Швея из Парижа

– Откуда у вас американские сигареты? – спросила Эстелла. Мужчина с волосами песочного цвета и янтарными глазами дружески улыбался ей, внушая что угодно, только не опасения. Она взяла сигарету и с благодарностью затянулась.

– Мои родители в прошлом году привезли с собой во Францию несколько коробок. Хотя мы все много курим, сигареты еще не закончились.

– Они не знали, что у нас во Франции тоже есть сигареты?

– Вы француженка?

– Да, – с гордостью заявила Эстелла. – Но родилась в Америке.

Слова выстрелили, подобно сигнальной ракете в ночи – дерзко и угрожающе.

– Тогда вас, вероятно, заденет, если я скажу, что, по мнению моих родителей, курить «Голуаз» – все равно что курить землю.

– Зато курить ваши сигареты – все равно что курить воздух, – парировала она, слегка улыбнувшись.

Мужчина прижал руку к сердцу, как будто зажимал рану. Он признал себя побежденным.

– Вы считаете, французы храбрее нас?

– Нам приходится быть смелыми. В Америку никто не вторгался. – Эстелла стряхнула пепел за борт, в темную воду, где таились бог знает какие ужасы: подводные лодки, торпеды… Об айсбергах никто больше и не задумывался.

– Кстати, меня зовут Сэм. И я прошу прощения.

– Эстелла. Вы ни в чем не виноваты, разве что тоже собираетесь штурмовать Париж. А что вы делали во Франции?

– Мой отец – врач, мама – медсестра. Они работали в Красном Кресте, а теперь уезжают.

– Разве сейчас люди не нуждаются в Красном Кресте больше, чем когда-либо?

– Да, но мама больна. Несколько недель назад получила ранение. Один солдат в госпитале случайно выстрелил из винтовки, началась инфекция.

– Она поправится? – Эстелла спохватилась, что и у других людей есть матери, о которых они переживают.

– С ней все будет хорошо. Отец тоже чувствует себя не в своей тарелке. Как будто сбегает. Но, по-моему, на самом деле он рад поводу уехать. Если бы не мамина болезнь, мне тоже пришлось бы остаться.

– Вы тоже врач?

– Нет. – Он помедлил. – Вы будете смеяться.

– Тогда говорите. В наше время смех – самая нужная вещь.

Сэм улыбнулся:

– Тогда ладно. Ради того чтобы рассмешить вас, сознаюсь. Чтобы поехать с родителями во Францию, я отучился год на медицинском факультете, однако работал закройщиком в доме высокой моды. А причина, по которой я заговорил с вами, проста: я пытаюсь угадать, кто сконструировал ваше платье. Покрой похож на Вионне, однако современный, в стиле Маккарделл. Кто бы ни был этот модельер, я не прочь с ним поработать.

– Маккарделл?

– Клэр Маккарделл. Американский модельер.

– Так вот, она здесь ни при чем. Платье сконструировала я сама.

Сэм присвистнул:

– Где вы научились такому?

– Меня учила шить мама. Я почти всю жизнь провела в швейной мастерской, делала искусственные цветы. Потом год посещала парижский филиал нью-йоркской «Новой школы». А когда он закрылся, начала по выходным ходить на рынок Карро-дю-Тампль, покупала все, что могла себе позволить из секонд-хенда. Приносила домой, распарывала швы и вновь прострачивала, чтобы видеть, как пошита одежда. А на следующей неделе обменивала на другую, и так далее.

– Тогда вы поймете меня, когда я скажу, что мне проще кроить ткань, чем резать людей скальпелем. Держите. – Он подал ей другую сигарету, потому что первую, единственную за много дней, она выкурила моментально.

– И как же студент-медик стал закройщиком в доме моды?

– Моя мама, как и ваша, всегда была хорошей портнихой. Я единственный ребенок и помогал ей в детстве. Родители постоянно лечили не очень богатых пациентов с Манхэттена, делали им процедуры, и я часто играл в прихожих итальянских и еврейских портных и польских закройщиков. Там и нахватался. А когда все мужчины в Париже ушли воевать, освободились рабочие места. Как раз для меня.

– Наверное, вы хороший закройщик, если получили работу в доме высокой моды, – сказала Эстелла. В этот момент ночное небо прорезала вспышка света.

– Что за черт? – воскликнул Сэм.

– Не знаю. – Эстеллу охватил страх.

Двигатели судна заглушили. Внезапно опустившаяся тишина, нарушаемая только плеском волн о борта, казалась страшнее любого шума. Водонепроницаемые люки задраили, взвыла сирена. Затем объявили: всем пассажирам погрузиться в спасательные шлюпки.

– Что происходит? – спросила Эстелла, не ожидая ответа. Она припомнила корабли, подорванные немцами за последний год.


– Немцы, – подтвердил Сэм.

Ну вот и все, подумала Эстелла. Посреди океана, окруженная черной водой и еще более черной ночью. Одна, без мамы. Ни одной знакомой души рядом, только Сэм, молодой человек, с которым она всего-то выкурила вместе по паре сигарет.

Как это произойдет? Она вцепилась в сигарету так крепко, что не смогла втянуть в себя дым. Будет взрыв? Или бомба неслышно проскользнет под водой, подобно акуле, и ударит по кораблю в тот миг, когда люди меньше всего этого ждут, и они не осознают, что умирают? Черт бы побрал того темноволосого мужчину из театра Пале-Рояль! Если бы не он, она не оказалась бы здесь.

«Я люблю тебя, мама», – мысленно проговорила она.

– Идемте со мной, – позвал ее Сэм.

– Вам лучше пойти к родителям. Я справлюсь.

Эстелла старалась выглядеть спокойной, словно очутиться на пароходе, который вот-вот торпедируют, еще не самое страшное, что когда-либо с ней случалось. Она затянулась сигаретой для храбрости. Вокруг толпились пассажиры; офицеры кричали в мегафоны, что «Вашингтон» попал под прицел немецкой подводной лодки.

– Сделайте мне одолжение, – сказал Сэм. – Первыми в шлюпки должны сесть женщины и дети. Мама на грани истерики, а ни отцу, ни мне не разрешат быть рядом. Может, вы присмотрите за ней вместо меня?

Эстелла подозревала, что Сэм преувеличил нервозность матери, однако все равно была рада.

– Хорошо, – ответила она и двинулась за Сэмом. Он протискивался сквозь толпу на палубе, разыскивая своих родных.

Мать Сэма как раз сажали в шлюпку против ее воли.

– Сэм, – воскликнул отец, – слава богу!

– Это Эстелла, – сказал Сэм матери. – Она составит тебе компанию, пока мы снова не будем вместе.

– Сэмми. – Мама поцеловала сына в щеку. – Я виновата.

– В чем? – озадаченно нахмурился Сэм.

– В том, что не позволяла тебе заниматься тем, чем ты хочешь. Знай, что если…

Если мы выживем.

– Ловлю на слове, – сказал Сэм и повернулся к Эстелле: – Я буду высматривать тебя в шлюпке.

Слова побудили ее к действию.

– Конечно, – решительно ответила она. Потому что единственным, за что можно держаться, оставалась надежда, какой бы мимолетной и ускользающей та ни была. Эстелла не позволит немцам отобрать у нее и надежду, подобно тому как ее отобрали у людей, чьи тела лежали вдоль железной дороги. Она села рядом с матерью Сэма.

Спуск на воду проходил спокойно и организованно, чего Эстелла не ожидала. Никто не кричал и не вопил, вообще мало кто плакал – возможно, потому, что все произошедшее с людьми за последнюю неделю было уже за пределами страха; они слишком многое видели и потеряли способность к нормальной человеческой реакции. Во всяком случае, Эстелла чувствовала себя именно так, когда услышала от членов команды, что немцы дали им десять минут на эвакуацию с парохода, то есть предоставили шанс выжить, болтаясь на волнах где-то посреди открытого моря в надежде, что кто-нибудь их спасет.

Эстелла взяла руку матери Сэма и стиснула ее. То же самое она сделала бы для своей мамы. Женщина выглядела так, словно в любой момент может раствориться, превратиться в ничто – спина сгорблена, плечи опущены, голова вжата в плечи.

– Спасибо, милая.

Другой рукой женщина вцепилась в вырез своего платья, отделанный серебристыми пайетками и розовым бисером. Эстелла узнала превосходную копию модели «Циклон» от Ланвен: знаменитое вечернее платье с двухуровневым вихревым подолом из серой шелковой тафты, предназначенное для бала, а не для спасательной шлюпки посреди Атлантики, в которую целится немецкая подлодка.

– Наверное, ты сочтешь меня немного сумасшедшей или крайне легкомысленной, раз я вырядилась в вечернее платье при таких обстоятельствах, – извиняющимся тоном произнесла она, перехватив взгляд Эстеллы. – Отец Сэма так и подумал. Устроил нагоняй, когда я его надела.

Она слегка расстегнула пальто, и Эстелла увидела боковой карман с декоративной отделкой; чернильного цвета ткань была темна, как окружавшая их ночь, и в то же время блеснула, подобно надежде.

Эстелла указала на свое платье:

– Что ж, значит, я тоже сумасшедшая.

– Это платье придает мне смелости. – Мать Сэма выпрямилась и расправила плечи. – Стоит только его примерить, как я ощущаю себя своей улучшенной версией. Пусть на один вечер, но становлюсь той женщиной, какой всегда хотела быть. Хотя вряд ли ты поймешь…

Эстелла ощутила слезинки в уголках глаз.

– Я вас всецело понимаю, – ответила она хриплым от волнения голосом.

Она действительно понимала. Подобно тому как нарядная одежда придала мужество матери Сэма перед лицом немецкой подлодки, девять дней назад Эстеллу преобразило платье из золотого шелка, сделав ее женщиной, которая думает о всеобщем благе больше, чем о себе, и готова выполнить бессмысленное поручение и встретиться в театре с незнакомцем, потому что человек, которому она доверяет, сказал, что так надо. А чуть раньше Эстелла стояла на палубе, и платье утешило ее, напомнив о матери, которая прижимала к груди блузку взамен дочери.

Кусок ткани оказался способен на многое. На большее, чем просто ткань, нити и фасон.

Зависнув над черной бездной океана в шлюпках, закрепленных по бортам корабля и готовых спуститься на воду, в нескольких шагах от смерти Эстелла поклялась себе: если выживет, то пойдет за своей мечтой и не сдастся. Она не может воевать и помогать Парижу, однако может создавать одежду и тем самым позволять женщинам чувствовать себя сильными, уверенными и более смелыми – ведь именно это им нужно, чтобы пережить черные времена.

Мысли проносились у нее в голове, а тем временем на небе проступил лучик рассвета, затем другой, словно где-то раскрывалась золотая ладонь. Это, как ни странно, подняло настроение. Эстелла услышала, как запустились и взревели двигатели судна, а затем ощутила толчок – судно сдвинулось в направлении к солнцу, словно там находился рай, обещавший всем им спасение.

– Что происходит? – спросила мать Сэма.

– Не знаю, – ответила Эстелла. – Возможно, мы в безопасности.

– Неужели?