Сёгун
Часть 17 из 63 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Она снова улыбнулась:
– Кого же ты предпочитаешь?
Мальчик задумался. Они лежали, наслаждаясь покоем в объятиях друг друга.
– Это была довольно трудная работа.
Она спрятала голову у него на плече и поцеловала в затылок, чтобы скрыть улыбку.
– Ты изумительный любовник, – прошептала она. – Теперь ты должен поспать после такой трудной работы.
Она ласкала его, пока он не заснул, потом перешла на другую постель. Там было холодно, но она не хотела придвигаться к Ябу и беспокоить его. Вскоре ее сторона постели также согрелась.
Тени от сёдзи становились острее. «Мужчины – такие дети, – подумала она. – Настолько переполнены глупой гордостью. Все муки нынешней ночи преходящи. И сама страсть только иллюзия, не так ли?»
Мальчик заворочался во сне. «Почему ты предложила ему себя? – задалась вопросом Кику. – Для его удовольствия – ради него, а не для себя, хотя это меня и позабавило, помогло убить время. Это принесло ему спокойствие, в котором он так нуждался. Почему бы тебе немного не поспать? Позднее. Я посплю позднее».
Когда подошло время, она выскользнула из мягкого тепла и встала. Ее кимоно лежали в стороне, и воздух охладил кожу. Она быстро и аккуратно оделась, повязала пояс. Привычно поправила прическу и краску на лице.
Она не произвела ни малейшего шума, выходя из комнаты.
Самурай, стоявший на посту на веранде, поклонился, и она ответила поклоном и шагнула на свет занимающегося дня. Служанка уже дожидалась ее:
– Доброе утро, Кику-сан.
– Доброе утро.
Солнце было очень ласковое, и оно заслонило все события ночи. «Хорошо быть живой, жить», – подумалось ей.
Она сунула ноги в сандалии, открыла свой малиновый зонтик, прошла через сад к тропинке, которая вела вниз, к деревне, через площадь, к чайному домику, который был ее временным жилищем. Служанка шла за ней.
– Доброе утро, Кику-сан, – сказал Мура, кланяясь.
Он только-только устроился отдохнуть на веранде своего дома и пил чай, бледно-зеленый японский чай. Его мать ухаживала за ним.
– Доброе утро, Кику-сан, – повторил он.
– Доброе утро, Мура-сан. Доброе утро, Сэйко-сан. Как хорошо вы выглядите, – ответила Кику.
– А как вы? – спросила мать Муры. Ее старые глаза так и ощупывали девушку. – Что за ужасная ночь! Пожалуйста, присоединяйтесь к нам, попейте чаю. Что-то вы бледная.
– Спасибо, но, пожалуйста, извините меня, я должна сейчас идти домой. Вы и так оказали мне много чести. Может быть, позднее.
– Конечно, Кику-сан. Вы оказали честь нашей деревне, посетив нас.
Кику улыбнулась и сделала вид, что не замечает настойчивых, испытующих взглядов. И чтобы внести капельку пряной остроты в их день и свой, она притворилась, что ее беспокоит легкая боль в низу живота.
«Это пойдет гулять по деревне», – подумала она счастливо, кланяясь и морщась, как если бы стоически скрывала сильную боль. Складки ее кимоно покачивались очень изящно, солнце, притененное зонтиком, самым выгодным образом освещало ее лицо. Как удачно, что на ней именно это верхнее кимоно. И зонтик… В пасмурный день это не было бы так эффектно.
– О, бедное, бедное дитя! Она так красива, правда? Что за позор! Ужасно! – изрекла мать Муры с душераздирающим вздохом.
– Что ужасного, Сэйко-сан? – спросила жена Муры, выходя на веранду.
– Ты не видишь, что эта бедная девушка на пределе? Ты не видишь, как мужественно она пытается скрыть это? Бедное дитя. Ей только семнадцать лет, и пройти через все это!
– Ей восемнадцать, – сухо поправил Мура.
– Через что – это? – спросила служанка очень почтительно, присоединяясь к ним.
Старуха огляделась, чтобы убедиться, что все ее слушают, и громко прошептала:
– Я слышала, – она понизила голос, – я слышала, что ей придется оставить свои занятия… на три месяца.
– Ой, не может быть! Бедная Кику-сан! Ой! Но почему же?
– Он пустил в ход зубы. Я слышала это от надежных людей.
– Ой!
– Ой!
– Но зачем он взял еще и мальчика, госпожа? Конечно, он не…
– А! Разойдитесь! Беритесь за работу, бездельники! Это не для ваших ушей! Уходите, все вы! Мне нужно поговорить с хозяином.
Она прогнала всех с веранды. Даже жену Муры. И потягивала свой чай, милостивая, очень довольная и напыщенная. Мура нарушил молчание:
– Зубы?
– Зубы. Ходит слух, что крики заставляют его возбуждаться, потому что он был напуган драконом в детстве, – выпалила она поспешно. – Он всегда держит при себе мальчика – как напоминание о том, что и он был маленьким, оцепеневшим от страха. На самом деле мальчик нужен только для того, чтобы уложить его в постель, истощить себя, иначе он все откусит. Бедная девочка.
Мура вздохнул. Он зашел в маленький домик во дворе перед главными воротами и непроизвольно пукнул, когда стал облегчаться в ведро. «Хотел бы я знать, что же случилось на самом деле, – сказал он себе, мастурбируя. – Почему Кику-сан больна? Может быть, даймё и правда действовал зубами? Как необычно!»
Он вышел и, удостоверясь, что не испачкал набедренную повязку, зашагал через площадь в глубокой задумчивости.
«О, как бы мне хотелось провести ночь с госпожой Кику! Почему бы нет? Сколько Оми-сан должен заплатить ее хозяйке? Точнее, сколько нам придется заплатить? Два коку? Говорят, Гёко-сан потребовала и получила в десять раз больше обычной платы. Неужели она выторговала пять коку за одну ночь? Кику-сан, конечно, стоит этого. Ходят слухи, что в свои восемнадцать лет она столь же опытна, как женщина вдвое старше. Она, видимо, может продлить… О, ее счастье! Если бы мне довелось – как бы я начал?»
Он рассеянно поправил набедренную повязку, а ноги сами вели его по утоптанной тропинке на площадь к месту погребения.
Костер был приготовлен. Пятеро деревенских жителей уже собрались там.
Это было самое приятное место в деревне: летом здесь гулял прохладный морской бриз и вид отсюда открывался самый красивый. Поблизости стоял синтоистский храм, аккуратная соломенная крыша на пьедестале для ками – духа, который жил или мог жить там, если бы захотел. Узловатый тис, который вырос здесь раньше, чем появилась деревня, клонился вбок, согбенный ветрами.
Позднее по тропинке поднялся Оми в сопровождении Дзукимото и четырех самураев. Он встал в стороне. Отдавая дань традиции, поклонился костру и завернутому в саван, полурасчлененному телу, которое лежало на дровах, и все поклонились вместе с ним, чтобы почтить варвара, умершего, чтобы могли жить его товарищи.
По сигналу Оми Дзукимото вышел вперед и зажег огонь. Дзукимото специально просил Оми об этой чести. Он поклонился в последний раз. И потом, когда костер разгорелся, все ушли.
Блэкторн наклонился ко дну бочки, аккуратно отмерил полчашки воды и отдал ее Сонку. Сонк пытался цедить влагу, чтобы растянуть утоление жажды, руки его дрожали, и он не смог. Он опрокинул в себя тепловатую жидкость, пожалев, что выпил ее залпом, в тот самый миг, когда она миновала пересохшее горло. Он ощупью пробирался к своему месту у стены, перешагивая через тех, кому пришел черед ложиться. Под ногами чавкала грязь, в погребе стояло зловоние, и мух поналетело больше прежнего. Слабый солнечный свет проникал сквозь дощатую крышку люка.
Винк был следующим. Он взял чашку и уставился на нее, сидя около бочонка. Спилберген сидел с другой стороны.
– Спасибо, – протянул он уныло.
– Поторопись! – сказал Ян Ропер, рана на его щеке уже нагнаивалась. Его очередь была последней, и он изнывал, чувствуя, как саднит горло. – Поторопись, Винк, ради Бога.
– Извини, вот возьми, – пробормотал Винк, протягивая чашку и забыв о мухах, которые пятнами облепили его.
– Пей, дурак! Это все, что ты получишь до захода солнца. Пей! – Ян Ропер толкнул чашку обратно ему в руки. Винк не взглянул на него, но послушался с несчастным видом и ускользнул обратно в свой личный ад.
Ян Ропер принял свою порцию воды от Блэкторна, закрыл глаза и молча поблагодарил. Настала его очередь стоять, и мускулы ног ныли. Содержимого чашки едва хватило на два глотка.
Когда все получили свою пайку, Блэкторн зачерпнул воды для себя и с удовольствием выпил. Шершавый язык и рот горели, казалось, на них осел налет пыли. Мухи облепили потное и грязное тело. Грудь и спина ныли от ушибов.
Он наблюдал за самураем, оставленным в погребе. Японец приткнулся у стены, между Сонком и Кроком, стараясь занимать как можно меньше места, и не двигался часами. Он мрачно смотрел в пространство, обнаженный, если не считать набедренной повязки, весь покрытый синяками, с багровой, опухшей шеей.
Когда Блэкторн впервые пришел в сознание, погреб был погружен в темноту. Крики заполняли яму, и он подумал, что мертв и находится в ужасных глубинах преисподней. Его словно засасывало в грязь, липкую и текучую сверх всякой меры. Он закричал, забился в панике, неспособный дышать, и услышал: «Все нормально, капитан, ты не умер, все нормально. Очнись, очнись, ради Бога, это не ад, хотя разница невелика. О Господи, помоги нам!»
Когда он полностью пришел в себя, ему рассказали о Питерзоне и купании в помоях.
– О Боже, забери нас отсюда, – простонал кто-то.
– Что они делают с бедным старым Питерзоном? Что они сделали с ним? Господь Всемогущий, помоги нам! Я не могу выдержать эти крики!
– Господи, пусть бедняга умрет. Пошли ему смерть!
– Боже, прекрати эти крики! Пожалуйста, останови эти вопли!
Сидение в яме и вопли Питерзона стали для них суровой проверкой, вынудили глубже заглянуть в себя. И ни одному не понравилось то, что он там увидел.
«Темнота все усугубляет», – подумал Блэкторн.
Сидящим в яме ночь казалась бесконечной.
На заре вопли прекратились. Когда рассвет просочился в погреб, они увидели забытого самурая.
– Что мы будем с ним делать? – спросил ван Некк.
– Не знаю. Он выглядит таким же испуганным, как и мы, – сказал Блэкторн, его сердце забилось сильнее.
– Лучше ему ничего не затевать.
– О Боже мой, вытащи меня отсюда! – Голос Крока достиг крещендо. – Помоги!
Ван Некк, который был рядом, тряхнул его за плечо и успокоил:
– Все нормально, парень. Мы в руках Бога. Он смотрит на нас.
– Кого же ты предпочитаешь?
Мальчик задумался. Они лежали, наслаждаясь покоем в объятиях друг друга.
– Это была довольно трудная работа.
Она спрятала голову у него на плече и поцеловала в затылок, чтобы скрыть улыбку.
– Ты изумительный любовник, – прошептала она. – Теперь ты должен поспать после такой трудной работы.
Она ласкала его, пока он не заснул, потом перешла на другую постель. Там было холодно, но она не хотела придвигаться к Ябу и беспокоить его. Вскоре ее сторона постели также согрелась.
Тени от сёдзи становились острее. «Мужчины – такие дети, – подумала она. – Настолько переполнены глупой гордостью. Все муки нынешней ночи преходящи. И сама страсть только иллюзия, не так ли?»
Мальчик заворочался во сне. «Почему ты предложила ему себя? – задалась вопросом Кику. – Для его удовольствия – ради него, а не для себя, хотя это меня и позабавило, помогло убить время. Это принесло ему спокойствие, в котором он так нуждался. Почему бы тебе немного не поспать? Позднее. Я посплю позднее».
Когда подошло время, она выскользнула из мягкого тепла и встала. Ее кимоно лежали в стороне, и воздух охладил кожу. Она быстро и аккуратно оделась, повязала пояс. Привычно поправила прическу и краску на лице.
Она не произвела ни малейшего шума, выходя из комнаты.
Самурай, стоявший на посту на веранде, поклонился, и она ответила поклоном и шагнула на свет занимающегося дня. Служанка уже дожидалась ее:
– Доброе утро, Кику-сан.
– Доброе утро.
Солнце было очень ласковое, и оно заслонило все события ночи. «Хорошо быть живой, жить», – подумалось ей.
Она сунула ноги в сандалии, открыла свой малиновый зонтик, прошла через сад к тропинке, которая вела вниз, к деревне, через площадь, к чайному домику, который был ее временным жилищем. Служанка шла за ней.
– Доброе утро, Кику-сан, – сказал Мура, кланяясь.
Он только-только устроился отдохнуть на веранде своего дома и пил чай, бледно-зеленый японский чай. Его мать ухаживала за ним.
– Доброе утро, Кику-сан, – повторил он.
– Доброе утро, Мура-сан. Доброе утро, Сэйко-сан. Как хорошо вы выглядите, – ответила Кику.
– А как вы? – спросила мать Муры. Ее старые глаза так и ощупывали девушку. – Что за ужасная ночь! Пожалуйста, присоединяйтесь к нам, попейте чаю. Что-то вы бледная.
– Спасибо, но, пожалуйста, извините меня, я должна сейчас идти домой. Вы и так оказали мне много чести. Может быть, позднее.
– Конечно, Кику-сан. Вы оказали честь нашей деревне, посетив нас.
Кику улыбнулась и сделала вид, что не замечает настойчивых, испытующих взглядов. И чтобы внести капельку пряной остроты в их день и свой, она притворилась, что ее беспокоит легкая боль в низу живота.
«Это пойдет гулять по деревне», – подумала она счастливо, кланяясь и морщась, как если бы стоически скрывала сильную боль. Складки ее кимоно покачивались очень изящно, солнце, притененное зонтиком, самым выгодным образом освещало ее лицо. Как удачно, что на ней именно это верхнее кимоно. И зонтик… В пасмурный день это не было бы так эффектно.
– О, бедное, бедное дитя! Она так красива, правда? Что за позор! Ужасно! – изрекла мать Муры с душераздирающим вздохом.
– Что ужасного, Сэйко-сан? – спросила жена Муры, выходя на веранду.
– Ты не видишь, что эта бедная девушка на пределе? Ты не видишь, как мужественно она пытается скрыть это? Бедное дитя. Ей только семнадцать лет, и пройти через все это!
– Ей восемнадцать, – сухо поправил Мура.
– Через что – это? – спросила служанка очень почтительно, присоединяясь к ним.
Старуха огляделась, чтобы убедиться, что все ее слушают, и громко прошептала:
– Я слышала, – она понизила голос, – я слышала, что ей придется оставить свои занятия… на три месяца.
– Ой, не может быть! Бедная Кику-сан! Ой! Но почему же?
– Он пустил в ход зубы. Я слышала это от надежных людей.
– Ой!
– Ой!
– Но зачем он взял еще и мальчика, госпожа? Конечно, он не…
– А! Разойдитесь! Беритесь за работу, бездельники! Это не для ваших ушей! Уходите, все вы! Мне нужно поговорить с хозяином.
Она прогнала всех с веранды. Даже жену Муры. И потягивала свой чай, милостивая, очень довольная и напыщенная. Мура нарушил молчание:
– Зубы?
– Зубы. Ходит слух, что крики заставляют его возбуждаться, потому что он был напуган драконом в детстве, – выпалила она поспешно. – Он всегда держит при себе мальчика – как напоминание о том, что и он был маленьким, оцепеневшим от страха. На самом деле мальчик нужен только для того, чтобы уложить его в постель, истощить себя, иначе он все откусит. Бедная девочка.
Мура вздохнул. Он зашел в маленький домик во дворе перед главными воротами и непроизвольно пукнул, когда стал облегчаться в ведро. «Хотел бы я знать, что же случилось на самом деле, – сказал он себе, мастурбируя. – Почему Кику-сан больна? Может быть, даймё и правда действовал зубами? Как необычно!»
Он вышел и, удостоверясь, что не испачкал набедренную повязку, зашагал через площадь в глубокой задумчивости.
«О, как бы мне хотелось провести ночь с госпожой Кику! Почему бы нет? Сколько Оми-сан должен заплатить ее хозяйке? Точнее, сколько нам придется заплатить? Два коку? Говорят, Гёко-сан потребовала и получила в десять раз больше обычной платы. Неужели она выторговала пять коку за одну ночь? Кику-сан, конечно, стоит этого. Ходят слухи, что в свои восемнадцать лет она столь же опытна, как женщина вдвое старше. Она, видимо, может продлить… О, ее счастье! Если бы мне довелось – как бы я начал?»
Он рассеянно поправил набедренную повязку, а ноги сами вели его по утоптанной тропинке на площадь к месту погребения.
Костер был приготовлен. Пятеро деревенских жителей уже собрались там.
Это было самое приятное место в деревне: летом здесь гулял прохладный морской бриз и вид отсюда открывался самый красивый. Поблизости стоял синтоистский храм, аккуратная соломенная крыша на пьедестале для ками – духа, который жил или мог жить там, если бы захотел. Узловатый тис, который вырос здесь раньше, чем появилась деревня, клонился вбок, согбенный ветрами.
Позднее по тропинке поднялся Оми в сопровождении Дзукимото и четырех самураев. Он встал в стороне. Отдавая дань традиции, поклонился костру и завернутому в саван, полурасчлененному телу, которое лежало на дровах, и все поклонились вместе с ним, чтобы почтить варвара, умершего, чтобы могли жить его товарищи.
По сигналу Оми Дзукимото вышел вперед и зажег огонь. Дзукимото специально просил Оми об этой чести. Он поклонился в последний раз. И потом, когда костер разгорелся, все ушли.
Блэкторн наклонился ко дну бочки, аккуратно отмерил полчашки воды и отдал ее Сонку. Сонк пытался цедить влагу, чтобы растянуть утоление жажды, руки его дрожали, и он не смог. Он опрокинул в себя тепловатую жидкость, пожалев, что выпил ее залпом, в тот самый миг, когда она миновала пересохшее горло. Он ощупью пробирался к своему месту у стены, перешагивая через тех, кому пришел черед ложиться. Под ногами чавкала грязь, в погребе стояло зловоние, и мух поналетело больше прежнего. Слабый солнечный свет проникал сквозь дощатую крышку люка.
Винк был следующим. Он взял чашку и уставился на нее, сидя около бочонка. Спилберген сидел с другой стороны.
– Спасибо, – протянул он уныло.
– Поторопись! – сказал Ян Ропер, рана на его щеке уже нагнаивалась. Его очередь была последней, и он изнывал, чувствуя, как саднит горло. – Поторопись, Винк, ради Бога.
– Извини, вот возьми, – пробормотал Винк, протягивая чашку и забыв о мухах, которые пятнами облепили его.
– Пей, дурак! Это все, что ты получишь до захода солнца. Пей! – Ян Ропер толкнул чашку обратно ему в руки. Винк не взглянул на него, но послушался с несчастным видом и ускользнул обратно в свой личный ад.
Ян Ропер принял свою порцию воды от Блэкторна, закрыл глаза и молча поблагодарил. Настала его очередь стоять, и мускулы ног ныли. Содержимого чашки едва хватило на два глотка.
Когда все получили свою пайку, Блэкторн зачерпнул воды для себя и с удовольствием выпил. Шершавый язык и рот горели, казалось, на них осел налет пыли. Мухи облепили потное и грязное тело. Грудь и спина ныли от ушибов.
Он наблюдал за самураем, оставленным в погребе. Японец приткнулся у стены, между Сонком и Кроком, стараясь занимать как можно меньше места, и не двигался часами. Он мрачно смотрел в пространство, обнаженный, если не считать набедренной повязки, весь покрытый синяками, с багровой, опухшей шеей.
Когда Блэкторн впервые пришел в сознание, погреб был погружен в темноту. Крики заполняли яму, и он подумал, что мертв и находится в ужасных глубинах преисподней. Его словно засасывало в грязь, липкую и текучую сверх всякой меры. Он закричал, забился в панике, неспособный дышать, и услышал: «Все нормально, капитан, ты не умер, все нормально. Очнись, очнись, ради Бога, это не ад, хотя разница невелика. О Господи, помоги нам!»
Когда он полностью пришел в себя, ему рассказали о Питерзоне и купании в помоях.
– О Боже, забери нас отсюда, – простонал кто-то.
– Что они делают с бедным старым Питерзоном? Что они сделали с ним? Господь Всемогущий, помоги нам! Я не могу выдержать эти крики!
– Господи, пусть бедняга умрет. Пошли ему смерть!
– Боже, прекрати эти крики! Пожалуйста, останови эти вопли!
Сидение в яме и вопли Питерзона стали для них суровой проверкой, вынудили глубже заглянуть в себя. И ни одному не понравилось то, что он там увидел.
«Темнота все усугубляет», – подумал Блэкторн.
Сидящим в яме ночь казалась бесконечной.
На заре вопли прекратились. Когда рассвет просочился в погреб, они увидели забытого самурая.
– Что мы будем с ним делать? – спросил ван Некк.
– Не знаю. Он выглядит таким же испуганным, как и мы, – сказал Блэкторн, его сердце забилось сильнее.
– Лучше ему ничего не затевать.
– О Боже мой, вытащи меня отсюда! – Голос Крока достиг крещендо. – Помоги!
Ван Некк, который был рядом, тряхнул его за плечо и успокоил:
– Все нормально, парень. Мы в руках Бога. Он смотрит на нас.