Сёгун
Часть 57 из 235 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Все прекрасно, господин, спасибо.
– Вам приказано отправляться к Кирицубо-сан.
– Да, господин.
Когда Хиромацу двинулся дальше с патрулем, Марико задумалась, зачем ее отправляют. «Только ли для того, чтобы переводить разговоры Кири с чужеземцем во время плавания? Едут ли другие женщины Торанаги? Госпожа Садзуко? Не опасно ли для Садзуко в ее положении плыть морем? Я одна поеду с Кири или мой муж едет тоже? Если он останется – а его обязанность быть с господином, – кто будет присматривать за домом? Почему мы должны плыть на корабле? Наверняка Токайдо еще безопасен. Исидо не помешает нам? Да, он мог бы, если учесть ценность как заложников госпожи Садзуко, Кирицубо и остальных. Не потому ли нас посылают морем?»
Марико никогда не любила море. От одного его вида чувствовала себя больной. «Но если я должна ехать, я поеду, и там все закончится. Карма». Она перенеслась мыслями от неизбежного к сиюминутным сложностям с этим непонятным чужеземцем, который не вызывал у нее ничего, кроме огорчения.
Оан, едва Железный Кулак исчез за углом, поднял голову, и все вздохнули с облегчением. Аса торопливо шла по коридору с саке, Соно – сразу за ней, с горячими полотенцами.
Все наблюдали за тем, как обслуживают чужеземца. Изучали его недовольное лицо и то, как он принял саке и горячие полотенца с холодной благодарностью.
– Оан-сан, почему не послать одну из женщин за уткой? – прошептал старый самурай. – Мы просто положим ее около него. Если он захочет, все будет прекрасно, если нет, сделает вид, что не видит ее.
Марико покачала головой:
– Наверное, нам не надо так рисковать. Мне кажется, Оан-сан, этому чужеземцу неприятны всякие разговоры о постели. Он первый такой из всех, прибывавших к нам. Мы должны найти к нему подход.
– Я тоже так думаю, – согласился Оан. – Он был совершенно спокоен, пока не упомянули об этом. – Он сердито взглянул на Асу.
– Извините, Оан-сан. Вы совершенно правы, это полностью моя вина, – признала Аса, кланяясь почти до полу.
– Да. Я пошлю отчет Кирицубо-сан.
– Ой!
– Я действительно думаю, что госпоже следует сообщить, чтобы с ним осторожнее обсуждали постельные дела, – заметила Марико дипломатично. – Вы очень мудры, Оан-сан. Но может быть, Аса оказалась смышленой и избавила госпожу Кирицубо и даже господина Торанагу от ужасного неудобства. Просто подумайте, что бы случилось, если бы Кирицубо-сан сама задала этот вопрос вчера при господине Торанаге! Если бы чужеземец повел себя так же и перед ним…
Оан вздрогнул:
– Пролилась бы кровь! Вы совершенно правы, Марико-сан, Асу следует поблагодарить. Я объясню Кирицубо-сан, как ей повезло.
Марико предложила Блэкторну еще саке.
– Нет, благодарю вас.
– Я еще раз приношу извинения за мою глупость. Вы хотели у меня что-то спросить?
Блэкторн видел, как они говорили между собой, досадуя, что не может понять их, обругать за оскорбления или стукнуть часовых головами.
– Да. Вы сказали, что здесь содомия – это нормально?
– О, извините меня. Может быть, мы обсудим какие-нибудь другие вещи, пожалуйста?
– Конечно, сеньора. Но сначала давайте закончим с этим. Содомия здесь считается нормальным делом, вы сказали?
– Все, что связано с телесной близостью, нормально, – заявила она вызывающе, раздраженная его невоспитанностью и очевидной глупостью, вспомнив, что Торанага велел осведомлять чужеземца обо всех вещах, не связанных с политикой, но потом пересказать ему, Торанаге, все, о чем они говорили. И почему она должна терпеть всякий вздор от чужеземца, возможно пирата, осужденного на смерть, пусть даже приговор временно отменили, к удовольствию Торанаги? – Сношение совершенно нормально. И если мужчина предпочитает совокупляться с другим мужчиной или мальчиком, какое кому дело до этого, кроме них самих? Какой от этого вред им или другим – мне либо вам?
«Что это я? – подумала она. – Глупая пария. Безмозглая торговка откровенничает с чужеземцем. Нет. Я из касты самураев! Да, это так, Марико, но ты также скудоумна. Ты женщина и должна обращаться с ним как с любым другим человеком, которому надо льстить, поддакивать, которого надо задабривать. Ты забыла о своих приемах. Почему в его присутствии ты ведешь себя как двенадцатилетняя девочка?»
Она умышленно смягчила тон:
– Но если вы думаете…
– Содомия – ужасный грех, дьявольский, про́клятая Богом мерзость, и негодяи, которые занимаются этим, – отбросы земли! – Блэкторн не слушал ее, все еще страдая от оскорбления.
«Как могла она вообразить, что я один из этих? Христова кровь, как она могла?! Успокойся! – одернул он себя. – Ты говоришь как изъеденный сифилисом фанатичный пуританин-кальвинист! И почему ты так настроен против содомитов? Не потому ли, что они есть на каждом корабле, что большинство моряков испробовали этот путь, ибо как еще могли они остаться в здравом уме, проводя столько месяцев в море? Не потому ли, что ты сам был соблазнен и ненавидел себя за это? Не потому ли, что, когда ты был молод, тебе пришлось защищаться? Однажды тебя повалили и чуть не изнасиловали, но ты вырвался и убил одного из этих негодяев. Нож попал в горло. Тебе было двенадцать, и эта смерть стала первой в твоем длинном списке смертей».
– Это Богом про́клятый грех – и абсолютно против законов Бога и человека! – воскликнул он.
– Конечно, это слова христианина, которые относятся к другим вещам! – ответила она ледяным тоном, вопреки себе охваченная желанием сказать грубость. – Грех? В чем здесь грех?
– Вам следовало бы знать. Вы ведь католичка. Вы были обращены иезуитами?
– Святой отец научил меня говорить по-латыни и по-португальски и писать на этих языках. Я не понимаю, какое значение вы вкладываете в слово «католичка», но я христианка, уже почти десять лет, и нет, они ни разу не говорили с нами о физической близости. Я никогда не читала ваших книг о ней – только религиозные книги. Телесная близость – грех? Как это может быть? Как может что-то, что дает людям радость, быть грешным?
– Спросите отца Алвито!
«Не думаю, чтобы я решилась», – призналась она себе в смятении.
– Мне приказали не обсуждать ничего, что здесь говорится, ни с кем, кроме Кири и моего господина Торанаги. Я просила Бога и Мадонну помочь мне, но они не ответили. Я только знаю, что вы с тех пор, как прибыли сюда, не принесли с собой ничего, кроме горя. Если это грех, как вы говорите, почему так много наших священников занимаются этим и всегда занимались? Некоторые буддийские секты даже рекомендуют это как одну из форм поклонения Богу. Надо ограничивать себя только в сезон дождей. Священники не дьяволы, не все из них. И некоторые из святых отцов, как известно, не чуждаются физической близости, и такой тоже. Разве они дьяволы? Конечно нет! Почему они должны быть лишены обычного удовольствия, если им запрещено иметь дело с женщинами? Глупо говорить, что все связанное с совокуплением – грех и проклято Богом!
– Содомия отвратительна, против всех законов! Спросите вашего духовника!
«Ты сам отвратителен, ты! – хотелось крикнуть Марико. – Как осмеливаешься ты быть таким грубым? Как можешь быть таким глупым? Против Бога, ты говоришь? Что за глупость! Против твоего дьявольского Бога, может быть. Ты называешь себя христианином. Нет, ты явный лжец и мошенник. Может быть, ты и знаешь немало необычных вещей и бывал в диковинных местах, но ты не христианин – богохульник. Ты послан Сатаной? Грехи? Какая ерунда!
Ты говоришь так напыщенно об обычных вещах и ведешь себя как сумасшедший. Ты выводишь из терпения святых отцов, расстраиваешь Торанагу, сеешь раздор между нами, расшатываешь нашу веру и мучаешь нас сомнениями в том, что верно, а что нет, зная, что мы не можем немедленно доказать тебе свою правоту.
Я хочу сказать, что презираю и тебя, и всех варваров. Да, варвары вокруг меня. Не они ли ненавидели моего отца, потому что тот, не доверяя им, открыто просил Городу выбросить их всех с нашей земли? Разве не чужеземцы отравили ум Городы, так что он возненавидел моего отца, своего самого верного военачальника, человека, который помогал ему даже больше, чем Накамура или Торанага? Разве не чужеземцы виновны в том, что Города оскорбил моего отца и тем свел его с ума, заставив поступать необдуманно, сделаться причиной всех моих несчастий?
Да, они сотворили все это, и даже больше того. Но именно они принесли бесподобное слово Божье, и в темные часы моей нужды, когда я вернулась из ужасной ссылки в еще более ужасную жизнь, отец-инспектор показал мне путь, открыл мне глаза и душу и крестил меня. Это дало мне силы выдержать, наполнило мое сердце безграничным миром, освободило меня от вечных мук и осчастливило обещанием вечного спасения.
Что бы ни случилось, я в руках Бога. О Мадонна, пошли мне мир и помоги этому бедному грешнику преодолеть твоего врага!»
– Извините меня за грубость, – произнесла она. – Вы правы, что рассердились. Я только глупая женщина. Пожалуйста, будьте терпеливы и простите меня, Андзин-сан.
Гнев Блэкторна сразу стал стихать. Какой мужчина может долго сердиться на женщину, если она открыто признается, что была не права, а он прав?
– Я тоже прошу прощения, Марико-сан, – сказал он, немного смягчаясь, – но у нас предположить, что мужчина – содомит, самое сильное из оскорблений.
«Тогда вы все незрелы и глупы настолько же, насколько подлы, грубы и невоспитанны. Но чего еще ожидать от чужеземцев?» – сказала она себе и произнесла с покаянным видом:
– Конечно, вы правы… Я не имела в виду ничего плохого. Пожалуйста, примите мои извинения. О да… – вздохнула она. Голос Марико был так медоточив, что даже ее муж сразу бы успокоился, пребывай он в самом плохом расположении духа. – О да, это была полностью моя ошибка.
Солнце уже достигло горизонта, а отец Алвито все еще ждал в зале для аудиенций, судовые журналы оттягивали ему руки.
«Проклятый Блэкторн!» – думал он.
Первый раз Торанага заставил его ждать, первый раз за многие годы. Он, Мартин Алвито, не ждал никого из даймё, даже тайко. В последние восемь лет правления тайко предоставил ему невероятную привилегию немедленного доступа, и так же сделал Торанага. Но тайко даровал эту милость из уважения к тому весу, который приобрел в Японии отец Алвито, и к его дальновидности в делах. Знание тайных пружин международной торговли помогло Мартину увеличить и без того невероятно большое состояние тайко. Будучи почти неграмотным, тайко обладал удивительными способностями к языкам и безмерным знанием политики. Так Алвито посчастливилось сесть в ногах у деспота, чтобы учить и учиться и, если на то будет воля Божья, обратить в свою веру. Это была особая работа, которой он дотошно овладевал под руководством дель Акуа, находившего ему лучших учителей из числа иезуитов и португальских купцов, что торговали в Азии. Алвито стал наперсником тайко, одним из четырех человек – и единственным иностранцем, – допущенных в личную сокровищницу тайко.
В нескольких сотнях шагов была главная башня замка, хранилище. Она возвышалась на семь этажей, защищенная множеством стен и укреплений. На четвертом этаже имелось семь комнат с железными дверьми. Каждая была забита золотыми слитками и ящиками с золотыми монетами. Этажом выше располагались серебряные кладовые, а еще выше – вместилища редких шелков и керамики, а также арсенал, где хранились мечи и другое вооружение.
«В нашем современном исчислении, – думал Алвито, – стоимость всего этого должна составлять по крайней мере пятьдесят миллионов дукатов, больше годового дохода всей испанской и всей португальской империи, а также остальной Европы, вместе взятых. Самое большое личное состояние на земном шаре, воплощенное в сокровищах. Разве это не огромное достижение? – размышлял он. – Разве тот, кто распоряжается в Осакском замке, не имеет власти над всем этим немыслимым состоянием? И разве это состояние не дает ему власти над всей страной? Не для того ли Осаку сделали неприступной, чтобы защитить богатство? Не за тем ли страну залили кровью, чтобы в этой неприступной цитадели надежно хранить золото до того времени, когда вырастет Яэмон? Имея сотую часть этих сокровищ, мы могли бы построить собор в каждом городе, церковь в каждом селении, миссию в каждой деревне по всей стране. Если бы мы только могли получить его, чтобы использовать во славу Бога!»
Тайко любил власть. И любил золото за ту власть, которую оно дает над людьми. Сокровища были собраны за шестнадцать лет единовластного правления и складывались из огромных обязательных подношений всех даймё, которых по обычаю ожидали от них ежегодно, и из доходов от собственных владений. По праву завоевателя тайко владел четвертой частью всей земли. Его годовой доход превышал пять миллионов коку. И как Господин Всей Японии с императорским мандатом он мог притязать на все доходы всех поместий. Он никому не платил налогов. Но все даймё, все самураи, все крестьяне, все ремесленники, все купцы, все грабители, все парии, все чужеземцы, даже эта платили налоги ему, добровольно и немалые. Для собственной безопасности.
«Пока Осака стоит нерушимо и наследство тайко недоступно, – сказал себе Алвито, – а Яэмон де-факто остается хранителем сокровища, есть шанс, что он будет править, когда вырастет, несмотря на Торанагу, Исидо и прочих. Жаль, что тайко умер. При всех его недостатках мы знали этого дьявола и могли ладить с ним. Жаль, что убили Городу, который был нашим настоящим другом. Но он мертв, так же как и тайко, и теперь нам надо искать подход к новым язычникам – Торанаге и Исидо».
Алвито вспомнил ночь смерти тайко. Португалец был призван к ложу умирающего вместе с Ёдоко, женой тайко, и госпожой Отибой, его наложницей и матерью наследника. Они долго ждали в спокойствии бесконечной летней ночи.
Агония началась и подошла к концу.
– Его дух уходит. Теперь он в руках Бога, – сказал Алвито тихо, когда убедился в этом. Он перекрестил и благословил тело.
– Может быть, Будда заберет к себе моего господина и в новом воплощении он еще раз возьмет страну в свои руки, – произнесла Ёдоко, тихо плача.
Эта миловидная женщина из знатного самурайского рода была тайко верной женой и советчицей сорок четыре года из своих пятидесяти девяти лет. Она закрыла умершему глаза и придала его телу достойный вид, что было ее привилегией, печально поклонилась три раза и оставила его и госпожу Отибу.
Смерть тайко была легкой. Он болел несколько месяцев, и конец ожидался этим вечером. Несколько часов назад он открыл глаза, улыбнулся Отибе и Ёдоко и прошептал – его голос прерывался, подобно тонкой нити: «Слушайте, это мое предсмертное стихотворение!
Как капля я рожден,
Как капля я исчезну.
Осакский замок и все, чего я достиг,
Лишь только сон…
В таком же точно сне
Пред шагом в эту бездну».
Последняя улыбка деспота, такая нежная, досталась женщинам и ему.
«Берегите моего сына, вы все». И глаза его закрылись навеки.
Отец Алвито вспомнил, как тронут был последним стихотворением, передающим самую суть тайко. Будучи призван к одру, святой отец надеялся, что на пороге смерти властелин Японии одумается и примет истинную веру и причастие, над которыми смеялся столько раз. Но этого не случилось.
– Ты навсегда потерял Царство Божие, бедняга, – печально пробормотал иезуит, так как всегда восхищался тайко, этим гением войны и политики.
– А что, если ваше Царство Божие помещается в заднем проходе дикаря? – спросила госпожа Отиба.
– Вам приказано отправляться к Кирицубо-сан.
– Да, господин.
Когда Хиромацу двинулся дальше с патрулем, Марико задумалась, зачем ее отправляют. «Только ли для того, чтобы переводить разговоры Кири с чужеземцем во время плавания? Едут ли другие женщины Торанаги? Госпожа Садзуко? Не опасно ли для Садзуко в ее положении плыть морем? Я одна поеду с Кири или мой муж едет тоже? Если он останется – а его обязанность быть с господином, – кто будет присматривать за домом? Почему мы должны плыть на корабле? Наверняка Токайдо еще безопасен. Исидо не помешает нам? Да, он мог бы, если учесть ценность как заложников госпожи Садзуко, Кирицубо и остальных. Не потому ли нас посылают морем?»
Марико никогда не любила море. От одного его вида чувствовала себя больной. «Но если я должна ехать, я поеду, и там все закончится. Карма». Она перенеслась мыслями от неизбежного к сиюминутным сложностям с этим непонятным чужеземцем, который не вызывал у нее ничего, кроме огорчения.
Оан, едва Железный Кулак исчез за углом, поднял голову, и все вздохнули с облегчением. Аса торопливо шла по коридору с саке, Соно – сразу за ней, с горячими полотенцами.
Все наблюдали за тем, как обслуживают чужеземца. Изучали его недовольное лицо и то, как он принял саке и горячие полотенца с холодной благодарностью.
– Оан-сан, почему не послать одну из женщин за уткой? – прошептал старый самурай. – Мы просто положим ее около него. Если он захочет, все будет прекрасно, если нет, сделает вид, что не видит ее.
Марико покачала головой:
– Наверное, нам не надо так рисковать. Мне кажется, Оан-сан, этому чужеземцу неприятны всякие разговоры о постели. Он первый такой из всех, прибывавших к нам. Мы должны найти к нему подход.
– Я тоже так думаю, – согласился Оан. – Он был совершенно спокоен, пока не упомянули об этом. – Он сердито взглянул на Асу.
– Извините, Оан-сан. Вы совершенно правы, это полностью моя вина, – признала Аса, кланяясь почти до полу.
– Да. Я пошлю отчет Кирицубо-сан.
– Ой!
– Я действительно думаю, что госпоже следует сообщить, чтобы с ним осторожнее обсуждали постельные дела, – заметила Марико дипломатично. – Вы очень мудры, Оан-сан. Но может быть, Аса оказалась смышленой и избавила госпожу Кирицубо и даже господина Торанагу от ужасного неудобства. Просто подумайте, что бы случилось, если бы Кирицубо-сан сама задала этот вопрос вчера при господине Торанаге! Если бы чужеземец повел себя так же и перед ним…
Оан вздрогнул:
– Пролилась бы кровь! Вы совершенно правы, Марико-сан, Асу следует поблагодарить. Я объясню Кирицубо-сан, как ей повезло.
Марико предложила Блэкторну еще саке.
– Нет, благодарю вас.
– Я еще раз приношу извинения за мою глупость. Вы хотели у меня что-то спросить?
Блэкторн видел, как они говорили между собой, досадуя, что не может понять их, обругать за оскорбления или стукнуть часовых головами.
– Да. Вы сказали, что здесь содомия – это нормально?
– О, извините меня. Может быть, мы обсудим какие-нибудь другие вещи, пожалуйста?
– Конечно, сеньора. Но сначала давайте закончим с этим. Содомия здесь считается нормальным делом, вы сказали?
– Все, что связано с телесной близостью, нормально, – заявила она вызывающе, раздраженная его невоспитанностью и очевидной глупостью, вспомнив, что Торанага велел осведомлять чужеземца обо всех вещах, не связанных с политикой, но потом пересказать ему, Торанаге, все, о чем они говорили. И почему она должна терпеть всякий вздор от чужеземца, возможно пирата, осужденного на смерть, пусть даже приговор временно отменили, к удовольствию Торанаги? – Сношение совершенно нормально. И если мужчина предпочитает совокупляться с другим мужчиной или мальчиком, какое кому дело до этого, кроме них самих? Какой от этого вред им или другим – мне либо вам?
«Что это я? – подумала она. – Глупая пария. Безмозглая торговка откровенничает с чужеземцем. Нет. Я из касты самураев! Да, это так, Марико, но ты также скудоумна. Ты женщина и должна обращаться с ним как с любым другим человеком, которому надо льстить, поддакивать, которого надо задабривать. Ты забыла о своих приемах. Почему в его присутствии ты ведешь себя как двенадцатилетняя девочка?»
Она умышленно смягчила тон:
– Но если вы думаете…
– Содомия – ужасный грех, дьявольский, про́клятая Богом мерзость, и негодяи, которые занимаются этим, – отбросы земли! – Блэкторн не слушал ее, все еще страдая от оскорбления.
«Как могла она вообразить, что я один из этих? Христова кровь, как она могла?! Успокойся! – одернул он себя. – Ты говоришь как изъеденный сифилисом фанатичный пуританин-кальвинист! И почему ты так настроен против содомитов? Не потому ли, что они есть на каждом корабле, что большинство моряков испробовали этот путь, ибо как еще могли они остаться в здравом уме, проводя столько месяцев в море? Не потому ли, что ты сам был соблазнен и ненавидел себя за это? Не потому ли, что, когда ты был молод, тебе пришлось защищаться? Однажды тебя повалили и чуть не изнасиловали, но ты вырвался и убил одного из этих негодяев. Нож попал в горло. Тебе было двенадцать, и эта смерть стала первой в твоем длинном списке смертей».
– Это Богом про́клятый грех – и абсолютно против законов Бога и человека! – воскликнул он.
– Конечно, это слова христианина, которые относятся к другим вещам! – ответила она ледяным тоном, вопреки себе охваченная желанием сказать грубость. – Грех? В чем здесь грех?
– Вам следовало бы знать. Вы ведь католичка. Вы были обращены иезуитами?
– Святой отец научил меня говорить по-латыни и по-португальски и писать на этих языках. Я не понимаю, какое значение вы вкладываете в слово «католичка», но я христианка, уже почти десять лет, и нет, они ни разу не говорили с нами о физической близости. Я никогда не читала ваших книг о ней – только религиозные книги. Телесная близость – грех? Как это может быть? Как может что-то, что дает людям радость, быть грешным?
– Спросите отца Алвито!
«Не думаю, чтобы я решилась», – призналась она себе в смятении.
– Мне приказали не обсуждать ничего, что здесь говорится, ни с кем, кроме Кири и моего господина Торанаги. Я просила Бога и Мадонну помочь мне, но они не ответили. Я только знаю, что вы с тех пор, как прибыли сюда, не принесли с собой ничего, кроме горя. Если это грех, как вы говорите, почему так много наших священников занимаются этим и всегда занимались? Некоторые буддийские секты даже рекомендуют это как одну из форм поклонения Богу. Надо ограничивать себя только в сезон дождей. Священники не дьяволы, не все из них. И некоторые из святых отцов, как известно, не чуждаются физической близости, и такой тоже. Разве они дьяволы? Конечно нет! Почему они должны быть лишены обычного удовольствия, если им запрещено иметь дело с женщинами? Глупо говорить, что все связанное с совокуплением – грех и проклято Богом!
– Содомия отвратительна, против всех законов! Спросите вашего духовника!
«Ты сам отвратителен, ты! – хотелось крикнуть Марико. – Как осмеливаешься ты быть таким грубым? Как можешь быть таким глупым? Против Бога, ты говоришь? Что за глупость! Против твоего дьявольского Бога, может быть. Ты называешь себя христианином. Нет, ты явный лжец и мошенник. Может быть, ты и знаешь немало необычных вещей и бывал в диковинных местах, но ты не христианин – богохульник. Ты послан Сатаной? Грехи? Какая ерунда!
Ты говоришь так напыщенно об обычных вещах и ведешь себя как сумасшедший. Ты выводишь из терпения святых отцов, расстраиваешь Торанагу, сеешь раздор между нами, расшатываешь нашу веру и мучаешь нас сомнениями в том, что верно, а что нет, зная, что мы не можем немедленно доказать тебе свою правоту.
Я хочу сказать, что презираю и тебя, и всех варваров. Да, варвары вокруг меня. Не они ли ненавидели моего отца, потому что тот, не доверяя им, открыто просил Городу выбросить их всех с нашей земли? Разве не чужеземцы отравили ум Городы, так что он возненавидел моего отца, своего самого верного военачальника, человека, который помогал ему даже больше, чем Накамура или Торанага? Разве не чужеземцы виновны в том, что Города оскорбил моего отца и тем свел его с ума, заставив поступать необдуманно, сделаться причиной всех моих несчастий?
Да, они сотворили все это, и даже больше того. Но именно они принесли бесподобное слово Божье, и в темные часы моей нужды, когда я вернулась из ужасной ссылки в еще более ужасную жизнь, отец-инспектор показал мне путь, открыл мне глаза и душу и крестил меня. Это дало мне силы выдержать, наполнило мое сердце безграничным миром, освободило меня от вечных мук и осчастливило обещанием вечного спасения.
Что бы ни случилось, я в руках Бога. О Мадонна, пошли мне мир и помоги этому бедному грешнику преодолеть твоего врага!»
– Извините меня за грубость, – произнесла она. – Вы правы, что рассердились. Я только глупая женщина. Пожалуйста, будьте терпеливы и простите меня, Андзин-сан.
Гнев Блэкторна сразу стал стихать. Какой мужчина может долго сердиться на женщину, если она открыто признается, что была не права, а он прав?
– Я тоже прошу прощения, Марико-сан, – сказал он, немного смягчаясь, – но у нас предположить, что мужчина – содомит, самое сильное из оскорблений.
«Тогда вы все незрелы и глупы настолько же, насколько подлы, грубы и невоспитанны. Но чего еще ожидать от чужеземцев?» – сказала она себе и произнесла с покаянным видом:
– Конечно, вы правы… Я не имела в виду ничего плохого. Пожалуйста, примите мои извинения. О да… – вздохнула она. Голос Марико был так медоточив, что даже ее муж сразу бы успокоился, пребывай он в самом плохом расположении духа. – О да, это была полностью моя ошибка.
Солнце уже достигло горизонта, а отец Алвито все еще ждал в зале для аудиенций, судовые журналы оттягивали ему руки.
«Проклятый Блэкторн!» – думал он.
Первый раз Торанага заставил его ждать, первый раз за многие годы. Он, Мартин Алвито, не ждал никого из даймё, даже тайко. В последние восемь лет правления тайко предоставил ему невероятную привилегию немедленного доступа, и так же сделал Торанага. Но тайко даровал эту милость из уважения к тому весу, который приобрел в Японии отец Алвито, и к его дальновидности в делах. Знание тайных пружин международной торговли помогло Мартину увеличить и без того невероятно большое состояние тайко. Будучи почти неграмотным, тайко обладал удивительными способностями к языкам и безмерным знанием политики. Так Алвито посчастливилось сесть в ногах у деспота, чтобы учить и учиться и, если на то будет воля Божья, обратить в свою веру. Это была особая работа, которой он дотошно овладевал под руководством дель Акуа, находившего ему лучших учителей из числа иезуитов и португальских купцов, что торговали в Азии. Алвито стал наперсником тайко, одним из четырех человек – и единственным иностранцем, – допущенных в личную сокровищницу тайко.
В нескольких сотнях шагов была главная башня замка, хранилище. Она возвышалась на семь этажей, защищенная множеством стен и укреплений. На четвертом этаже имелось семь комнат с железными дверьми. Каждая была забита золотыми слитками и ящиками с золотыми монетами. Этажом выше располагались серебряные кладовые, а еще выше – вместилища редких шелков и керамики, а также арсенал, где хранились мечи и другое вооружение.
«В нашем современном исчислении, – думал Алвито, – стоимость всего этого должна составлять по крайней мере пятьдесят миллионов дукатов, больше годового дохода всей испанской и всей португальской империи, а также остальной Европы, вместе взятых. Самое большое личное состояние на земном шаре, воплощенное в сокровищах. Разве это не огромное достижение? – размышлял он. – Разве тот, кто распоряжается в Осакском замке, не имеет власти над всем этим немыслимым состоянием? И разве это состояние не дает ему власти над всей страной? Не для того ли Осаку сделали неприступной, чтобы защитить богатство? Не за тем ли страну залили кровью, чтобы в этой неприступной цитадели надежно хранить золото до того времени, когда вырастет Яэмон? Имея сотую часть этих сокровищ, мы могли бы построить собор в каждом городе, церковь в каждом селении, миссию в каждой деревне по всей стране. Если бы мы только могли получить его, чтобы использовать во славу Бога!»
Тайко любил власть. И любил золото за ту власть, которую оно дает над людьми. Сокровища были собраны за шестнадцать лет единовластного правления и складывались из огромных обязательных подношений всех даймё, которых по обычаю ожидали от них ежегодно, и из доходов от собственных владений. По праву завоевателя тайко владел четвертой частью всей земли. Его годовой доход превышал пять миллионов коку. И как Господин Всей Японии с императорским мандатом он мог притязать на все доходы всех поместий. Он никому не платил налогов. Но все даймё, все самураи, все крестьяне, все ремесленники, все купцы, все грабители, все парии, все чужеземцы, даже эта платили налоги ему, добровольно и немалые. Для собственной безопасности.
«Пока Осака стоит нерушимо и наследство тайко недоступно, – сказал себе Алвито, – а Яэмон де-факто остается хранителем сокровища, есть шанс, что он будет править, когда вырастет, несмотря на Торанагу, Исидо и прочих. Жаль, что тайко умер. При всех его недостатках мы знали этого дьявола и могли ладить с ним. Жаль, что убили Городу, который был нашим настоящим другом. Но он мертв, так же как и тайко, и теперь нам надо искать подход к новым язычникам – Торанаге и Исидо».
Алвито вспомнил ночь смерти тайко. Португалец был призван к ложу умирающего вместе с Ёдоко, женой тайко, и госпожой Отибой, его наложницей и матерью наследника. Они долго ждали в спокойствии бесконечной летней ночи.
Агония началась и подошла к концу.
– Его дух уходит. Теперь он в руках Бога, – сказал Алвито тихо, когда убедился в этом. Он перекрестил и благословил тело.
– Может быть, Будда заберет к себе моего господина и в новом воплощении он еще раз возьмет страну в свои руки, – произнесла Ёдоко, тихо плача.
Эта миловидная женщина из знатного самурайского рода была тайко верной женой и советчицей сорок четыре года из своих пятидесяти девяти лет. Она закрыла умершему глаза и придала его телу достойный вид, что было ее привилегией, печально поклонилась три раза и оставила его и госпожу Отибу.
Смерть тайко была легкой. Он болел несколько месяцев, и конец ожидался этим вечером. Несколько часов назад он открыл глаза, улыбнулся Отибе и Ёдоко и прошептал – его голос прерывался, подобно тонкой нити: «Слушайте, это мое предсмертное стихотворение!
Как капля я рожден,
Как капля я исчезну.
Осакский замок и все, чего я достиг,
Лишь только сон…
В таком же точно сне
Пред шагом в эту бездну».
Последняя улыбка деспота, такая нежная, досталась женщинам и ему.
«Берегите моего сына, вы все». И глаза его закрылись навеки.
Отец Алвито вспомнил, как тронут был последним стихотворением, передающим самую суть тайко. Будучи призван к одру, святой отец надеялся, что на пороге смерти властелин Японии одумается и примет истинную веру и причастие, над которыми смеялся столько раз. Но этого не случилось.
– Ты навсегда потерял Царство Божие, бедняга, – печально пробормотал иезуит, так как всегда восхищался тайко, этим гением войны и политики.
– А что, если ваше Царство Божие помещается в заднем проходе дикаря? – спросила госпожа Отиба.