След лисицы на камнях

И вот они шли к болоту. Вернее – к Болоту.

В окрестностях Камышовки безымянная трясина была одна. У всех прочих имелись названия: на севере – Коча, и принято было ходить «на Кочу» за груздями и брусникой; на западе – Белоозеро, где рыба не водится, зато в бархатной губке изумрудного мха, растянутой вдоль берега, в изобилии зреет клюква.

И Коча, и Белоозеро остались в другой стороне.

Если тебе нужен главный, иди к тому, кого не называют по имени.

Внедорожник бросили перед опушкой. Поначалу ветер мешал, но в лесу совершенно угомонился, притих, как испуганный ребенок, забившись Сергею в рукав. Хотя под ногами похрустывала промерзшая земля, лес отсырел, воздух был тяжелый, густой, пахший прелой листвой и смолистой древесиной. Казалось, если выжать его, скрутив в жгут, можно набрать с полведра воды.

На болото нельзя, твердо сказала горбатая Капитолина, узнав, что они задумали. У нас никто туда не ходит. Даже Возняк. Даже Возняк!

Она ткнула в плечо Илюшина кривым дрожащим пальцем.

Нельзя, ты понял меня? У нас это любой ребенок знает! Детей, считай, с колыбели пугают трясиной. Там лес гнилой, топь хлюпает сама по себе, словно по ней топает невидимка. А знаешь, что самое страшное? Что выглядит она почти безобидно: ярко-зеленая ряска среди деревьев, кажется, можно легко пройти их насквозь.

Лет тридцать назад там человек сгинул. Думал, больно много понимает про наш лес. Чаща не любит таких… понимающих.

Ты сообрази своей ослиной башкой, что если сам Григорий туда не кажет носу, то тебе и подавно там делать нечего. Возняк полвека тут охотится. Он не то что кочку, он каждый лист знает по имени, а дубы и по отчеству. Но болото – опасное место даже для Григория.

Если уж втемяшилось тебе, хоть возьми его проводником. Видит бог, я про Возняка слова доброго не скажу. А только без него вам оттуда дороги не будет. Сожрет вас трясина и не подавится.



И вот они шагали вдвоем, вооружившись лишь картой, компасом и на всякий случай мотком прочного шнура.

– Болото? – рассеянно переспросил выпачканный в саже и известке Красильщиков, когда сыщики пришли к нему за снаряжением. – Слышал. Сам не бывал. Там, говорят, комарья полно, да еще клещей и лосиных мух, а я их на дух не переношу. Фобия. Боюсь, что в ухо заползут и станут биться о барабанную перепонку. Пойдем глянем в кладовке, надо вам куртки найти.



– Болото болотом, а проводник был бы кстати. Понятно, что не Возняк… Но хоть этот, как его… Василий. – Бабкин перешагнул через кучу лосиного помета. – Заблудились мы, что ли?

Илюшин сверился с картой.

– Два километра еще. Ты заметил, какой редкий лес? Танк проедет, не то что легковушка. А проводник нам ни к чему. Пять километров отмотать по этому березняку любой дурак сможет.

– Вот один такой дурак там и помер.

– Это все фольклор, мой восприимчивый друг, – сказал Макар. – Нету в наших лесах гиблых болот. Детей пугали – это понятно. А чтобы взрослый утонул – это выдумки.

– Нашелся знаток лесов среднерусской полосы, – пропыхтел Бабкин, стараясь не отставать.

Илюшин передвигался так легко, словно позаимствовал у Красильщикова не сапоги, а сандалии с крылышками.

– Слышь! – позвал Сергей, когда Макар совсем уж умчался в лесную даль. – Притормози, Гермес фигов!

«Фигов! Фигов! Фигов!» – радостно отозвался березняк.

Они шли, и шли, и шли. Лес обступал их, вглядывался, но молчал. Безмолвие нарушали только их шаги и редкий хруст треснувшей под подошвой ветки.

Березы и чахлые сосны сменились осинами. Сергей осознал, что почва под его калошами не твердая, а пружинящая, мягкая. Он обернулся – сбоку ему почудилось движение – но поймал взглядом лишь крупный лист, слетевший с ветки. «Дожили. Деревьев боюсь».

Пугался он редко. Его бесстрашие проистекало из скудного воображения и крепкой психики: Бабкин не рисовал себе картин мрачного будущего не потому, что был уверен в будущем, а потому что был бездарным художником. Большинство страхов оставались за пределами его понимания. «Вот, скажем, умрешь…» – иногда задумывался он, но на этом мысль тормозила, столкнувшись с очевидным препятствием: Сергей не знал, что такое смерть. Понятно, что отсюда ты ушел. Но куда вышел? А если не вышел, то все еще проще: кого нет, тому не страшно.

Вот за жену он боялся, да. Когда Бабкин встретил Машу, кроме того, что внезапно он оказался совершенно счастливым, причем не моментами, а постоянно (чего, наученный прежним опытом, никак не ожидал ни от мироздания, ни от самого себя), в нем пробудилось магическое мышление. Стоило ему подумать, что с женой может случиться беда – автобус с уснувшим водителем, безумец с ножом, оторвавшийся тромб, – как некое чувство подсказывало, что ничего подобного не произойдет, пока он не позволяет этим мыслям пробиться в свой рассудок. И пристыженные мысли маячили где-то вдалеке, а затем скорбно таяли, убедившись в своей невостребованности.

В Камышовке же он постоянно испытывал странное ощущение… не сам страх, но предчувствие страха. Меня вот-вот что-то сильно испугает. Поразмыслив, Сергей связал свое состояние с нападением неизвестного.

– Зря мы это делаем, – вдруг неохотно сказал Илюшин.

Они остановились на краю неглубокой лощины. Внимание Сергея привлекли обвязанные вокруг стволов на высоте человеческого роста красные тряпочки, выглядевшие так, словно отряд осин посвящали в пионеры. Никакого объяснения этим меткам Бабкин найти не мог и даже подумал, не спрятана ли поблизости машина, однако беглый осмотр показал, что здесь не укрыть и трехколесный велосипед.

– Что зря?

– Ищем Бакшаеву…

– Зря – потому что ее здесь нет?

– Потому что нам вообще не стоило браться за это дело.

Бабкин в изумлении уставился на друга.

Участие Сергея в каждом их расследовании, по его собственному убеждению, сводилось к то- му, чтобы работать добросовестной шестеренкой, хорошо, пусть даже поршнем или коленчатым валом, в то время как от Илюшина зависело, подавать ли топливо в этот механизм. Он был источником энергии, вечным двигателем, материализованным в виде человеческой особи: пол мужской, рост метр семьдесят пять, волосы русые, внешний вид не соответствует паспортному возрасту. Вечный двигатель не может работать с перебоями.


– Откуда сомнения?

Макар сделал неопределенный жест.

– Не знаю… Такое чувство, будто то, чем мы занимаемся, ни к чему хорошему не приведет. Бывают же тайны, которые не надо разгадывать, а?

– Только не убийство.

– Не знаю… – повторил Илюшин. – Может, мне просто Красильщиков нравится.

– Ну, мне он, положим, тоже нравится.

– Это не помешает тебе отправить его в тюрьму. Так ведь?

– Преступник должен быть наказан, – внешне спокойно сказал Бабкин, совершенно не понимая, что нашло на Илюшина, но спохватился, что выражается каким-то казенным, нет, даже хуже, – плакатным языком, будто персонаж комикса: кудрявый мужчина в синих рейтузах и алых трусах. – В смысле, ну, есть же закон.

Он вдруг рассердился и на себя, вынужденного в чем-то оправдываться, причем непонятно до конца, в чем именно, и на Илюшина, непринужденно поставившего его в идиотское положение, из которого он никак не может выпутаться и барахтается, словно щенок в луже.

– А у нас что, новая концепция? Плохих людей сажаем, хороших отпускаем? Они же хорошие! Как же их на зону! Так, нет?

Илюшин помолчал. Потом сказал, как ни в чем не бывало:

– Пошли, грибов наберем.

И не успел Бабкин спросить, ополоумел он совсем, что ли, какие грибы в ноябре, как тот уже спускался вниз, оскальзываясь на мокрых листьях, – туда, где на березовом пне изгибались змеиные ножки опят.



Опята Илюшин сложил в собственный капюшон. Набрав грибов, он как будто начисто забыл, о чем они только что разговаривали, и снова рванул вперед. Однако прежняя его уверенность в том, что болото они найдут без труда, понемногу иссякала, и когда вышли на широкую поляну, Макар остановился в замешательстве. Впереди, сколько хватало взгляда, тянулся все тот же редкий осиновый лес.

– Где болото? – риторически спросил он.

– Дай-ка посмотреть.

Бабкин уткнулся в карту, затем сверился с навигатором. Искусственный интеллект утверждал, что они прибыли в место назначения.

– Странно… – пробормотал Илюшин.

Шагнул вперед и провалился по колено.

От неожиданности у него громко клацнули зубы. Не будь Сергей так изумлен, он бы расхохотался. Вода подбиралась к верхнему краю илюшинского сапога; Макар дергался, пытаясь выбраться, но с каждым рывком болото отвоевывало у него еще пару сантиметров.

– Замри! – рявкнул Бабкин.

Он присел, вцепился в скользкое, как масленок, голенище и рванул вверх. С неописуемым звуком, похожим одновременно на чавканье и прощальный всхлип, сапог вылетел из трясины, а Илюшин с размаху плюхнулся на землю. Опята рассыпались вокруг него.

– Фигасе! – сказал Макар.

Сергей окинул взглядом эту картину – Илюшина в окружении грибов, напомнившего ему приготовления жены к фаршировке курицы гречкой с шампиньонами, – и все-таки заржал. Мстительное удовлетворение от того, что Макар наконец-то и сам выглядит глупо, смешалось с облегчением: все-таки они очень легко отделались.

– Даже ногу не промочил, – пробормотал Илюшин, ощупывая носок.

– Я тебе что говорил! Лесника нужно было звать.

В ближайших зарослях Бабкин обнаружил подобие слеги – длинный ствол молодой осины – и ножом срубил с него ветки. Осторожно продвигаясь вдоль поляны, оказавшейся никакой не поляной, и окуная слегу, он выяснил, что болото непроходимое: жердь уходила в воду метра на полтора. И прожорливое: при очередном измерении осиновый ствол так прочно засел в жиже, что Сергею только с третьей попытки удалось его выдернуть.

Когда он вернулся, Илюшин обосновался на поваленном стволе.

– Никогда такого раньше не видел, – с восхищением сказал Макар. – Как с обрыва ухнул. Перехода от суши к воде просто нет! Сразу бац – и все.

– Есть, просто мы его не заметили. Под ногами-то хлюпало последние метров пятьсот, если не больше.

– Теперь веришь, что здесь мужик утоп?

– Странно, что только один…

– Хоть бы они его обозначили, что ли, болото это.

Сергей вспомнил галстуки на деревьях.

– Бараны мы, бараны! Тряпочки – видел?

– Тьфу, – сказал Илюшин. – Вот уж правда бараны.