Следовать новым курсом
Часть 36 из 41 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Сочельник. Греве в который уже раз удивился, насколько удобно устроена жизнь нижних чинов на коммерческом крейсере. С клиперами не сравнить – просторные кубрики, койки, никаких тебе коечных сеток, после которых пробковый гамак всякий раз пропитан влагой и подсушивать его бесполезно. У каждого свой закуток, рундук, служащий одновременно койкой – гостиница, да и только! Про офицеров и говорить нечего – кают-кампания больше напоминает ресторан на шикарном пассажирском пароходе. Ну, может, «шикарного» – это преувеличение, «Москва» переоборудована из грузо-пассажирской «Тюрингии», но с условиями на борту военного клипера не сравнить. Отдельные каюты даже у мичманов, дуб, бронза, бархат… Как в каюте у Серёжи Казанкова, к которому он как раз направляется.
Судно чувствительно качнуло. Греве едва удержался на ногах, и пришлось самым постыдным образом опираться рукой о переборку. Он воровато оглянулся – не видел ли кто? Впрочем, имелось и оправдание – культя в шейной повязке, из-за которой барон никак не мог привыкнуть сохранять равновесие. Да, искалечен, но ведь ничего, держится, бодр и весел, не то что старый приятель, с самого Нагасаки покидающий каюту лишь по служебной надобности. Капитан-лейтенант Михайлов, добрая душа, видит, что творится с подчинённым, и лечит его на свой манер – нагружает сверх меры работой. Не помогает: Казанков, как всегда, безупречен по службе, но стоит сдать вахту – и он, не говоря ни слова, скрывается в своей каюте.
А ведь сегодня сочельник. Неизвестно, какими правдами и неправдами сумел старший офицер раздобыть в Нагасаки ёлку. Не совсем, правда, настоящую, скорее, диковинную японскую сосну, но зато с сильным запахом смолы и длинными бледно-зелёными иглами. Однако ж и раздобыл, и доставил втайне на борт, и спрятал, завернув в тёмно-коричневую упаковочную бумагу, в ледник… Вчера вечером в кают-компании творилось весёлое священнодействие: японскую красавицу обряжали в бумажные звёзды, гирлянды из разноцветной фольги, японские фонарики, заранее закупленные в Нагасаки. А Серёжка так и не пришёл – сказался нездоровым и на весь вечер заперся в каюте.
Меланхолия, будь она неладна. Чёрная тоска. Когда барон попытался завести разговор о предстоящем праздновании Рождества, Казанков посмурнел, уставился невидящими глазами в переборку и произнёс похоронным голосом: «А знаешь, Гревочка, на прошлое Рождество мы с Ниной в Гельсингфорсе на коньках катались, на катке, что возле “Стрельца” устроили. Глинтвейн пили, а когда уморились – взяли санки и на Михайловскую, в кофейню. В нашу кофейню…»
Барон, услышав это, скривился. «Наша кофейня» – стало быть, дело совсем худо. Знал, конечно, о беде друга, странным образом совпавшей с общероссийской трагедией. Казалось, стоило ожидать, что военная страда, долгие месяцы в чужих морях, костлявая, что не раз стояла за спиной со своей ржавой литовкой, – все это просто обязано было ослабить боль потери. Так оно, в общем-то, и вышло, но, видимо, что-то надломилось во время стоянки в Нагасаки, будь оно неладно, – и выплеснулось наружу, и придавило душу серой чугунной тоской.
А значит – вся надежда теперь на старого друга.
«Может, рассказать Серёжке о моей вдовушке? Он, помнится, интересовался, подшучивал…
Нет уж! Только не о делах интимных. В другой раз, не сегодня…»
Греве вздохнул и, не стучась, толкнул дверь каюты.
– Леонид Васильевич велел напечь блинов. Конечно, Рождество не Масленица, но отчего бы не порадовать команду? Сметаны в Нагасаки раздобыли, а что икры нет – так её заменили французскими сардинами в прованском масле из пресервов, взятых, как мне сказали, ещё в Гамбурге. Пробовал? Объедение-с!..
Серёжа кивнул. Солидная стопка блинов – тех самых, о которых с таким аппетитом рассказывал барон, – красовалась у него на столике, доставленная по распоряжению барона вестовым. Увы – давно остывшая. Рядом притулилась распечатанная баночка сардин, тоже нетронутая.
«Так, попробуем другой заход…»
– А что говорят про наши дальнейшие планы? Куда идём – в Сан-Франциско?
Серёжа помотал головой.
– Нет, в Портленд, становиться на ремонт. Вас поначалу-то думали оставить в Нагасаки. В Йокогаме зимует клипер «Разбойник», он там находится в распоряжении русского посланника – на нём бы крейсерские по весне и отправились во Владивосток. Но позже, когда пришло известие о перемирии с Англией, решили не ждать, а отправить вас в Россию через Америку.
Греве, как и прочие офицеры «Крейсера», был допущен в кают-компанию. Он с удовольствием участвовал и в застольях, беседах, вместе со всеми наряжал японскую «ёлку», смаковал перспективы праздничного меню – однако на состоявшийся недавно совет приглашён не был. Но, разумеется, знал, что ни в какое Сан-Франциско они не идут – никто не собирался скрывать планы, просто традиция требовала, чтобы на совете присутствовали лишь офицеры «Москвы». И теперь спрашивал, исключительно чтобы отвлечь друга беседой.
– Сначала с нами в Портленд, потом по железной дороге на Восточное побережье, и там пароходом какой-нибудь судоходной компании – в Европу.
– Через Америку, значит… – Греве уселся на стул, ловко орудуя ножом, соорудил несколько блинов с сардинами и с наслаждением откусил. – Вот нелепица: до России рукой подать, а мы отправляемся домой вокруг половины шарика!
Он извлёк из кармана маленькую овальную фляжку из английского пьютера (куплено в прошлом году в Лондоне, на пути в Америку) и протянул владельцу каюты.
– Будешь?
Казанков помедлил, потом осторожно отхлебнул коньяк и взял второй блин.
– Что поделать, дружище, что поделать. Через Сибирь на перекладных полгода будешь добираться, а тут – месяц-полтора, и ты в Европе!
Греве сдержал улыбку – его план, похоже, сработал. Серёжа с аппетитом уплетал блин.
– А ты как? Будешь ждать окончания ремонта?
– Вряд ли. Михайлов намекнул, что по случаю перемирия часть офицеров отзовут в Россию. Так что, надо думать, вместе и поедем. Из Портленда по железной дороге до Нью-Йорка, а там – пароходом какой-нибудь европейской компании домой.
Кстати, в Нью-Йорке стоит эскадра Бутакова. Может статься, застанем их там… – сказал барон и тут же пожалел о сказанном. Повалишин – родной дядя покойницы Нины, она жила у него в доме и в Петербурге, и в Гельсингфорсе, когда начался их с Серёжей роман…
«Ну, так и есть: глаза затуманились, блин не доел, пальцы дрожат – сейчас разрыдается…»
Оставался последний козырь.
Барон осторожно отобрал у Казанкова надкусанный блин, изо всех сил стараясь не капнуть прованским маслом тому на китель, и вытащил из-за пазухи сложенную в несколько раз газету.
– Смотри, что я тут обнаружил!
Серёжа взял.
Газета была французская, двухнедельной давности – её в числе прочей прессы взяли в Нагасаки.
– На второй странице статья о конференции по Суэцкому каналу.
На развороте поверх заголовка красовался большой рисунок, сделанный, как это водится в подобных изданиях, по фотографическому снимку. Просторный, с высоченным потолком зал, посредине вокруг огромного круглого стола – мужчины в мундирах, фраках, многие с орденскими лентами и звёздами. Внизу крошечными буквами подписи – кто где сидит.
– Пятая слева.
Серёжа от удивления вздрогнул, едва не опрокинув локтем тарелку с блинами. Барон успел подхватить её в последний момент.
– Остелецкий? На конференции в Порт-Саиде? Каким ветром его?..
– Да ты погляди ниже, где списки делегаций. «Капитан-лейтенант Вениамин Остелецкий, младший советник по военно-морским делам».
– Венечка? Уже каплей – и в дипломатах? Дивны дела твои, Господи…
– За это надо ещё по три капли! – уверенно заявил Греве, откручивая крошечную оловянную крышечку.
«Сработало!..»
«San Francisco Examiner»,
САСШ, Сан-Франциско
…декабря 1878 г.
…Война в Зулуленде. Негритянский король Кечвайо отказался принять ультиматум, выдвинутый в декабре прошлого года верховным комиссаром Южной Африки сэром Бернардом Фрером, и распустить зулусское войско. Вместо этого он сам вторгся на территорию, контролируемую британцами, и продвигается на юг. Малочисленные британские части не в состоянии его остановить, а обещанные подкрепления из Англии и Индии запаздывают…
«Berliner Börsen-Courier», Берлин
…ноября 1878 г.
…Восстание в Индии набирает силу. Махараджа Ранбир Сингх объявляет о независимости Кашмира, Санкт-Петербург признаёт это. Махараджа просит своих русских друзей «погостить» у него. Генерал Гурко намерен принять приглашение и оставить свой экспедиционный корпус в Кашмире на неопределённый срок. Провинция стремительно превращается в настоящий рассадник мятежных настроений. Англичане медленно отходят на юг, оставляя город за городом. Метрополия не в состоянии оказать «жемчужине британской короны» сколько-нибудь серьёзную помощь. По сведениям, полученным из надёжных источников, русский император через шведского посланника в Санкт-Петербурге заверил вице-короля Индии сэра Булвер-Литтона, что британские поданные королевы Виктории могут рассчитывать на защиту русских войск от жестокости и кровожадности индусов…
«С.-Петербургские ведомости»
…января 1879 г.
…Армия канадских инсургентов после недельной осады взяла штурмом город Квебек. Бок о бок с ними сражались многочисленные отряды волонтёров из Североамериканских Соединённых Штатов. Поддержку штурмующим оказывали вошедшие в устье реки Святого Лаврентия мониторы «Уайандотт» и «Пуритан», а также три колёсные канонерские лодки. Потери штурмующих ограничились…
«Le Petit Journal», Франция, Париж
…января 1879 г.
…встреча близ балтийского острова Бьёркё, недалеко от некогда шведского, а ныне принадлежащего России города Выборга. Кайзер прибыл на встречу на борту элегантной яхты «Грилле». Русский же царь, склонный, по словам некоторых приближённых к нему особ, к некоторой театральности и внешним эффектам, избрал для визита не самую большую из императорских яхт, а отдал предпочтение скромной колёсной «Стрельне», принимавшей активное участие в весенней кампании на Балтике в качестве разведочного и посыльного судна. Ведущий обозреватель нашего издания, неподражаемый Леон Эскофье, несомненно, памятный читателям по захватывающим репортажам из Александрии, полагает, что и этим выбором, и самим местом, где происходит встреча (напомним, весной прошлого года Финский залив стал смертельной ловушкой для британской броненосной эскадры), российский самодержец подаёт ясный знак своим противникам: русский медведь не боится продолжения войны и готов драться и дальше!..
Адриатическое море,
на подходах к Триесту
…января 1879 г.
– Совсем как в Италии, – мечтательно произнёс Зацаренный. – Море лазурное, небо, зелень – будто и не январь вовсе.
– Тут вы, батенька, правы, – кивнул Юлдашев. – Сколько ни случалось видеть Триест с моря, всякий раз не оставляла мысль, что нахожусь где-нибудь возле Салерно. И горы, сосновые рощи, и крепость на скале…
Венечка не участвовал в беседе двух почитателей адриатических красот. Он впитывал. Всем своим существом впитывал это буйство красок, это великолепие, желая только одного – остаться тут навсегда и будь что будет.
…Как же, так тебе и позволили! К тому же и скука, надо думать, в этом Триесте смертная, – ехидно подсказало «альтер эго», как всегда циничное и ядовитое. – Да и что с него взять – глухая провинция Австро-Венгерской империи. Одна радость, что кухня тут выше всяких похвал да море тёплое во всякое время года…
– С вашего позволения, господин капитан-лейтенант, мы с моим спутником прогуляемся… Как это у вас называется на морском языке? На нос?
– На полубак, – поправил дипломата Венечка. Юлдашеву вздумалось валять дурака – и понятно зачем. Хочет поговорить без помех, наедине.
…Как будто Зацаренному есть дело до ваших секретов! – проблеяло «альтер эго». – С тех пор как он получил от самого светлейшего князя Горчакова заверения, что капитан-лейтенант Остелецкий никакой не проходимец, а наоборот – герой, он с лёгким сердцем выбросил всё это из головы и с головой ушёл в свои мины…
Впрочем, на полубак так на полубак. Пусть будет полубак. Ветер с правой раковины, тёплый, почти горячий, взявший разбег от песков Сахары – и не скажешь, что январь. «Великий князь Николай» бодро бежит под всеми парусами, и беседовать в тени фор-стакселя – одно удовольствие. Особенно если забота обо всём непростом судовом хозяйстве взвалена на чьи-то плечи, а ты всего лишь пассажир. И не простой, а весьма привилегированный.
Судно чувствительно качнуло. Греве едва удержался на ногах, и пришлось самым постыдным образом опираться рукой о переборку. Он воровато оглянулся – не видел ли кто? Впрочем, имелось и оправдание – культя в шейной повязке, из-за которой барон никак не мог привыкнуть сохранять равновесие. Да, искалечен, но ведь ничего, держится, бодр и весел, не то что старый приятель, с самого Нагасаки покидающий каюту лишь по служебной надобности. Капитан-лейтенант Михайлов, добрая душа, видит, что творится с подчинённым, и лечит его на свой манер – нагружает сверх меры работой. Не помогает: Казанков, как всегда, безупречен по службе, но стоит сдать вахту – и он, не говоря ни слова, скрывается в своей каюте.
А ведь сегодня сочельник. Неизвестно, какими правдами и неправдами сумел старший офицер раздобыть в Нагасаки ёлку. Не совсем, правда, настоящую, скорее, диковинную японскую сосну, но зато с сильным запахом смолы и длинными бледно-зелёными иглами. Однако ж и раздобыл, и доставил втайне на борт, и спрятал, завернув в тёмно-коричневую упаковочную бумагу, в ледник… Вчера вечером в кают-компании творилось весёлое священнодействие: японскую красавицу обряжали в бумажные звёзды, гирлянды из разноцветной фольги, японские фонарики, заранее закупленные в Нагасаки. А Серёжка так и не пришёл – сказался нездоровым и на весь вечер заперся в каюте.
Меланхолия, будь она неладна. Чёрная тоска. Когда барон попытался завести разговор о предстоящем праздновании Рождества, Казанков посмурнел, уставился невидящими глазами в переборку и произнёс похоронным голосом: «А знаешь, Гревочка, на прошлое Рождество мы с Ниной в Гельсингфорсе на коньках катались, на катке, что возле “Стрельца” устроили. Глинтвейн пили, а когда уморились – взяли санки и на Михайловскую, в кофейню. В нашу кофейню…»
Барон, услышав это, скривился. «Наша кофейня» – стало быть, дело совсем худо. Знал, конечно, о беде друга, странным образом совпавшей с общероссийской трагедией. Казалось, стоило ожидать, что военная страда, долгие месяцы в чужих морях, костлявая, что не раз стояла за спиной со своей ржавой литовкой, – все это просто обязано было ослабить боль потери. Так оно, в общем-то, и вышло, но, видимо, что-то надломилось во время стоянки в Нагасаки, будь оно неладно, – и выплеснулось наружу, и придавило душу серой чугунной тоской.
А значит – вся надежда теперь на старого друга.
«Может, рассказать Серёжке о моей вдовушке? Он, помнится, интересовался, подшучивал…
Нет уж! Только не о делах интимных. В другой раз, не сегодня…»
Греве вздохнул и, не стучась, толкнул дверь каюты.
– Леонид Васильевич велел напечь блинов. Конечно, Рождество не Масленица, но отчего бы не порадовать команду? Сметаны в Нагасаки раздобыли, а что икры нет – так её заменили французскими сардинами в прованском масле из пресервов, взятых, как мне сказали, ещё в Гамбурге. Пробовал? Объедение-с!..
Серёжа кивнул. Солидная стопка блинов – тех самых, о которых с таким аппетитом рассказывал барон, – красовалась у него на столике, доставленная по распоряжению барона вестовым. Увы – давно остывшая. Рядом притулилась распечатанная баночка сардин, тоже нетронутая.
«Так, попробуем другой заход…»
– А что говорят про наши дальнейшие планы? Куда идём – в Сан-Франциско?
Серёжа помотал головой.
– Нет, в Портленд, становиться на ремонт. Вас поначалу-то думали оставить в Нагасаки. В Йокогаме зимует клипер «Разбойник», он там находится в распоряжении русского посланника – на нём бы крейсерские по весне и отправились во Владивосток. Но позже, когда пришло известие о перемирии с Англией, решили не ждать, а отправить вас в Россию через Америку.
Греве, как и прочие офицеры «Крейсера», был допущен в кают-компанию. Он с удовольствием участвовал и в застольях, беседах, вместе со всеми наряжал японскую «ёлку», смаковал перспективы праздничного меню – однако на состоявшийся недавно совет приглашён не был. Но, разумеется, знал, что ни в какое Сан-Франциско они не идут – никто не собирался скрывать планы, просто традиция требовала, чтобы на совете присутствовали лишь офицеры «Москвы». И теперь спрашивал, исключительно чтобы отвлечь друга беседой.
– Сначала с нами в Портленд, потом по железной дороге на Восточное побережье, и там пароходом какой-нибудь судоходной компании – в Европу.
– Через Америку, значит… – Греве уселся на стул, ловко орудуя ножом, соорудил несколько блинов с сардинами и с наслаждением откусил. – Вот нелепица: до России рукой подать, а мы отправляемся домой вокруг половины шарика!
Он извлёк из кармана маленькую овальную фляжку из английского пьютера (куплено в прошлом году в Лондоне, на пути в Америку) и протянул владельцу каюты.
– Будешь?
Казанков помедлил, потом осторожно отхлебнул коньяк и взял второй блин.
– Что поделать, дружище, что поделать. Через Сибирь на перекладных полгода будешь добираться, а тут – месяц-полтора, и ты в Европе!
Греве сдержал улыбку – его план, похоже, сработал. Серёжа с аппетитом уплетал блин.
– А ты как? Будешь ждать окончания ремонта?
– Вряд ли. Михайлов намекнул, что по случаю перемирия часть офицеров отзовут в Россию. Так что, надо думать, вместе и поедем. Из Портленда по железной дороге до Нью-Йорка, а там – пароходом какой-нибудь европейской компании домой.
Кстати, в Нью-Йорке стоит эскадра Бутакова. Может статься, застанем их там… – сказал барон и тут же пожалел о сказанном. Повалишин – родной дядя покойницы Нины, она жила у него в доме и в Петербурге, и в Гельсингфорсе, когда начался их с Серёжей роман…
«Ну, так и есть: глаза затуманились, блин не доел, пальцы дрожат – сейчас разрыдается…»
Оставался последний козырь.
Барон осторожно отобрал у Казанкова надкусанный блин, изо всех сил стараясь не капнуть прованским маслом тому на китель, и вытащил из-за пазухи сложенную в несколько раз газету.
– Смотри, что я тут обнаружил!
Серёжа взял.
Газета была французская, двухнедельной давности – её в числе прочей прессы взяли в Нагасаки.
– На второй странице статья о конференции по Суэцкому каналу.
На развороте поверх заголовка красовался большой рисунок, сделанный, как это водится в подобных изданиях, по фотографическому снимку. Просторный, с высоченным потолком зал, посредине вокруг огромного круглого стола – мужчины в мундирах, фраках, многие с орденскими лентами и звёздами. Внизу крошечными буквами подписи – кто где сидит.
– Пятая слева.
Серёжа от удивления вздрогнул, едва не опрокинув локтем тарелку с блинами. Барон успел подхватить её в последний момент.
– Остелецкий? На конференции в Порт-Саиде? Каким ветром его?..
– Да ты погляди ниже, где списки делегаций. «Капитан-лейтенант Вениамин Остелецкий, младший советник по военно-морским делам».
– Венечка? Уже каплей – и в дипломатах? Дивны дела твои, Господи…
– За это надо ещё по три капли! – уверенно заявил Греве, откручивая крошечную оловянную крышечку.
«Сработало!..»
«San Francisco Examiner»,
САСШ, Сан-Франциско
…декабря 1878 г.
…Война в Зулуленде. Негритянский король Кечвайо отказался принять ультиматум, выдвинутый в декабре прошлого года верховным комиссаром Южной Африки сэром Бернардом Фрером, и распустить зулусское войско. Вместо этого он сам вторгся на территорию, контролируемую британцами, и продвигается на юг. Малочисленные британские части не в состоянии его остановить, а обещанные подкрепления из Англии и Индии запаздывают…
«Berliner Börsen-Courier», Берлин
…ноября 1878 г.
…Восстание в Индии набирает силу. Махараджа Ранбир Сингх объявляет о независимости Кашмира, Санкт-Петербург признаёт это. Махараджа просит своих русских друзей «погостить» у него. Генерал Гурко намерен принять приглашение и оставить свой экспедиционный корпус в Кашмире на неопределённый срок. Провинция стремительно превращается в настоящий рассадник мятежных настроений. Англичане медленно отходят на юг, оставляя город за городом. Метрополия не в состоянии оказать «жемчужине британской короны» сколько-нибудь серьёзную помощь. По сведениям, полученным из надёжных источников, русский император через шведского посланника в Санкт-Петербурге заверил вице-короля Индии сэра Булвер-Литтона, что британские поданные королевы Виктории могут рассчитывать на защиту русских войск от жестокости и кровожадности индусов…
«С.-Петербургские ведомости»
…января 1879 г.
…Армия канадских инсургентов после недельной осады взяла штурмом город Квебек. Бок о бок с ними сражались многочисленные отряды волонтёров из Североамериканских Соединённых Штатов. Поддержку штурмующим оказывали вошедшие в устье реки Святого Лаврентия мониторы «Уайандотт» и «Пуритан», а также три колёсные канонерские лодки. Потери штурмующих ограничились…
«Le Petit Journal», Франция, Париж
…января 1879 г.
…встреча близ балтийского острова Бьёркё, недалеко от некогда шведского, а ныне принадлежащего России города Выборга. Кайзер прибыл на встречу на борту элегантной яхты «Грилле». Русский же царь, склонный, по словам некоторых приближённых к нему особ, к некоторой театральности и внешним эффектам, избрал для визита не самую большую из императорских яхт, а отдал предпочтение скромной колёсной «Стрельне», принимавшей активное участие в весенней кампании на Балтике в качестве разведочного и посыльного судна. Ведущий обозреватель нашего издания, неподражаемый Леон Эскофье, несомненно, памятный читателям по захватывающим репортажам из Александрии, полагает, что и этим выбором, и самим местом, где происходит встреча (напомним, весной прошлого года Финский залив стал смертельной ловушкой для британской броненосной эскадры), российский самодержец подаёт ясный знак своим противникам: русский медведь не боится продолжения войны и готов драться и дальше!..
Адриатическое море,
на подходах к Триесту
…января 1879 г.
– Совсем как в Италии, – мечтательно произнёс Зацаренный. – Море лазурное, небо, зелень – будто и не январь вовсе.
– Тут вы, батенька, правы, – кивнул Юлдашев. – Сколько ни случалось видеть Триест с моря, всякий раз не оставляла мысль, что нахожусь где-нибудь возле Салерно. И горы, сосновые рощи, и крепость на скале…
Венечка не участвовал в беседе двух почитателей адриатических красот. Он впитывал. Всем своим существом впитывал это буйство красок, это великолепие, желая только одного – остаться тут навсегда и будь что будет.
…Как же, так тебе и позволили! К тому же и скука, надо думать, в этом Триесте смертная, – ехидно подсказало «альтер эго», как всегда циничное и ядовитое. – Да и что с него взять – глухая провинция Австро-Венгерской империи. Одна радость, что кухня тут выше всяких похвал да море тёплое во всякое время года…
– С вашего позволения, господин капитан-лейтенант, мы с моим спутником прогуляемся… Как это у вас называется на морском языке? На нос?
– На полубак, – поправил дипломата Венечка. Юлдашеву вздумалось валять дурака – и понятно зачем. Хочет поговорить без помех, наедине.
…Как будто Зацаренному есть дело до ваших секретов! – проблеяло «альтер эго». – С тех пор как он получил от самого светлейшего князя Горчакова заверения, что капитан-лейтенант Остелецкий никакой не проходимец, а наоборот – герой, он с лёгким сердцем выбросил всё это из головы и с головой ушёл в свои мины…
Впрочем, на полубак так на полубак. Пусть будет полубак. Ветер с правой раковины, тёплый, почти горячий, взявший разбег от песков Сахары – и не скажешь, что январь. «Великий князь Николай» бодро бежит под всеми парусами, и беседовать в тени фор-стакселя – одно удовольствие. Особенно если забота обо всём непростом судовом хозяйстве взвалена на чьи-то плечи, а ты всего лишь пассажир. И не простой, а весьма привилегированный.