Скандальный

Девочка фыркнула и махнула рукой, глядя на меня, как на идиота.

– Значит, сладкого. Если бы ты была голодна, то пиналась бы, пока не сломала мне спину.

Ее улыбка была едва заметна, но все же расцвела на ее губах. Она дарила упоительное чувство.

Я хотел написать ей что-то. Что-то стоящее. Что-то, чем Соня бы гордилась.

Луна, Луна, Луна.

Мой запутанный лабиринт.

Покажи мне, где твое начало и конец.

Укажи путь к выходу.

К твоей чистой маленькой душе.

– Хочу кое-что предложить, если позволишь, – я хмыкнул и потер лицо ладонью, пытаясь скрыть улыбку.

Луна, улыбаясь, замотала головой. На этот раз я не сдержался. Рассмеялся. У моей дочери, черт побери, было чувство юмора, и это круто.

– Маленькая засранка. – Это была фигура речи. Я не спрашивал разрешения. – Рядом с нашим домом есть киоск с чуррос[25]. Еще там продают крендели с корицей. Ты ведь ни разу не пробовала чуррос?

Она вновь помотала головой.

– Что ж, надо это исправить, пока органы опеки не забрали тебя у меня за то, что лишил тебя всех удовольствий на свете. Но если сегодня поешь чуррос, то больше никакой вредной еды до конца следующей недели. В том числе в воскресенье с Эди, а я даже не знаю, что она для нас спланировала.

Ее глаза. Черт возьми, ее глаза. Они были так похожи на мои и заискрились, как светлячки в ночи. Они выглядели, как глаза любого четырехлетнего ребенка. Были полны надежды. Луна принялась бить по спинке кресла уверенными, быстрыми, нетерпеливыми пинками.

– Это реакция на чуррос или Эди?

Пинок.

– Ударь один раз, если из-за чуррос, и два, если из-за Эди.

Пинок, пинок. Я откинулся на спинку кресла, водя руками по рулю и впервые за долгие годы ощущая спокойствие.

– Да, она заедет в воскресенье, чтобы провести с нами время. Эй, а почему она называет тебя Микроб?

Я знал ответ, но хотел попробовать разговорить ее.

Вид у Луны был растерянный. Я уже давно не задавал ей вопросов, в ответ на которые ей пришлось бы говорить. Мама утверждала, что я гублю ее чрезмерной добротой, позволяя не разговаривать. Обычно я отвечал, что окружающие и так часто спрашивают ее о всякой ерунде и дразнят, незачем и мне ее мучить. Я видел: она пытается решить, как поступить. Она старалась понять, как со мной общаться. Обычно дочь игнорировала меня и шла дальше. И сейчас она впервые хотела рассказать мне. Позади кто-то просигналил. Я был настолько поглощен моментом, что пропустил зеленый свет светофора. Мне было насрать. Машина ринулась вперед и обогнала нас, как раз когда Луна раскрыла ладошки и замахала ими по кругу.

– Ты… танцевала?

Она замотала головой с недовольным видом. Затем поднесла руки к лицу и издала противный звук.

– Ты грязная? – допытывался я, делая вид, будто Эди не рассказала мне обо всем тем вечером, когда сидела с ней.

Говори, Луна. Говори. Согласен на что угодно, не только на слова. Не только на жесты. Что. Угодно. Может быть, тогда нам не будет так чертовски одиноко в огромном пентхаусе.

– Ты была грязная, когда вы познакомились? Твои руки были чем-то испачканы? Она помогла тебе их вымыть?

Девочка яростно замотала головой и нахмурила брови. Указала на свою раскрытую ладошку и зажала нос, будто кругом плохо пахло. Ее широко распахнутые глаза умоляли меня понять ее.

Скажи.

– Она плохо пахнет? Ты пахнешь? У тебя что-то было на ладони? Она дала тебе что-то плохо пахнущее?

И тут настал худший момент этой недели: Луна поставила крест на нашем разговоре. Ее плечи поникли, она вздохнула и стала смотреть в окно, скрестив ру-ки на груди. Она снова не обращала на меня внимания.

Всю оставшуюся часть поездки мы не общались, пока не приехали домой и я не спросил, хочет ли она чуррос. Луна проигнорировала меня в сотый раз за день, как, впрочем, поступала постоянно.

Ничего не изменилось.

Я с нетерпением ждал, когда же наступит воскресенье.





* * *



Эди Ван Дер Зи была, пожалуй, самым белокожим человеком из всех, кого я знал. Факт.

Я размышлял об этом, пока она сидела рядом и ворковала над псом, лижущим свои яйца. Мы устроили пикник в парке Анахайма, где был меньше всего риск встретить знакомых. Здесь же располагался Диснейленд, в который мы сводили Луну.

Она надела уши Минни Маус, которые были ей слишком велики, и ела сэндвич, который Эди сделала перед выходом из дома. Арахисовая паста, желе, а между ними кусок сыра чеддер.

– Тебе приятно смотреть на это за обедом? – проворчал я, сидя с краю столика для пикника и не притронувшись к еде.

Я был не особо голоден, и не только потому, что мисс Ван Дер Зи соорудила самый отвратительный сэндвич из всех известных человечеству. Но еще и потому, что я вел себя как ревнивый говнюк, ведь Эди удавалось вызывать у моей дочери такие реакции и выражения лица, о существовании которых я даже не подозревал.

Девчонки сидели так близко, что едва не соприкасались лбами, и не обращали на меня внимания. Эди рассказывала Луне о том, что хлебные корочки – до неприличия недооцененный продукт и что ей нравилось поджаривать их в тостере и есть, как соломку.

– Трент, ты ешь корочки? – спросила Эди, подняв голову.

Я почесал покрытый щетиной подбородок, стараясь избежать сексуального подтекста в присутствии дочери. Все время, что мы провели в Диснейленде, Эди вела себя как идеальная няня. Она вообще не обращала на меня внимания, все время держала Луну за руку и даже глазом не моргнула, когда две молодые мамаши заигрывали со мной, пока я покупал нам суши.

– Я не ем хлеб.

– Почему?

– Не люблю.

– Кто же не любит хлеб?

– Тот, кому нравится иметь шесть кубиков на прессе, – я говорил, как настоящий самовлюбленный ублюдок.

Луна перевела на Эди испуганный взгляд, и девушка опустила руку на плечо моей дочери.

– Все хорошо, Луна. Нам не нужен пресс. Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в веселой компании арахисовой пасты, желе и сыра чеддер.

Одно дело вести себя как придурок с Эди – с посторонним человеком, но я не мог поступать так с Луной. Я наклонился и похлопал по ушам Минни Маус.

– Эй, не желаешь ли угостить своего старика? – в моем тоне слышалось извинение.

Дочь протянула мне сэндвич, и, откусив кусочек, я увидел, как на ее лице расплылась улыбка. Черт возьми, оно того стоило.

Когда мы приехали домой, на часах было уже шесть вечера. К тому времени, как Луна искупалась, поела и я прочел ей сказку, а Эди воспользовалась возможностью осторожно шмыгнуть в одну из ванных комнат и принять душ, был уже девятый час.

А потом остались мы одни. Эди, я и наши дурные мысли.

Я решил, что было бы жутковато заходить в ванную, пока она принимала душ, особенно учитывая то обстоятельство, что мои преследовательские замашки в отношении нее и так уже были на грани судебного запрета.

Скрепя сердце, я стал ждать ее на диване, фоном смотря какой-то боевик и размышляя, что за хренотень я творил.

Я знал, что она все равно преследовала меня.

Но, черт побери, не мог остановиться.

Испытывал ли я к ней чувства? Вряд ли. Но мне нравилось, когда она была рядом. Нравилось, что она вызывала у моей дочери улыбку. Нравилось чувствовать ее горяченькую попку и подтянутое тело серфингистки. Нравилось, что она отвечала на мои прикосновения, как обычно отвечают на первый поцелуй. С неконтролируемой неопытностью. Она была словно глина. Я мог делать с ней все, что хотел. А я хотел все. Все до последней самой грязной фантазии, прятавшейся в моем скрытном сознании.

Словно подтверждая мои мысли, Эди босиком зашла в гостиную. Ее длинные светлые волосы все еще были мокрыми и спутанными. Она вновь надела одежду, в которой ездила в Диснейленд: шорты бирюзового оттенка и майку цветами радуги от Rip Curl. Она выглядела как подарок, который так и ждал, когда его откроют. И я простил себя за то, что не стал предъявлять ей претензии за украденный телефон, и попытался напомнить себе, что это не имело значения. Единственный компромат на Джордана хранился у меня на флешке, а ей никогда до нее не добраться. Сейчас она лежала у меня в сейфе, подальше от ее цепких пальцев.

Эди могла добраться только до бесполезных вещей, и мы с ней просто приятно проводили время, так что ничего страшного. Мы оба честно признались в своих намерениях. Нельзя сказать, что она предавала меня.

Я развалился на диване и похлопал себя по бедру, опустив голову на гору пышных подушек.

– Иди сюда.

Она бросила на меня взгляд из-под мокрых ресниц, будто застеснявшись на краткий миг. Я задумался, было ли тому причиной то, что мы собирались сделать, или же ее мысли о том, что произойдет. Бэйн сказал, что она не была пресной, но это лишь означало: она не была пресной по его меркам. Я же другое дело. Во мне жил темный, одичавший зверь. И всякий раз, когда я выпускал его на волю (а я всегда выпускал его в постели), он раскрывался. Свобода здорово распаляла моего внутреннего дикаря, поэтому порой я слишком увлекался.

Я не мог потерять контроль с Эди. Только не с ней.

Девушка подошла и села на меня верхом, будто была стриптизершей в первый рабочий день и не знала, что делать. Было неловко, потому что мы не были парой. Между нами не было близости. Мы даже друзьями не были. Но я не стал ничего говорить, потому что даже не рассматривал близкое общение ни с кем и в особенности с ней.

Вместо этого я провел руками по ее бедрам к изгибу ягодиц, и мы оба проследили взглядом, как ее бледная кожа выглядела под моей темной кожей. Страсть не имела цвета. Но у нее было лицо, и оно смотрело на меня, лихорадочно моргая в такт с ритмом ее сердцебиения.

– Мне нравится Луна, – тихо сказала Эди, обнимая меня за шею и пытаясь пальцами ухватить за короткие волосы.

На миг мне захотелось поцеловать ее за одни только эти слова.

Но я лишь сжал ее ягодицы и резко опустил на свою эрекцию, потираясь джинсами о ткань ее шортов.

– Ты ей тоже нравишься, – ответил я.