Скажи, что будешь помнить

– Ты больше боишься его, чем того, что я пойду в тюрьму?

Келлен срывает шапочку и крутит ее в руках.

– Он пригрозил расправой.

– И ты поверила какому-то паршивцу? – кричит Доминик.

Она кивает, и мне становится не по себе. Доминика здесь знают и боятся. Он защищает сестру дома. Если Келлен боится за Доминика, это означает только одно: кто-то угрожал убийством.

Доминик отталкивается от стены:

– Чушь. Я же с тобой. Тебя никто не тронет.

– Иногда я тоже тебя защищаю, – шепчет Келлен.

Доминик бушует, чертыхается, проклинает, и я подхожу и сажусь на стол рядом с его сестрой. Ловлю взгляд друга и едва заметно качаю головой. Наша злость ей совсем ни к чему, ей требуется помощь.

– Расскажи нам, что случилось. По порядку. Начиная с того, как ты взяла отцовский пистолет.

– Я только потому его взяла, что боялась идти ночью по нашему району. За неделю до того здесь девушку изнасиловали.

– Тебе нельзя было выходить из дома, – подает голос Доминик.

– Ты же был в крови, – бросает Келлен. – У тебя голова была разбита. Я и пошла-то за бинтами. Думала, что ты умираешь.

– И ты отправилась украсть что-нибудь в магазине.

Она задирает подбородок, сглатывает и пытается сохранить самообладание.

– Только лекарства. Хотела взять бинты и спирт. Больше ничего. Клянусь.

– Тогда откуда взялись те деньги, которые я нашел? А та история, которую ты мне поведала? Что случилось с отцовским пистолетом?

В ее глазах поблескивают слезы, ноги начинают дрожать, и я кладу ладонь ей на колено. Келлен понемногу успокаивается и переводит дыхание, я убираю руку, и она начинает:

– Я хотела рассказать, но боялась. Знала, что ты пойдешь разбираться и можешь пострадать. Тебе и так в жизни досталось, и мне уже надоело, что ты постоянно за меня вступаешься.

– Заступаться за тебя – моя работа! Я тебя защищаю. Точка. Ты не должна из-за меня страдать.

– Эй! – Я останавливаю Доминика взглядом. – Не мешай, пусть говорит. Продолжай, Келлен. Что случилось, когда ты пришла в магазин?

– Он был там. И увидел, как я пытаюсь стянуть кое-что. – И не смогла, – ворчит Доминик.

Брат прав, и Келлен не спорит.

– Он предложил помочь.

– За какую плату? – спрашиваю я.

– Бесплатно.

Мы с Домиником переглядываемся – ведь учили же, учили. В нашем районе все, что дают, имеет свою цену. И просрочка долга вещь опасная.

– Я боялась за Доминика, – повторяет Келлен, – и хотела побыстрее вернуться с бинтами домой. Тот парень сказал, чтобы я подождала снаружи и убедилась, что там никого нет и никто не войдет.

– То есть ты пошла посторожить.

– За бинты! Стояла на улице, спиной к магазину и, что там делается, не знала, пока не услышала выстрел. Проверила – пистолета нет. Вот тогда я и поняла, что пистолет он вытащил. Я испугалась и побежала. Но на следующее утро он меня нашел. Сказал, что я его сообщница, и дал денег. А еще предупредил, чтобы молчала, а если проболтаюсь, то плохо будет и мне, и моим близким. Мне-то ладно, но за вас я боюсь. Вот если бы мы добыли доказательство, что это он ограбил магазин, то его бы посадили, и он уже никому бы не смог навредить, а Дрикс был бы чист.

Потираю ладони и опускаю голову. Какие проблемы? Чем бы там ни угрожал тот подонок, Келлен права. Ее вполне могут арестовать за пособничество, и это уже моя проблема. Судя по тому, как смотрит на меня Доминик, он тоже так считает.

Вот и получается, что каждый раз, когда мы пытаемся выбраться из ямы, кто-то снова сталкивает нас в нее. И выхода нет.





Эллисон




Как в детстве, Генри наливает себе стакан шоколадного молока, а потом делает то же самое для меня.


– Уже и не помню, когда я в последний раз пила шоколадное молоко.

– Держу пари, это было, когда мы в последний раз сидели в этой кухне вместе. – Он достает из пакета шоколадный пончик с ореховой крошкой, кладет его на салфетку и подталкивает в моем направлении. Себе берет другой.

Стою там, где несколько недель назад стоял Дрикс. Генри – там, где была я. Смотрю на него, чтобы запечатлеть в памяти мгновение, потому что об этой сцене я мечтала годами: мой кузен вернулся домой.

– Останешься?

– Я приехал ради тебя. Следил за новостями, видел много твоих фотографий и ни одной твоей настоящей улыбки.

Пожимаю плечами:

– Ты пропустил мой день рождения.

– Я послал тебе сообщение.

Фыркаю:

– Я заслуживаю большего.

– Начальство не обрадовалось бы, если бы я сорвался с дежурства. Тем более что задание было важное.

Я закатываю глаза:

– Прекрасно.

– Теперь-то я здесь. Может быть, к вечеру ты и улыбнешься по-настоящему.

– Улыбнусь, если ты, мама и папа решите ваши вопросы и ты снова будешь останавливаться у нас.

Генри растирает бицепсы и подается вперед.

– Моя проблема с ними это моя проблема, а не твоя. Я многое понял с тех пор, как стал отстаивать свою точку зрения, и скажу так: ты рискуешь больше, чем я. Будь осторожна. Твои родители не потерпят предательства.

– Ты имеешь в виду то, что я встречаюсь с Дриксом у них за спиной?

– Я имею в виду, что у тебя еще целый год до окончания школы. Ты хочешь вырваться из пузыря – поддерживаю. Даже приючу, когда набьешь шишек, но год школы за тобой еще остается. Значит, они еще целый год будут тебя контролировать. Будешь послушной – и они будут мягки, станешь перечить – и они сомнут все, что ты любишь.

Голова идет кругом, потому что его описание совершенно не подходит моим маме и папе.

– Папа не виноват, что Дрикса арестовали. Не виноват, что Дрикс счел за лучшее согласиться на сделку.

– Я прошу тебя быть осторожной. Прежде чем сделать что-то, подумай как следует. У тебя есть привычка торопиться. Не торопись искать или являть правду. В большинстве случаев она разрушает жизнь.

Разрушает жизнь. Мне трудно в это поверить. В правде сила, правда делает нас лучше.

– Что ты натворил, Генри? За что мама и папа так на тебя злятся?

– За то, что я сам распоряжаюсь своей жизнью.

– Что это значит?

– Это значит, что прежде чем прыгать, надо подумать. Улетишь слишком далеко, а вернуться уже невозможно. Посмотри вокруг получше, потому что все это тебе придется потерять.

Внутри у меня появилась и разрастается пустота, потому что я ничего не хочу терять, а прежде всего маму и папу. Они трое – мама, папа и Генри – потеряли друг друга, но я не хочу. Мы, может быть, не во всем соглашаемся, но они мои родители, и я люблю их.

– Я потеряю тебя?

– Никогда. – Он отводит глаза и смотрит на два нетронутых стакана с шоколадным молоком. – Я уезжаю завтра.

Терпеть не могу эти слова. Ненавижу их так, что и представить невозможно.

– Надолго?

– Шесть месяцев.

Боль в груди вынуждает опуститься на табурет. Времени слишком мало, и взять то, что мне от него нужно, я уже не успею.

– Думал, мы поедим пончиков, закажем пиццу на ланч и посмотрим «Звездные войны».

Я киваю сквозь боль:

– Тогда так и сделаем.