Штормовые времена

Она не была petit[22] и не была хорошенькой. И совсем не была похожа на маргаритку[23]. «Провалиться мне на этом месте, – подумал Филипп. – Она уверена в себе, это показывает оригинальность ее наряда. И это заметно, несмотря на то, что на ней дорожное платье».

Дейзи поцеловала тетушку и дядюшку и была представлена семье Уайток.

– Ты очень устала, дорогая? – спросила миссис Вон, сама казавшаяся очень усталой.

– Вовсе нет, – ответила Дейзи. – Хотя в дороге было ужасно жарко и пыльно. Друзья, с которыми я выехала из Монреаля, чуть не умерли, а я, видимо, сделана из каучука.

Рассказывая, она развязала широкую ленту шляпки, из-под полей которой выглядывало лицо, выражавшее пылкую решимость одним взглядом охватить все, что можно увидеть.

«Некрасивая, но опасная, – определила Аделина. – Наглая девица, пусть держится от меня подальше».

Но вслух сказала:

– Вы совсем не похожи на маргаритку. Вашим родителям не следовало давать вам имя, пока они не разглядят вас получше.

Дейзи искоса посмотрела на нее.

– Вы можете придумать имя по названию цветка, которое подошло бы мне больше? Меня очень хотели назвать как цветок.

– В Ирландии, – сказала Аделина, – есть дикий цветок, который крестьяне называют растрепка.

Филипп схватил ее пальцы и сильно сжал их.

– Веди себя прилично! – прошипел он и удивленно посмотрел на Дейзи.

Аделина отдернула руку с видом ребенка, который говорит: «Я буду делать все, что захочу».

– Вы не сможете меня обидеть, – рассмеялась Дейзи. – Я же сказала, что сделана из каучука.

– Не понимаю, – недоумевающе спросила миссис Вон, – что сказала Аделина?

– Она сказала, что меня надо было назвать в честь рыжей королевы Елизаветы, – ответила Дейзи.

Она сняла шляпку, открыв густые, пышные, элегантно уложенные волосы.

То, как презрительно было подчеркнуто слово «рыжей», заставило Аделину покраснеть. Она стала подыскивать слова, чтобы осадить новоприбывшую, не оскорбив при этом хозяев дома.

– Если это моя голова… – начала было она.

– Боже праведный! – прервал ее Филипп. – Николас сейчас упадет с лестницы!

Он взлетел по лестнице, перескакивая через три ступеньки, и схватил ребенка, который на четвереньках выполз посмотреть, что происходит. Филипп сбежал с ним на руках вниз и поднес гостье.

– Что вы думаете об этом? – спросил он. – Девять месяцев!

– Ангел! – воскликнула Дейзи Вон.

Николас не знал, что такое застенчивость. Покрытый кудряшками, он сидел на руках отца и улыбался гостье. Всем своим видом он выражал неописуемое благополучие. Когда она протянула к нему руки, он легко пошел к ней и с интересом осмотрел ее лицо.

Это было небольшое лицо с высокими скулами, узкими глазами и вздернутым носом. Рот был крупный и полный прекрасных зубов. Когда верхняя губа встречалась с нижней, что случалось не так уж часто, то подбородок слегка скашивался, но не до того, чтобы обезображивать вид. Дейзи была худой, но не костлявой, с невероятно узкой талией. На эту часть ее тела Аделина посмотрела с крайним раздражением, поскольку недавно убедилась, что снова ждет еще одного ребенка. Одного вида этой талии и мысли о том, что ей предстоит, оказалось достаточно, чтобы вывести ее из себя.

– Я ничего не смыслю в младенцах, – сказала Дейзи, – но мне кажется, этот ребенок самый красивый из всех, кого я видела. Это ваш единственный ребенок?

Она подняла глаза на Филиппа.

– У нас маленькая дочь, – ответил он. – Она наверху, со своей няней.

– Как мило! Сколько ей лет?

– Я не вполне уверен. Сколько лет Гасси, Аделина?

– Будь я проклята, если знаю, – жестко ответила Аделина. – Я знаю, что она у меня есть.

Она постаралась понизить голос так, чтобы миссис Вон ее не услышала, но та тут же воскликнула:

– Гасси – чудеснейшее дитя и такая умница! Дорогая, позволь проводить тебя в твою комнату? А затем тебе нужно что-нибудь поесть.

Дэвид Вон пошел в столовую за графином шерри. Роберт поднялся по лестнице вслед за матерью и Дейзи, неся ее дорожную сумку. Уайтоки остались в холле одни. Филипп снова взял на руки Николаса и, сурово глядя на Аделину, сказал:

– Кажется, ты решила опозорить себя. Ты же знаешь, что Воны не привыкли к таким разговорам.

Она накручивала на палец свой рыжий локон.


– Они привыкнут к этому еще до моего отъезда, – ответила она.

– Если будешь продолжать в том же духе, тебе, возможно, придется уехать раньше, чем будешь к этому готова.

– Я готова ко всему, – пылко ответила она.

– А куда ты собираешься уехать, – спросил он, – если на нашем доме еще нет крыши?

– Я могу остановиться у мистера Уилмота.

Она бросила на него лукавый взгляд. Он засмеялся.

– Думаю, Уилмот с тобой справится.

– Ты его почти не знаешь, – сказала она.

– Забавное замечание, – заметил он.

– Почему?

– Будто ты знаешь о нем что-то особенное.

– Я лучше разбираюсь в людях, чем ты.

– Только ты делаешь поспешные выводы, Аделина. Ты невзлюбила эту Дейзи Вон без всякой причины. Что до меня, то она кажется мне интересным созданием.

– Ну конечно же! Просто потому, что она строила тебе глазки.

Филипп не казался недовольным.

– Я не заметил, чтобы она строила мне глазки, – сказал он.

– Ой, Филипп, какой же ты лжец! – воскликнула Аделина.

Николас высвободился из отцовских объятий и обнял ее. Их головы сблизились.

Вернулся Дэвид Вон с шерри.

– Надеюсь, дамы там не слишком задержатся наверху, – сказал он.

– О, какая милая семейка! По-моему, после того, как Николасу укоротили платья, он сделал большие успехи. В его движениях появилась свобода.

– Он шалит еще больше, – сказал Филипп.

Николас взял палец матери в рот и прикусил. Неожиданно она почувствовала боль: у него резался зуб.





XI. Крыша




То, как над стенами появлялась крыша, стало удивительным зрелищем. Молотки плотников звучали словно музыка, «тук-тук-тук» – настилали они одну черепицу на другую. Черепица была новой, чистой и приятно пахла. Кладка поднималась вверх по фронтонам и спускалась к карнизам. Над крышей возвышались пять высоких труб, еще не потемневших от дыма и ожидавших первой топки. Дом обрел смысл и надежду. Аделина и Филипп стояли, взявшись за руки, и восхищенно смотрели на него. Многие поколения их семей жили в старых домах, обремененных традициями предков. Джална же принадлежала им с Филиппом, и только им.

Роберт уехал в свой университет. Все случилось так, как он предсказывал. К сожалению, Дейзи помешала его радости от последних дней, проведенных в отчем доме. Ей имелось что сказать по любому поводу, и, хотя она старалась (порой слишком усердствуя) придать сказанному любезность, в ее речь часто закрадывались резкая нота или колкое слово. Аделина заявляла, что во всем, что она говорит и делает, существовал злой умысел. Филипп оставался при своем мнении, что она интересное создание, и изо всех сил старался быть с ней любезным, чтобы, как он говорил, возместить холодность Аделины, но Аделина заявила, что он поступает так потому, что Дейзи льстит ему. Если бы она была хрупкой крошкой, Аделина, наверное, переносила бы ее легче. Но Дейзи была гибкой и сильной и подражала всему, что делала Аделина. Если Аделина быстро шла по временному бревенчатому мосту, перекинутому через ручей, то Дейзи по нему бежала. Кричала от страха, но бежала. Если Аделина шла в лес, чтобы набрать крупной блестящей ежевики, то Дейзи забегала вперед и обрывала самые лучшие ягоды. Аделина боялась змей, а Дейзи выказывала к ним нездоровую симпатию. К восхищению работников, она брала небольшую змею за хвост. Когда в дом принесли красивые красные лозы ядовитого плюща, Аделина страдала от него, а Дейзи оказалась к нему невосприимчива.

На некотором расстоянии от дома возвели огромный амбар. Позже Филипп выстроит конюшню, но вначале нижняя часть амбара призвана была стать укрытием для лошадей и скота. Как-то раз в разгар бабьего лета Аделина и Дейзи подошли к амбару, чтобы посмотреть на него поближе. Остов амбара высился высоким скелетом на фоне темно-зеленых елей, пихт и сосен, а кое-где виднелись клены, похожие на пожар. Птицы собирались в полет, и стайка ласточек опустилась на остов, чтобы отдохнуть. Было воскресенье, и рабочих не было, вокруг царила первобытная тишина, нарушаемая лишь щебетанием множества ласточек. Они сидели на строительных лесах даже не сотнями, а тысячами, притиснувшись друг к другу крылом к крылу. Их раздвоенные хвосты образовали бахрому под перекладиной. Остов здания сменил цвет – от цвета свежеотесанного дерева до черных полос. В небе носилось лишь несколько ласточек – проводников и наблюдателей. Когда они увидели приблизившихся к ним молодых женщин, то подали какой-то сигнал: масса ласточек пришла в легкое волнение, но никто из них не выказал серьезной тревоги.

Аделина схватила сосновый клинышек и бросила его в птиц. Раздался хищный смех Дейзи, и она тоже начала кидать в птиц щепки. Ласточки склонили головы, удивленно смотря вниз. Затем взлетели со всех поверхностей, даже с самых маленьких. Они взвились в единое целое, образовав клубящееся облако среди деревьев и издавая своими крыльями шум ветра. Птицы разлетелись в разные стороны, но оставались внутри собственной системы, двигавшейся на юг.

– Не улетайте! Не улетайте! – закричала Аделина. Она гневно повернулась к Дейзи: – Не нужно было их пугать! Это принесет несчастье! Для них амбар был местом отдыха, а теперь они улетели.

– Вы бросили первой, миссис Уайток.

– Я только бросила маленькую палочку, чтобы посмотреть, заметят ли они ее.

– Но вы продолжали бросать без остановки, как бешеная.

– Это потому, что вы меня возбудили. Вы же помните, что я росла среди оравы братьев, которые всегда были готовы кинуть палку. А вы – вы единственный ребенок, единственная девочка. Вы должны быть нежной.

– Ни одна птица не пострадала.