След лисицы на камнях

По ее губам скользнула насмешливая улыбка.

– Так странно слышать эти учтивые фразы… Я от них, оказывается, совсем отвыкла.

Илюшин сделал шаг к двери и вдруг замер. Взгляд его остановился на листе бумаги, упавшем со стола. Олени, выведенные черной тушью, будто бы без отрыва пера от бумаги, выстроились тесным рядом; кроны их рогов, переплетаясь, образовывали сложный орнамент.

Сергей тоже увидел его. Память кольнуло неуловимое воспоминание.

Илюшин поднял лист.

– Это ваша работа? – небрежно спросил он. До такой степени небрежно, что Бабкин насторожился.

– Моя. – Татьяна выхватила рисунок из его пальцев и спрятала за спиной. – Что вы собираетесь делать дальше?

– Ну, мы обошли почти всех жителей… Осталась еще пара человек. Кстати, не скажете, где нам найти мужа Яковлевой?

– Бориса Ефимовича? Он умер два года назад.





* * *


– Ты понял, кто она такая? – возбужденно спросил Илюшин, едва они отошли от дома.

Сергей боролся с желанием обернуться и узнать, смотрит ли им вслед хозяйка дома. Теребит ли при этом длинными своими пальцами кончик русой косы, небрежно перехваченной резинкой? Прикусывает ли его пухлыми своими губами? Стягивает ли свой бесформенный мужской свитер, монашеское свое одеяние, ничего, сволочь такая, не скрывающее, ныряет ли нагишом в прохладные волны, обильно ли струится вода по намокшей косе, когда она выходит на берег?

– Серега!

– Да! Чего?

– Мура Маркелова! Обалдеть. Никогда не думал, что встречу ее в таком месте.

– Какая Мура? Она Татьяна…

Илюшин остановился и посмотрел на него тем самым взглядом сверху вниз, который Бабкин ненавидел от всей души, потому что не понимал, каким образом Илюшин, будучи ниже его на голову, ухитряется раз за разом выкидывать этот фокус.

«А если косу распустит, волосы ее задницу закроют или нет?»

– Мура Маркелова, – раздельно сказал Макар. – Художница! Иллюстратор! У твоей жены четыре ее книги стоят на видном месте. «Лисья тропа», «В нору за седой лисой» и еще какие-то.

Воспоминание, сновавшее неопознанной рыбкой где-то в нижних слоях памяти, кувыркнулось и выпрыгнуло на поверхность. Перед глазами Сергея встали новогодние плакаты, которыми в прошлом декабре была увешана вся Москва, – олени, морозный орнамент вокруг изящной вязи: «С Новым годом, любимый город!»

– Она очень востребованный художник, – сказал Макар. – Сильно же ее достала суматоха вокруг ее имени, если она забралась в эту дыру. Интернета здесь, надо думать, нет. Как она связывается с издателями? Впрочем, бог с ней. Не наше дело.

Бабкин подумал, что сегодня уже третий раз слышит эту фразу. Вот и Макар подцепил ее у Маркеловой.

«Я бы у нее тоже что-нибудь подцепил…»

Он наступил на мелкую лужу, но лед под ним не треснул, а мягко просел, и вся подошва окунулась в жидкую грязь.

– Странно это все, – после недолгого молчания продолжал Илюшин. – Маркелова описывает признаки параноидальной шизофрении. Бредовая идея структурирована и логична: нечто важное хотят отнять у Красильщикова, а он защищает свое. Но ты заметил, как спокойно она вспоминала о его галлюцинациях? Я бы на ее месте встревожился. А она рассказывает так, словно речь о бессоннице или, не знаю, астме.

Сергей рассматривал испачканный ботинок, чувствуя странное удовлетворение, как если бы грязь была ритуальной краской для посвящения в воины племени. Племя камышовцев! Самый удачливый охотник забирает себе самую красивую женщину.

– Думаешь, они спят?

– Если Красильщиков не разбился в лепешку, чтобы затащить ее в постель, он дурак.

Сергей отогнал образ Татьяны Маркеловой, летящей с распущенными волосами верхом на прялке.

– Думаешь, он реально свихнулся?

Илюшин пожал плечами:

– Если верить Маркеловой, дела его плохи. Сегодня он создает образ из своих воспоминаний и фактов, завтра решит, что вся деревня желает его смерти.

– А по ее рассказу он прямо-таки благодетель. Благодетель-шизофреник!

– Ладно, давай дождемся Красильщикова, раз уж он просил. И смоемся отсюда, пока дороги не развезло. Потепление обещали… Меньше всего хотелось бы здесь застрять. У нас, кстати, бутерброды еще остались?

– Тебе здесь не нравится, – сказал Бабкин, обернувшись, наконец, на дом Маркеловой. Никого не видно было в окнах, и он испытал разочарование пополам с облегчением, точно моряк, которому сказали, что сегодня нагие русалки не будут петь и заманивать их в пучину.


– Ну да, не особо, – рассеянно отозвался Макар. – Холодно. Тоска. Я, знаешь, равнодушен ко всей этой эстетике разрухи и прозябания.

– Не в эстетике дело.

– Мы не станем задерживаться тут из-за того, что ты запал на красивую бабу, – предостерегающе сказал Илюшин. – Это плохая баба! Негодная! Брось бяку!

Сергей вздохнул.

– Ты косу ее видел?

– Видел. Качественный парик. На самом деле она лысая.

– Как лысая? – остолбенел Бабкин.

– И беззубая.

– Что? Как… Почему беззубая?

– …и между ног мышеловка.

– Сука ты, – с тоской сказал Сергей. – Все испаскудишь, хуже кота.

Они остановились возле магазина. Между стеклом и решеткой втиснулись облезлый Чебурашка и неваляшка из облупившейся пластмассы; вся композиция напоминала стенд зоологического музея с заспиртованными экспонатами.

– Тебе здесь не нравится не из-за Маркеловой, – повторил Сергей. – Я, по-твоему, совсем дурак?

Макар попинал ступеньки и ткнул пальцем в Чебурашку:

– Нутром чую, как меня с каждой минутой затягивает к этим двоим. Слушай, – сказал он уже другим тоном, – моя двоюродная тетка Маша жила в деревне. Я не то чтобы был к ней сильно привязан, но, знаешь, когда у тебя всего три родственника, волей-неволей беспокоишься о каждом. После восьмидесяти она почти ослепла. Я пытался забрать ее в город, она сопротивлялась… И все меня убеждали, что в городе она быстро умрет, а в деревне у нее еще имеется лет пять в запасе. В один прекрасный день, в декабре, я поехал к ней. Как будто что-то подтолкнуло. Зима была снежная, деревню завалило едва ли не по крыши. Знаешь, как я туда пробирался? Из наста торчали еловые ветки, расставленные каким-то добрым человеком, и по ним нужно было ориентироваться. Машина проехать не могла, так что я тащился три километра через снег.

Когда я увидел, что тропинка перед ее домом не протоптана, то все понял. Возвращаться обратно было нелепо. К тому же я думал – а вдруг она там живая? Мне показалось, что занавеска пошевелилась, когда я подошел. В общем, часа два расчищал себе путь. Лопату попросил у соседки. Потом у нее же взял топор. Ты бы, наверное, минуты за две вышиб дверь, а мне пришлось рубить ее целый час. Хорошее было дерево, крепкое…

– И твоя тетя была там мертвая, – утвердительно сказал Сергей.

– Была, – согласился Илюшин.

– В городских квартирах, Макар, то же самое случается сплошь и рядом.

– Знаю…



Больше всего Илюшина поразило не тело покойницы. Тетка лежала на кровати с умиротворенным лицом и выглядела так, словно заранее подготовилась к своей кончине и ни капли ее не страшилась. Выйдя из дома, Макар взобрался на пригорок – снег спрессовался под собственной тяжестью, и идти оказалось не так трудно, как он ожидал. Это было единственное место, где телефон ловил сеть. Вызвав милицию, Илюшин обернулся к деревне, оставшейся за спиной, и по коже его пробежал озноб.

Деревня тонула. Дома погружались все глубже, подобно лодкам, не способным выгрести против течения; их затягивала белая река. На коньке ближней крыши замерла в неподвижности ворона – единственный свидетель происходящего, не считая Макара, – и он не мог разобрать, сколько ни вглядывался, живая ли она, или это чугунный флюгер, или окоченевшая птица, – но отчего тогда она не падает? Черный силуэт приморозил к себе его взгляд.

Лодки тонули. Большинство были пусты, но в иных еще теплилась жизнь. Илюшину представились персональные гробницы, в которых старухи шли ко дну. Деревянные саркофаги с наличниками.

Макар был молод и впечатлителен; вид умершей женщины подействовал на него сильнее, чем он готов был признать. Илюшин примерил на себя эту смерть – в холоде, в одиночестве – и ужаснулся.



– Милиция приехала только через шесть часов. Мне пришлось отогреваться и ждать их у соседки, которая заговаривалась и три раза порывалась накормить меня помоями. С тех пор я недолюбливаю деревни. Особенно зимой!

Бабкин покивал с понимающим лицом.

– Вообще-то правильно тебя убеждали, что тетка загнется в городе, – без всякого сочувствия сказал он. – А что касается ее смерти, так ты не тетку оплакивал, а свои представления о достойной кончине. Хотя чем плохо умереть на собственной кровати?

– Ты еще предложи мне порадоваться, что ее не объели домашние животные.

– Подумаешь, объели бы! Старушка, может, была бы и не против напоследок покормить собой питомцев!

Они направились в сторону дома на окраине.

– Ты бы согласился, чтобы твое безжизненное тело обглодали коты? – поинтересовался Макар.

– Не. Я к котам не особо. А вот собаки – можно.

– Небесное погребение, – задумчиво сказал Илюшин.

– Это что?

– Обычай в Тибете. Называется «Милостыня птицам». Отвозят труп в долину, привязывают к колышку. Налетают грифы и объедают все до костей.