этот вопрос лучше не знать, он не сдержался:
– А пудинг подавали?
Маркус посмотрел на девушку. На её лице появилось виноватое выражение.
– Шоколадный? – шёпотом уточнил он.
Онория покачала головой.
– Мы совсем недавно пили чай, – ответила леди Уинстед. – Она упоминала, что видела тебя сегодня утром. Думаю, она собирается принести тебе несколько книг из библиотеки. Полагаю, вечером она зайдёт, чтобы занести их.
– Я буду весьма признателен ей. Я почти дочитал… – Маркус поглядел на ночной столик. Что же он читал? «Философские исследования сущности человеческой свободы».
Леди Уинстед подняла брови:
– Ты получил удовольствие от чтения?
– Не особенно.
– Тогда я потороплю Онорию с книгами, – проговорила она с приятной улыбкой.
– Жду с нетерпением, – ответил Маркус. Он тоже начал улыбаться, но спохватился и состроил более серьёзную мину.
– Уверена, что и она тоже, – сказала леди Уинстед.
Маркус не был в этом убеждён. Но если Онория умолчала о поцелуе, он тоже не проронит ни слова. В самом деле, такая мелочь, пустяк. А если не так, то ему следует таковым стать. Уже забыто. И они снова вернутся к прежней дружбе.
– Я думаю, она ещё не отдохнула как следует, – сказала леди Уинстед, – хотя я не представляю, почему. Ты знаешь, что она проспала двадцать четыре часа?
Он не знал.
– Онория не отходила от тебя, пока лихорадка не отступила. Я предлагала заменить её, но она не соглашалась.
– Я в неоплатном долгу перед ней, – тихо проговорил Маркус. – И перед вами тоже, из того, что я понял.
Леди Уинстед вначале ничего не ответила. Но губы её шевельнулись, словно она решала, стоит ли говорить. Маркус ждал. Он знал, что молчание зачастую является наилучшим поощрением, и через несколько секунд леди Уинстед откашлялась и сказала:
– Мы не приехали бы в Фенсмур, если бы на этом не настояла Онория.
Маркус не знал, что сказать.
– Я говорила ей, что нам не следует ехать, что это неприлично, поскольку мы не связаны родственными узами.
– У меня нет родственников, – тихо заметил он.
– Да, Онория так и сказала.
Маркус ощутил при этом странную острую боль. Ну, разумеется, Онория знает, что у него нет семьи и родственников, это общеизвестно. Но почему-то услышать это от неё, или услышать от кого-то, что она так говорила…
Это больно. Совсем немного. И непонятно, по какой причине.
Онория смотрит поверх этого всего, сквозь его одинокость в его одиночество. Она видит это, нет, она видит его самого так, как даже ему не дано понять.
Маркус не представлял, как пуста его жизнь до того, как Онория снова в ней появилась.
– Она была весьма настойчива, – предавалась воспоминаниям леди Уинстед. А потом она сказала так тихо, что он едва расслышал слова:
– Я подумала, что тебе следует это знать.
Глава 15
Несколько часов спустя, когда Онория пришла его навестить, Маркус сидел в кровати, даже не притворяясь, будто читает «Философские исследования о сущности человеческой свободы. Она держала в руках около полудюжины книг, за ней следовала горничная с подносом.
Маркус не удивился тому, что она дождалась, пока кому-то ещё понадобится войти к нему.
– Я принесла тебе книги, – сказала Онория с уверенной улыбкой. Она подождала, пока горничная поставит поднос к нему в постель, и сама положила стопку книг на прикроватный столик.
– Мама говорит, что тебя необходимо развлекать, – произнесла девушка, но выражение её лица оставалось неестественно решительным. Слегка кивнув, она повернулась и пошла к выходу вслед за горничной.
– Постой! – воскликнул Маркус.
Он не может позволить ей уйти. Не так сразу.
Онория остановилась, повернулась и вопросительно посмотрела на него.
– Посидишь со мной? – спросил он, кивая на кресло. Девушка заколебалась, поэтому он добавил:
– Я провёл наедине с собой почти два дня.
Онория по-прежнему сомневалась, тогда Маркус добавил с кривой улыбкой:
– Боюсь, что я показался себе довольно скучной личностью.
– Только немного? – отозвалась Онория до того, как успела вспомнить, что собиралась не вступать с ним в разговоры.
– Онория, я в отчаянии, – взмолился он.
Девушка вздохнула, но улыбка её стала задумчивой, и она вернулась в комнату. Дверь она оставила открытой. Теперь, когда жизнь Маркуса вне опасности, следует соблюдать некоторые приличия.
– Ненавижу это слово, – проговорила она.
– Отчаяние? – догадался он. – Ты считаешь, что его слишком часто используют?
– Нет. Оно слишком часто приходится к месту, – вздохнула Онория, усаживаясь в кресло возле кровати. – Это просто ужасное чувство.
Маркус закивал, хотя по правде говоря, он не понимал, что такое отчаяние. Одиночество – да, но не отчаяние.
Она тихо сидела возле него, сложив руки на коленях. Повисла долгая пауза, не слишком щекотливая, но достаточно неловкая, и тут внезапно Онория заговорила:
– Говяжий бульон.
Маркус посмотрел на фарфоровую супницу с крышкой, стоящую на подносе.
– Кухарка назвала его консоме бёф, – продолжила Онория, говоря быстрее обычного. – Но это просто бульон, самый обычный. Миссис Уэзерби верит в его несравненную целительную силу.
– Полагаю, ничего, кроме бульона, мне не положено, – уныло сказал Маркус, глядя на поднос.
– Подсушенный хлебец, – сочувственно ответила Онория. – Мне так жаль.
Он почувствовал, как его шея вытягивается на целый дюйм. Он бы отдал что угодно за кусок шоколадного торта Флиндла. Или за яблочное пирожное со сливками. Или за песочный пирог, или за сдобную булочку с изюмом. Чёрт побери, да за что угодно, содержащее хоть кусочек сахара.
– Он вкусно пахнет, – сказала Онория. – Твой бульон.
Пахло, в самом деле, вкусно, но далеко не так, как пах бы шоколад.
Маркус вздохнул и зачерпнул ложку, подув на неё прежде, чем попробовать.
– Неплохо, – согласился он.
– Правда? – Онория явно сомневалась.
Он кивнул и съел ещё немного. Или, скорее, отпил. Суп едят или пьют? И, что важнее, разве нельзя было присыпать его немного сыром?
– А что вы ели на ужин? – спросил Маркус.
Она покачала головой:
– Лучше тебе не знать.
Он то ли съел, то ли выпил ещё ложку:
– Вероятно, ты права.
Но не смог удержаться:
– Ветчину подавали?
Онория промолчала.
– Подавали, – обвиняющим тоном произнёс Маркус. Он поглядел на последние капли своего супа. Возможно, удастся вымакать их хлебом. Однако жидкости было так мало, что после двух укусов хлебец остался совершенно сухим.
Сухим, как опилки. Как пустыня. На минуту он остановился. Разве он не погибал от жажды двумя днями раньше? Маркус откусил кусочек совершенно несъедобного хлебца. Он в жизни не видел пустыни и маловероятно, чтобы он в неё когда-либо попадёт, но исходя из географического положения, эти места вызывали множество сравнений и метафор.
– Чему ты улыбаешься? – С любопытством спросила Онория.
– Разве я улыбался? Уверяю тебя, это была очень-очень печальная улыбка. – Маркус рассматривал свой хлебец. – А вы действительно ели ветчину?
И хотя даже ему было ясно, что ответа на этот вопрос лучше не знать, он не сдержался:
– А пудинг подавали?
Маркус посмотрел на девушку. На её лице появилось виноватое выражение.
– Шоколадный? – шёпотом уточнил он.
Онория покачала головой.