Скажи, что будешь помнить

– Тебе не нужно ничего менять.

Щенок грызет ей пальцы, и она чешет его за ушами.

– Как думаешь, не дать ли ему кличку? Родители ни за что не разрешат взять его домой, а мне до смерти хочется как-то его назвать. Думаю, ему подойдет что-нибудь свирепое, вроде Спайка[2] или Слейера[3].

Злость толкает меня в спину, как пружина.

– Так тебе это люди говорят? Что ты должна меняться? Чушь.

Пугающий взгляд голубых глаз впивается в меня, и где-то в затылке включается сигнализация, настойчиво предлагающая брать ноги в руки и искать спасения.

– Неужели? Когда мы разговаривали в последний раз, ты вроде бы объяснял, что намерен выполнять все указания моего отца, а теперь, когда я воспользовалась твоим советом, называешь это чушью?

– Тут другое дело.

– Как это?

– Может, ты забыла, но я – преступник. Облажаюсь – загремлю в тюрьму. Еще один второй шанс мне никто не даст, и у меня нет команды, которая бы «подчищала» за мной мои ошибки.

– Это шутка? Насчет ошибок? Я гуляю на ярмарке, и это становится новостью национального масштаба. Мне не позволено делать ошибки. Эта игра называется «Совершенство», и ты заблуждаешься, если считаешь ее легкой. Если я облажаюсь, то пущу под откос карьеру отца и потеряю свой шанс заняться в жизни тем, что мне по-настоящему нравится. А потому не веди себя так, будто под давлением здесь ты один. Таких полно вокруг.





Эллисон




Дрикс смотрит на меня так, словно все мои проблемы смехотворны. В его мире оно, может быть, и так, но моя жизнь тоже важна.

– Не надо, не старайся представить мои тяготы как нечто незначительное. Никто так не делает. Я не вожу дружбу с людьми, которые хотят доказать, что мои цели, мечты и я сама ничтожны и пусты. Этой ерунды мне и дома хватает. Я уж не говорю про газеты и телевизор. Обойдусь и без помощи со стороны.

Я жгу его взглядом, а он не сводит с меня своих темных глаз. Как будто и вправду думает, что я уступлю.

– А чего ты ждешь от меня сейчас, Элль?

– Жду, что ты извинишься. Как я извинялась и буду извиняться перед мамой, когда не права сама или кто-то, за кого я несу ответственность. Это не так трудно, если ты об этом думаешь. Всего одно слово. Два, если хочешь по-настоящему.

В его глазах стальной блеск. Гордость. Это я понимаю, потому что гордость и мой главный грех, но сейчас мне не до всей этой чепухи. И исключений не будет даже для Дрикса. Подбираю щенка, но не успеваю скатиться с кровати, как Дрикс кладет пальцы на мое запястье.

– Не уходи.

Пульс отзывается на его прикосновение, но я стараюсь сохранять хладнокровие.

– Это не извинение.

Он поглаживает мое запястье большим пальцем, и на нем появляются мурашки.

– Может, и не извинение, но я все равно прошу тебя остаться.

Мне хочется остаться. Хочется, чтобы меня просили об этом, и это даже важнее извинения. Его взгляд смягчается – так он просит прощения, и я сдаюсь, остаюсь на кровати и не позволяю щенку перебежать к Дриксу. Предатель.

– Ты всегда, когда злишься, выпускаешь рога, или приберегаешь это для меня? – Дрикс тоже вытягивается.

Губы расползаются в улыбке, за что я готова возненавидеть себя.

– Похоже, только для тебя.

– Могла бы предупредить об опасности кровопотери от твоих рогов. В следующий раз захвачу аптечку. Может, иголку с нитками для порезов поглубже.

И вслед за этим убийственный удар по моей гордости.

– Извини, что вышел из себя. Что не помог. – Я замечаю, что по-настоящему он своей вины так и не признал. – И не хочу, чтобы ты извинялась перед кем бы то ни было за то, какая ты. Никогда этого не делай.

Открываю рот, но ответить не успеваю – Дрикс перебивает.

– Мой отец – музыкант.

Морщу лоб, не вполне понимая, какое-это имеет значение и что с этим делать.

– Он хороший музыкант. Очень хороший. Можно даже сказать, один из лучших.


Щенок трижды обходит сложенное одеяло и, свернувшись комочком, подкатывается под бочок своему спасителю. Я этому только рада – судя по выражению на лице Дрикса, песик нужен ему больше, чем мне.

– Отец знал, что он хорош. Перед моим рождением его хит вышел на первое место в списке «Билборд».

Улыбаюсь:

– Правда? А что за песня?

Дрикс откидывается на подушку и поворачивается лицом ко мне.

– Это важно?

В его глазах боль, и я качаю головой – нет, не важно.

– Ему нравилось быть в центре внимания, пользоваться популярностью. Он чувствовал себя едва ли не богом. Любил получать внимание, бывать на вечеринках. Любил людей, жизнь. Это и давало ему тот кайф, за которым он вечно гонялся. И ради сохранения этого кайфа, ради продолжения этого праздника он был готов на все, мог отказаться от всего, мог кому угодно сделать больно.

Щенок вздрагивает, как будто поймал себя на том, что засыпает, и Дрикс тянет к нему руку. Похоже, каждый из них нуждается сейчас в другом.

– Вот и я стал таким, как мой отец.

Кожу словно покалывает изнутри. Чувство такое, что вот сейчас я узнаю нечто важное. Имеет ли он в виду то плохое в себе, о чем постоянно говорит?

– В нашей семье я играл на барабанах. У нас неплохо получалось, и мне это нравилось. Однажды отец в перерывах между концертами вернулся в город и послушал, как я играю. Он сразу оценил мой потенциал и взял в их группу, которая как раз собиралась в очередной тур.

Из-за того, что отец постоянно бывал в разъездах, я жил со старшим братом. Присоединиться вместе со мной к новой группе он отказался. Мне было тогда пятнадцать, и Эксл посчитал, что я слишком молод для кочевой жизни и могу не справиться с тем, что она предлагает. Я решил, что он ошибается, и переехал к маме, потому что ей было наплевать, чем я занимаюсь.

В музыкальном отношении я сделал большой шаг вперед. – По его лицу скользит тень улыбки. – Дела группы пошли намного быстрее. Если раньше мы играли во всяких сомнительных местах, то теперь стали собирать большие аудитории. Нас заметили фирмы звукозаписи, начались разговоры о возможных проектах. Мне нравилось играть, нравились сами концерты, внимание, вечеринки. Нравилось чувствовать себя почти богом.

Его улыбка блекнет и тает, в глаза пробирается тьма, и у меня холодеет под ложечкой.

– До вступления в группу я был одним человеком, а через некоторое время после вступления уже другим. Мне было наплевать, кого я обидел, кому сделал больно. Единственным, что имело значение в жизни, стал я сам. В тот магазин я забрел пьяный в стельку, потому что считал себя непобедимым.

Смелости Дриксу не занимать – глаза он не отводит. Я бы так не смогла. Не смогла бы обнажить душу и выставить на всеобщее обозрение мои ошибки.

– Я потерял себя, Элль. Я не говорю, что знаю, кто я теперь, но точно не тот парнишка, который чувствовал себя почти богом. И за это я должен благодарить твоего отца.

Киваю. Он искренен и честен, а раз так, то пусть знает, что я понимаю его.

– Но хотя я и признателен твоему отцу, не говори мне, что человек должен меняться, становиться другим, не тем, кем он является. Ты нравишься мне такой, какая есть. Не считая родных, ты – единственная, с кем мне легко и комфортно. Может, меня тянет к тебе, потому что я завидую. Ты знаешь себя. И я хочу того же. Хочу знать, кто я.

А вот мои родители считают, что мне знать это слишком рано. Они говорят, что я не очень-то и старалась познать себя. Может быть, они ошибаются.

Осмелев, как никогда, я тянусь к Дриксу, кладу руку на его пальцы и сжимаю их. Пусть знает, что я здесь и никуда не ухожу.

– Может быть, ты еще не знаешь себя, но то, что я испытал с тобой, поразительно.

Дрикс поворачивает свою руку ладонью к моей ладони, и его пальцы скользят по моим, а мое сердце бьется через раз. Я смотрю на наши руки, Дрикс тоже смотрит на них, и это похоже на магию.

Его пальцы как будто исполняют какой-то экзотический танец, и от их поступи тепло расходится по всему телу. Мне нравятся его руки, сильные и грубые, но и нежные. Я бы оставалась вот так, на кровати, до конца жизни, только чтобы он прикасался ко мне и ласкал.

– Я не собираюсь лгать, – глухо говорит Дрикс. – После ареста во мне осталась горечь. Это не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к твоему отцу, а только ко всей гнилой системе правосудия. Система не работает для бедных. Канал «школа – тюрьма» существует на самом деле. И люди, которые не в состоянии обеспечить себе достойную защиту, отбывают незаслуженный срок.

Хотя мне и нравится, как его пальцы касаются моих, я сцепляю наши руки и крепко их сжимаю. Дрикс отвечает тем же, и мое сердце замирает. Я держу его руку, он держит мою. Никто не спешит отстраниться. Его большой палец все скользит и скользит по моей коже, так медленно и целеустремленно, словно гипнотизирует те участки, которых касается. Я ощущаю себя зеркалом, которое треснет, если нажать чуть сильнее, или треснет он, и этот миг пугает его так же сильно, как и меня.

Голова Дрикса на подушке, и моя тоже на подушке, и мои глаза на одном уровне с его глазами. Под моей теплой щекой прохладная ткань, и нервная дрожь снова и снова проходит через меня. Его темные глаза сейчас цвета шоколада, и я таю. Бабушка как-то говорила, что глаза – окна в душу. Если это так, то душа у Дрикса самая прекрасная.

Миллионы вопросов роятся в голове. Что происходит между нами? Испытывает ли он то же, что и я? Ощущает ли тягу, влекущую его тело к моему? Испытывает ли потребность обнять меня? Прижать к своей груди? Стучит ли в нем тот странный пульс, который пробуждает клетки, пребывавшие прежде в спячке? Думает ли он о том, что случится, если его губы приблизятся к моим? А если они соприкоснутся?

Его пальцы сжимают мои все сильнее, и я от удовольствия закрываю глаза. Дыхание ускоряется. Я хочу всего-всего и чтобы он хотел всего-всего. Открываю глаза и вижу, что Дрикс смотрит на мои губы. Мои губы. И в его взгляде то голодное выражение, которое отзывается приятной дрожью в самой глубине меня.

Поцелуй меня. Пожалуйста, поцелуй меня.

Дрикс придвигается ближе, как будто я произнесла эти слова вслух, и он готов исполнить мою просьбу. Мой первый поцелуй. Его подарит мне Хендрикс Пирс. Все мое тело поет и вибрирует в ритме сердца.

Звонит сотовый, и я чуть не подпрыгиваю на месте от неожиданности, мгновенно разрывая наш с Дриксом контакт. Отвечаю запыхавшись и тут же молча проклинаю себя, потому что звонит мама, и мой сбивчивый ответ приводит в действие всю ее сигнальную систему.

– Алло?

– Элль? Ты в порядке?

Вздрагиваю.

– Да, я читаю… папины бумаги… запоминаю ключевые моменты… – Говорить связно получается плохо. – Ты… твой звонок меня напугал.

– О… о’кей. – Мама довольна и счастлива. – Через пять минут тебе нужно быть в моем номере. Займемся твоими волосами.