Слишком дружелюбный незнакомец

Фильм оказался невероятной халтурой. Франсуа откровенно клевал носом, в то время как полчища инопланетных монстров, похожих на огромных спрутов, уничтожали синюю планету и насыщались кровью. Эта скучища длилась больше двух часов. Франсуа не смог подавить вздох облегчения, когда на экране появились заключительные титры, означающие конец этой опустошительной резни. Инопланетяне никого не щадили.

На обратном пути Людовик был в полном восторге от фильма, Матильда милосердно похвалила спецэффекты и боевые сцены. Но что, кроме этого, в фильме вообще было?

Мысленно ругаясь на чем свет стоит, Франсуа, чтобы не разрушать общую эйфорию, притворился, будто хорошо провел время.

«Вы для меня настоящая семья».

Однажды вечером, когда они собрались в гостиной вокруг низкого столика, а в камине потрескивал огонь, зажженный ради Людовика, Франсуа пришли на память эти слова. Да, случайный прохожий, увидевший их трио, без всякого сомнения, решил бы, что перед ним идеальная семья.

Видимое, которое выдает себя за настоящее… Некое подобие семьи, и Франсуа, судя по всему, был единственным, кто отдавал себе в этом отчет.

Когда они были все вместе, у Франсуа, вне зависимости от ситуации, создавалось впечатление, что он смотрит на все это издалека, внутренним взором, подобно тому, как жертвы неминуемой гибели, выйдя из телесной оболочки, видят себя распростертыми на операционном столе. Или наблюдал за происходящим с холодной беспристрастностью энтомолога, изучающего нравы насекомых.

Сказать по правде, Франсуа все время был настороже, не расслабляясь ни на мгновение. Каждое утро и каждый вечер он тайком проверял, хорошо ли закрыта дверь между домом и мастерской. Бесполезная предосторожность: Людовик вполне мог постучать в дверь в два часа ночи, заявив, что умирает от голода, и Матильда безропотно принялась бы готовить ему еду.

Если Людовик работал в саду или уезжал на своем фургончике, Франсуа следил за ним через окно — без всякой цели, довольствуясь тем, что постоянно держит его в поле зрения.

В течение дня он иногда оставлял его одного в библиотеке, которую больше не запирал на ключ, втайне надеясь, что молодой человек похитит книгу или какую-нибудь дорогостоящую вещь. С изворотливостью, за которую ему совсем не было стыдно, Франсуа старался подтолкнуть его к этому поступку.

Нередко он оставлял на видном месте — на своем бюро или на комоде — деньги и банковские билеты. Матильда, привыкшая к тому, что с маниакальным постоянством все раскладывает по местам, даже сделала ему замечание. Но Людовик ничего не трогал. Возможно, он подозревал ловушку, западню, расставленную специально на него? Или наконец понял, что незачем пилить сук, на котором сидит? В конце концов Франсуа оставил эти примитивные хитрости.



Во второй четверг марта он один отправился в город на сеанс восстановительной терапии. Из-за дорожного движения въезд в центр оставался сложным, но Франсуа удалось припарковаться в двух шагах от массажного кабинета.

Кемперле очень медленно приходил в себя после наводнения. Хотя Лейта успокоилась и вошла в берега, повреждения, оставленные ею, были значительны. Большинство жителей нижнего города не переселили в другое место. Набережные оказались опустошены, земля перенасыщена влагой, погреба затоплены. О недавней опасности напоминали и заграждения из алюминиевой арматуры. Направляясь пешком к дому массажистки, Франсуа столкнулся с куда-то очень спешащими сотрудниками надзора за путями сообщения и местными жителями, выносившими из своих домов испорченные водой вещи.

Стоило только увидеть Лоренс, как он сразу же почувствовал себя лучше. Ему казалось, что при каждой их встрече он будто заряжается ее молодостью и радостью жизни.

В тот день он нашел ее особенно сияющей — огоньки в глазах, радость, которая никогда не сходила с ее лица. Ее причину он всегда старался угадать во время сеансов. Лоренс же, напротив, заметила его усталый вид и забеспокоилась. Франсуа принялся уверять ее, что у него все хорошо за исключением постоянных болей в ноге. Может быть, она тут же смогла установить связь между причиной и следствием — этого Франсуа не мог точно сказать, — но вскоре она перевела разговор на Людовика.

— Тот парень, о котором вы говорили… он все еще живет у вас?

Франсуа сохранил приветливое выражение лица, стараясь никаким образом не выдать тревогу.

— Да, все еще живет.

— А разве работы еще не закончены?

— Не совсем, но близки к завершению.

На самом деле работы его совершенно не интересовали, он не имел ни малейшего представления, как они продвигаются. Когда Матильда говорила о них, он слушал лишь краем уха и, насколько возможно, старался не заходить в пристройку. Франсуа надеялся, что Лоренс сменит тему разговора.

— А когда предполагается, что он уедет?

Он развел руками в знак того, что с этим еще ничего не решено.

— Матильда к нему очень привязалась и… я не думаю, что он так легко от нас уедет.

Эту фразу он произнес со сдержанным смешком, стараясь произвести впечатление легкой шутки, но сам понял, что его ответ прозвучал не так спокойно, как ему хотелось бы. Впрочем, на губах Лоренс возникла принужденная улыбка.

— Не хочу докучать вам этим, месье Вассер, но вы действительно уверены, что он не создает вам никакой проблемы? Вы знаете, что можете положиться на меня. Мой муж лейтенант жандармерии и…

Она не закончила фразу. Может быть, из страха проявить излишнюю неделикатность. Может быть, потому, что упомянуть профессию мужа было для нее чрезмерным и неуместным поступком.

Но колебания Франсуа длились гораздо меньше, чем Лоренс могла предположить. Однако за эту долю секунды он испытывал искушение сказать об этом больше, хотя бы намекнуть, послать ей тайный знак.

Но тут перед его глазами возникло лицо Матильды. У него не шло из головы, каким возмущенным было ее лицо, когда сосед собирался вызвать полицию из-за фургона, неудачно припаркованного на границе его владений. Если он расскажет обо всем Лоренс, то Матильда его никогда не простит. То, что он уже успел сказать о Людовике, и так привело к губительным последствиям, поэтому он не хотел еще больше ухудшать ситуацию.

— Какие проблемы он может нам создать? — спокойно ответил он. — Он нам составляет приятную компанию, и мы счастливы приютить его у себя…

Лоренс не настаивала. Затем разговор перешел на недавнее наводнение. Ее муж все видел «из первого ряда» и во всех подробностях рассказал ей об эвакуации и о смятении среди жителей города и владельцев магазинов. Что касается ее самой, то ей повезло закрыть кабинет за два дня до наводнения.

В конце сеанса, когда он уже собирался уходить, Лоренс встала перед ним, покачивая руками, и смущенно произнесла:

— Месье Вассер…

— Да?

Судя по всему, она колебалась, продолжать ли. На ее щеках появился легкий румянец.

— Даже если это покажется вам немного преждевременным, я бы хотела поделиться с вами своей новостью…


Он нахмурился, скользнул взглядом по ее животу — как раз за мгновение до того, как следующие слова подтвердили его предположение:

— У меня будет малыш.

Франсуа улыбнулся и тотчас же забыл обо всех своих проблемах.

— О, Лоренс, я так счастлив за вас!

Она постаралась не встречаться с ним взглядом, как если бы в ее признании было что-то непристойное.

— Мне не стоило бы говорить об этом так рано. Я беременна всего два месяца, и еще неизвестно, что может произойти…

— Давайте не будем говорить о плохом! Все будет хорошо, вот увидите.

Франсуа сказал себе, что ясно видит, чего боится Лоренс: что ребенка у нее так и не будет. Может быть, с ней уже случались несчастья подобного рода? У нее был выкидыш? А затем гормональное лечение?

Внезапно на память ему пришел день, когда Матильда объявила ему, что беременна Камиллой. Они сидели на террасе в кафе «Сент-Жермен-де-Пре», было начало весны. Какими словами она сообщила это ему, вылетело у него из головы, но сама новость подействовала на Франсуа будто холодный душ. Тогда они не стремились к тому, чтобы завести ребенка; по крайней мере, он сам. Он готовился защищать докторскую диссертацию и был с головой погружен в свои исследования. Поэтому ему совсем не хотелось, чтобы устоявшийся порядок жизни оказался нарушен появлением новорожденного. У Франсуа не укладывалось в голове, что он скоро станет отцом и на его свободу будут наложены существенные материальные ограничения. Он был сердит на Матильду, что та действовала по старому как мир сценарию: поймала его в ловушку, приперла к стенке и теперь заставляет радоваться событию, которого он не планировал и не хотел. Помимо обычного материнского инстинкта, который Франсуа не считал чем-то исключительным для женщины, он подозревал, что эта беременность является своего рода реваншем. Матильда работала в сфере искусства и не была привязана к определенному расписанию и месту работы. Рождение ребенка могло стать для нее достижением, которого не принесла ей беспорядочная профессиональная жизнь. Тем более что для него главным содержанием жизни была работа и успешная университетская карьера.

Ему понадобилось несколько недель, чтобы переварить эту новость, но рождение дочери все изменило. До этого чужие дети вызывали у него только раздражение: он не выносил ни их криков, ни их игр и непреклонно исключал из своего круга общения друзей, когда те становились родителями. А теперь он едва не падал в обморок перед этим крохотным созданием весом в три килограмма. Первые месяцы были особенно трудными; он изменил свой распорядок дня, работая по вечерам, когда дочка спала, и отказался от большинства любимых занятий.

Он вовсе не настаивал, чтобы Камилла оставалась единственной дочерью, но жизнь распорядилась по-другому. Едва ей исполнилось три года, Матильда открыла галерею. Она работала по пятнадцать часов в день и по шесть дней в неделю. Завершение его исследований, пост председателя конференций, публикации… Когда же он стал заведующим кафедрой, а ее галерея начала приносить доход, ни у него, ни у нее уже не хватало смелости все это пережить снова.

Насколько другими стали бы их отношения с Камиллой, будь у нее братик или сестренка? В какой мере обоснованно то, что рассказывают о единственных детях? Находящиеся под чрезмерной опекой, раздавленные любовью, слишком большой для их хрупких плеч… Франсуа предпочитал не задавать себе таких вопросов.

— Сейчас об этом знают лишь немногие, — снова заговорила Лоренс, — но я вас очень ценю, месье Вассер, и хочу, чтобы вы были в курсе дела.

Франсуа был действительно смущен тем доверием и привязанностью, которые она ему продемонстрировала. Новая манера Матильды держаться от него на расстоянии… ее слепота… Эти ее непонятные невысказанные отношения с Людовиком… Он чувствовал себя ужасающе одиноким в своем доме. Отставленным в сторону.

— Спасибо. Вот увидите, Лоренс, стать родителями — значит открыть для себя источник самой большой радости…

При других обстоятельствах Франсуа почувствовал бы стыд, что отделался такой банальной и слащавой фразой. Но, пребывая во власти воспоминаний о Камилле, он произнес эти слова со всей возможной искренностью. Правда, при этом мысленно добавив: «И самых больших трудностей…»





20




На следующее утро Франсуа получил электронное письмо от издательского дома, где он опубликовал в коллективном труде свою статью и даже из любопытства не стал ее перечитывать. Ему предлагалось принять участие в работе на тему «Правосудие сеньора в Средние века».

Объем тридцать тысяч печатных знаков. Прислать на этот же адрес через шесть недель.

Он согласился. Даже не подумав как следует. Только чтобы покончить с этой бездеятельностью. Чтобы прекратить наконец все время думать о Людовике.

Матильда одобрительно отнеслась к тому, что Франсуа с увлечением погрузился в проект. Горячность, с которой она это выразила, оказала ему моральную поддержку. Но луч солнца слишком быстро скрылся за тучами недоверия. А что, если она просто воспользовалась ситуацией, чтобы иметь свободу действий? Чтобы посвящать все время отношениям со своим сообщником Людовиком?

Тем не менее он принялся работать без отдыха и на четыре-пять часов в день запирался у себя в кабинете, чего не делал с того самого дня, как они поселились в Бретани. Франсуа мог бы просто переработать несколько хорошо обкатанных курсов, которые хранились у него в архивах. Но он предпочел начать все с нуля и с головой погрузиться в первоисточники.

Он снова обрел привычки, свойственные предыдущей жизни. Он писал от руки бледными чернилами на больших листах формата А3, что позволяло свободно делать поправки и добавления к тексту.

К нему быстро вернулось удовольствие от самого процесса письма. Будучи не особенно стеснен во времени, он для развлечения составил несколько вариантов своей статьи: один нейтральный и лаконичный, отвечающий ожиданиям издателя, другой более субъективный, лишенный всякой скованности и наполненный немного смешными лирическими порывами. Франсуа прогуливался по кабинету и громко читал свои тексты, будто для невидимого собеседника, который, устроившись в глубоком кресле, мог согласиться с ним или, наоборот, возразить.

Статью он закончил за десять дней и чувствовал себя полностью вымотанным, но в то же время умиротворенным. Франсуа снова ощутил удовлетворение от выполненной работы и возбуждение от интеллектуальных усилий.

Внутри его что-то медленно изменялось.

На горизонте открывалось окно.

Франсуа должен был признать, что речь идет не о том, чтобы вернуться на свою университетскую кафедру. После испытания, которое он перенес, трудовая медицинская комиссия не была особенно требовательной. С посттравматическим стрессом и серьезным пожизненным ограничением трудоспособности он мог бы легко дождаться пенсионного возраста. Но в первый раз, несмотря на то что эта мысль только слегка затронула его сознание, Франсуа смутно представлял себе, как сможет восстановить свой прежний образ жизни.

Да, они могли бы оставить уединенную жизнь, которая уже начала угнетать их. Матильда вернулась бы в свою галерею, он — к своим студентам и научным исследованиям, так и оставшимся незаконченными… Они оба снова получили бы признание и постарались забыть все, что произошло.

И Людовик исчез бы из их жизни. Навсегда.

Несколько раз он пытался заговорить об этом с Матильдой. Утром, когда Людовик еще не пришел в кухню, вечером, когда они наконец остались наедине… Он должен разорвать этот порочный круг, отделаться от печальных воспоминаний, служивших его единственной пищей для ума. У них двоих еще может быть будущее.

Но всякий раз его решительность успевала зачахнуть, а смелость куда-то улетучивалась. «Завтра, — говорил он себе. — Я поговорю с ней об этом завтра».



Сидя один в своем кабинете, он начал совсем по-другому думать о Камилле. Его недавний разговор с Лоренс не прошел бесследно. Он откопал на этажерке семейный альбом — насколько он знал, единственный, который они взяли с собой в этот дом. Впрочем, они никогда не были особыми поклонниками фотографий, и все воспоминания о детстве дочери помещались в двух или трех альбомах.