Скриба

Несколько священнослужителей и слуг имели доступ в скрипторий, но вряд ли они представляли себе важность документа, если только не слышали разговоров об этом Уилфреда. Горгиас решил составить список подозреваемых, который поможет ему выработать план по возвращению пергамента.

Он вошел в церковь через боковую дверь, ведущую во внутренний двор. Там он недолго помолился и поплакал о Терезе, перекрестил землю, в которой она лежала, и через хозяйственные помещения, ни с кем не поздоровавшись, быстро прошел в скрипторий.

В помещении было пусто, никто не мог ему помешать. Он закрыл дверь и ставни и зажег стоявшие на столах свечи. Когда царивший в комнате сумрак рассеялся, он вытащил из мешка принадлежности для письма и восковую табличку, с которой тупым концом палочки стер предыдущие записи. Затем поудобнее устроился на табурете и, размяв руки, принялся составлять список.

Он занимался этим довольно долго, кого-то вписывая, кого-то стирая, но ни одно имя полностью его не удовлетворяло. Рана снова дала о себе знать, однако он не обращал на это внимания, так как главным для него было вернуть пергамент. Закончив работу, он опять внимательно просмотрел все имена.

Первым в списке значился Генсерик, коадъютор20 и секретарь Уилфреда, высохший старик, которого, если бы не постоянно исходивший от него запах мочи, можно было принять за одну из статуй в крытой церковной галерее. Иногда он исполнял обязанности викария, то есть вместе с Уилфредом участвовал в управлении графством и проверке денежных документов.

За ним шел Бернардино – испанский монах крошечного роста, который тем не менее твердой рукой вел все хозяйство, то есть мог бывать где угодно и знать о существовании пергамента.

Следующим стоял Касиано, молодой регент, тосканец по происхождению, чей сладкий голос почему-то всегда напоминал Горгиасу о падших женщинах. По должности ему разрешалось заходить в ту часть библиотеки, где хранились Псалтыри и антифоны21, чем он нередко и пользовался. Кроме того, он был одним из немногих, кто умел читать, что навлекало на него серьезные подозрения.

И наконец, последним был Теодор, добродушный гигант, правда, с более светлыми глазами, чем запомнились Горгиасу. Он был на все руки мастер и благодаря своей силе иногда сопровождал Уилфреда в его поездках по крепости.

Горгиас убрал из списка своего помощника Иеремию, предыдущего переписчика Эмиля, придворного лакея Бонифатия и наставника послушников Цирила. Трое последних умели читать, но Бонифатий был почти слепым, а двум другим Горгиас полностью доверял.

Все остальные, находившиеся на службе у Уилфреда, или вообще были неграмотными, или не имели доступа в скрипторий.

Поглаживая раненую руку, Горгиас перечитал написанное: Генсерик, старик-коадъютор; карлик Бернардино; Касиано, регент; здоровяк Теодор… Любой из них мог организовать нападение, включая, кстати, Корне, о котором он тоже не забывал.

Горгиас пытался разгадать загадку, когда раздались удары в дверь. Он спрятал табличку и поспешил открыть, однако щеколда не поддавалась. Удары не стихали, кто-то требовал впустить его, и Горгиасу пришлось поднатужиться, чтобы дверь со скрипом открылась. Это оказался Генсерик, который тут же словно облизал взглядом все помещение.

– Можно узнать, почему такая спешка? – с досадой спросил Горгиас.

– Простите за беспокойство, но Уилфред попросил навестить вас. Дверь оказалась заперта, и я подумал, вдруг что-то случилось.

– Ради всех святых, что может случиться? Просто в скриптории накопилось много работы, вот и все. Зачем Уилфред прислал вас?

– Граф хочет вас видеть немедленно. В своих покоях, – уточнил он.

«В своих покоях…» По телу пробежала дрожь.

Насколько ему было известно, только Генсерик имел доступ в покои Уилфреда. Слуги говорили, даже дороги туда никто не знает. Горгиас нахмурился. Он не представлял, зачем его зовут, но ничего хорошего это не предвещало.

Он намеренно неторопливо привел в порядок свои рабочие инструменты и собрал документы, которые, по его предположениям, могли понадобиться для встречи с Уилфредом. Когда он закончил, коадъютор, еле передвигая ноги, двинулся в путь. Горгиас, следуя за ним на почтительном расстоянии, ломал голову над причиной неожиданного свидания. Они прошли мимо трапезной, амбаров для хранения зерна, пересекли крытую галерею и направились к залу капитула, расположенному неподалеку от часовни послушников. В глубине часовни начинался проход, который соединял ее с залом капитула. Ведущая туда массивная дверь обычно была заперта. Тут Генсерик остановился.

– Прежде чем мы продолжим путь, вы должны поклясться, что никогда ни словом не обмолвитесь о том, что увидите, – сказал Генсерик.

Горгиас поцеловал висящий на шее крест:

– Клянусь перед ликом Христа.

Генсерик кивнул, затем достал из рукава кусок ткани и протянул ее Горгиасу.

– Я должен попросить вас надеть это, – отнюдь не просительным тоном приказал он.

Горгиас повиновался и надел на голову что-то вроде капюшона.

– Теперь возьмитесь за этот конец и внимательно слушайте мои указания, – добавил Генсерик.

Ничего не видя, Горгиас вытянул руки и ухватился за конец веревки, которую старик завязал у него на запястье. Проверив, хорошо ли сидит капюшон, и лязгнув чем-то железным, Генсерик объявил, что они отправляются в путь. Внезапно веревка натянулась, и Горгиас неверными шагами двинулся вперед, то и дело спотыкаясь. Так он и шел, следуя немногословным указаниям Генсерика и раненой рукой касаясь стен. В какой-то момент он почувствовал, что стены стали влажно-скользкими, чего раньше он ни в одном здании не замечал, и подумал: где же они находятся, ведь пройдено уже немало? По пути они миновали по меньшей мере четыре двери и узкую лестницу, прошли мимо уборной, которую он опознал по характерному запаху, а теперь спускались по длинному откосу, перешедшему в скользкий и неровный подъем. Вскоре веревка ослабла, значит, они пришли. Затем он услышал скрежет открываемого засова и хриплый голос графа.

– Входите, Горгиас, прошу.

Генсерик ввел по-прежнему незрячего Горгиаса, дверь закрылась, и помещение погрузилось в напряженную тишину.

– Думаю, мой дорогой Горгиас, вы ломаете голову, зачем я позвал вас…

– Это так, ваше сиятельство, – задыхаясь под капюшоном, промолвил Горгиас.

– Ну что ж, я удовлетворю ваше любопытство, но прежде хочу напомнить: никогда, даже под страхом вечного проклятия, вы не расскажете о том, что здесь увидите или услышите, понятно?

– Я дал слово.

– Хорошо. Знаете, как это ни парадоксально, но иногда чем самоотверженнее служишь Богу, тем больше испытаний он тебе посылает. Сегодня вечером, – продолжил он, – когда я лег спать, мне вдруг стало нехорошо. Такое со мной не впервые, но на этот раз боль была столь сильной, что пришлось прибегнуть к услугам врача. Ценон считает, болезнь от ног распространяется по всему телу, и никакого лекарства, по-видимому, нет, или он его не знает. Единственное средство – соблюдать полный покой, пока боль не отступит. Ради Бога, снимите же капюшон, вы похожи на осужденного!..

Горгиас повиновался.

Его взору открылось помещение, в давние времена служившее, наверное, оружейным залом. Теперь здесь были лишь голые каменные стены с единственным алебастровым окном, сквозь которое сочился слабый сумеречный свет. На самой мощной стене, являвшейся, по сути, слегка обтесанной скалой, виднелся след от распятия, некогда осенявшего огромную кровать под каменным сводом. На кровати, среди груды огромных подушек, лежал Уилфред. Он хрипло дышал, словно придавленный невыносимой тяжестью, которая превратила его лицо в распухшую неподвижную маску. Слева от него находился столик с остатками завтрака, рядом со столиком – сундук, на нем – пара риз и сутана из грубой шерсти. В ногах кровати стоял хлипкий стул. На другом конце зала он разглядел стол с письменными принадлежностями и вырубленную в стене нишу. Больше в помещении ничего не было.

Он удивился, не увидев ни какого-нибудь кодекса, ни Библии, но, когда глаза его привыкли к темноте, он обнаружил еще один зал, поменьше, где находился личный скрипторий Уилфреда.

Неожиданно раздавшееся угрожающее рычание заставило его отступить.


– Не бойтесь, – улыбнулся граф. – Бедняги немного волнуются, но они не опасны. Проходите и устраивайтесь.

Прежде чем принять приглашение, Горгиас удостоверился, что зверюги привязаны к повозке Уилфреда. Он заметил также, что Генсерик покинул зал.

– Как скажете, – промолвил Горгиас, не отводя взгляда от собак.

– На самом деле это вы должны мне что-то сказать. Мы не виделись шесть дней, и я ничего не знаю о ваших успехах. Вы принесли пергамент?

Горгиас вдохнул и медленно выдохнул. Хотя он и приготовил объяснение, казавшееся ему убедительным, голос все равно предательски задрожал.

– Даже не знаю, как начать, ваше сиятельство… – Он кашлянул. – Должен вам кое в чем признаться, потому что меня это весьма беспокоит. Помните, мы говорили о чернилах?

– Помню, но смутно. Что-то насчет их густоты?

– Именно так. Как я вам объяснял, они слишком быстро стекают с перьев, которые имеются в моем распоряжении. В результате получаются брызги, а иногда даже кляксы. Поэтому я решил приготовить новую чернильную смесь.

– Да, что-то припоминаю. Ну и?

– Я долго думал и вчера вечером рискнул попробовать. Я прокалил ореховую скорлупу, растер ее в порошок, смешал с чернилами, добавил для густоты каплю масла, а также золу, сало и чуть-чуть квасцов. Конечно, сначала я испробовал полученную смесь на другом пергаменте.

– Конечно, – повторил граф.

– Я сразу почувствовал, что перо легко скользит по поверхности. Буквы получались тонкие, блестящие, гладкие, словно кожа девушки, и черные, словно агат. Однако, когда я взялся за основной пергамент, написанный унциальными22 буквами, случилось несчастье.

– Несчастье? О чем вы говорите?

– В соответствии с важностью документа буквы требуют тщательной обработки, края их должны быть очень ровными и четкими, и делать это нужно до того, как будет нанесен последний слой талька, или подсушивающего порошка.

– Ради всего святого, перестаньте поучать меня и объясните, что произошло!

Горгиас нахмурился. Придется солгать, чтобы объяснить отсутствие документа.

– Мне очень жаль, не знаю, можно ли простить подобную глупость. Я совсем не спал и забыл, что несколько дней назад уже использовал тальк. Из-за него пергамент стал непромокаемым, и когда я начал подправлять заглавные буквы…

– Что же, что?

– Все было испорчено, вся работа пошла к черту, будь она проклята!

– Пресвятой Боже! Но вы ведь говорили, что справились с трудностями, – сказал Уилфред, пытаясь приподняться.

– Я был так доволен, что не обратил внимания на тальк, – продолжал сочинять Горгиас. – Из-за него пергамент перестал впитывать чернила, и они растеклись по всей рукописи.

– Не может быть, – недоверчиво произнес граф. – А палимпсест? Вы не подготовили палимпсест?

– Я мог попытаться, но если бы я начал скоблить кожу, остались бы отметины, а в подобных манускриптах это недопустимо.

– Покажите мне документ. Ну, чего вы ждете? Покажите! – закричал граф.

Горгиас нарочито неуклюже вытащил измятый кусок кожи и протянул Уилфреду, но взять не дал: вместо этого он отступил на несколько шагов и порвал кожу на мелкие клочки. Увидев это, Уилфред взвился, будто его подожгли изнутри:

– Вы что, с ума сошли?

– Вижу, вы все еще не поняли, – в отчаянии вскричал Горгиас. – Документ пропал, неужели не ясно? Пропал!

Уилфред издал какой-то гортанный звук, и лицо его исказилось от ярости. Он пытался с постели дотянуться до валявшихся на ковре обрывков пергамента, но потерял равновесие и, если бы не Горгиас, свалился бы на пол.

– Думаете, если у меня нет ног, я тоже ни на что не гожусь, как и вы? Уберите от меня свои лапы, проклятый бездарь! – зарычал он.

– Успокойтесь, ваше сиятельство. Этот документ пропал, но я уже начал работать над новым.

– Над новым, говорите? И что вы предпримете на этот раз? Положите в пасть собаке или сварите и потом разрежете ножом?

– Умоляю вас, ваше сиятельство, успокойтесь. Если нужно, я буду работать день и ночь, и в скором времени у вас будет этот документ, клянусь.

– А кто вам сказал, что я располагаю этим временем? – спросил Уилфред, устраиваясь поудобнее. – Папский посланник может прибыть в любой момент, и если у меня не будет документа… Боже мой, вы не знаете этого прелата! Я даже думать не хочу, что нас ждет.

Горгиас не переставал корить себя за непредусмотрительность. Если бы на следующий после пожара день он сказал Уилфреду, что документ сгорел, все было бы просто, но от отчаяния это не пришло ему в голову. Хотя… О, небо, кажется, он придумал! В случае прибытия римской миссии раньше назначенного времени Уилфред сможет отговориться тем, что пергамент погиб при пожаре. Горгиас набрал в грудь побольше воздуха и снова обратился к Уилфреду.

– Когда, вы говорите, должен прибыть прелат?

– Не знаю. В последнем письме он сообщал, что собирается отплыть из Франкфурта в конце года.

– Возможно, из-за плохой погоды они задержатся, – предположил Горгиас.