Штормовое предупреждение

Сигрид разводит руками и таращит глаза, подчеркивая, что она в самом деле сделала все, что можно требовать от дочери, желающей восстановить испорченные отношения с отцом.

Прямо одиннадцатилетний ребенок, а не почти девятнадцатилетняя девушка, думает Карен.

Со вздохом она встает, выходит на кухню. Две секунды колебаний — и она нажимает кнопку ответного вызова. Если речь не о дочери, то у шефа отдела уголовного розыска Доггерландской полиции есть лишь один повод позвонить Карен Эйкен Хорнби в первый день Рождества. Причем не для того, чтобы пожелать ей счастливого Рождества.





4




Нет, придется потерпеть, думает она двумя минутами позже. Юнас Смеед, вероятно, никогда в своей жизни смирения не испытывал. Однако голос на другом конце линии звучит слегка нерешительно и совершенно лишен начальственного тона, к которому она привыкла.

— Привет, Эйкен, спасибо, что перезвонила. Мне вправду жаль беспокоить тебя в первый день Рождества. Успела пропустить рюмочку за праздник?

— Даже две. А ты?

Юнас Смеед будто и не слышит или, может, считает, что вопрос не заслуживает ответа.

— К тому же, как я понимаю, у тебя гостят родители, — продолжает он, и теперь Карен определенно чует в голосе напряжение.

— Ну, вообще-то, — сухо роняет она, — папа давно умер, так что его здесь нет, но мама действительно у меня… со своим другом.

— Вот как. Наверно, у вас пирушка в разгаре…

Карен ждет, что он скажет что-нибудь еще, но начальник, кажется, полагает, что теперь ее черед продолжить беседу.

— Верно, — говорит она. — Но ты ведь звонишь не затем, чтобы проконтролировать, сколько я выпила и каковы мои взаимоотношения с родней, верно?

Юнас Смеед смеется. Потом откашливается и продолжает уже несколько более привычным тоном. Коротко говорит:

— Конечно, нет. У нас убийство. Вдобавок на Ноорё.

— На Ноорё. Наверно, обычное для тех мест убийство по пьяной лавочке? Так им ведь может заняться местная полиция?

— Да нет, вряд ли. Жертва — старый учитель, если я правильно понял, а произошло убийство во время рождественской утрени.

Карен выдвигает кухонный стул, тяжело садится.

— В церкви? Да как же такое могло случиться, черт побери?

— Нет-нет, не на самой службе, но в то же время. Во всяком случае, сегодня рано утром. И потом, тамошний медик что-то там заметил, и это что-то заставило его обратиться к нам. Всех подробностей я пока не знаю.

— А при чем тут я? Ты же знаешь, я пока на больничном.

Она задает этот вопрос, хотя уже догадывается, что́ услышит в ответ. Но хочет немножко его помучить. Награда — тяжелый вздох в трубке.

— Дело в том, что в отделе острая нехватка людей. Одна половина сотрудников слегла с гриппом, а вторая разъехалась на Рождество и Новый год. Сам я завтра улетаю в Таиланд. По крайней мере, планировал улететь, — безнадежно добавляет он.

Карен встает, вглядывается в потемки за кухонным окном. Словно бы слышит шорох ветвей рябины, трущихся о стекло, и думает, что надо непременно обрезать их до ближайшего шторма.

— Значит, ты хочешь, чтобы я возглавила расследование, — говорит она. — Рассчитываешь, что я раньше срока закрою больничный и покончу с праздниками.

Ничто в ее голосе не выдает облегчения, которое начинает распространяться внутри. Пусть Юнас Смеед думает, что она оказывает ему огромную услугу, на будущее пригодится. На секунду мелькает мысль, не слишком ли она затянула с ответом.

— Что ж, я просто подумал, стоит попытаться, — говорит начальник, сдержанно и без тени прежней теплоты. — Но я, конечно, пойму, если ты не…

— Без проблем, — перебивает Карен. — Я согласна.

Несколько секунд на другом конце линии царит глухое молчание.

— Правда? Ты совершенно уверена? Ведь я еще могу отменить поездку и заняться этим сам.

Ясное дело, можешь, но все-таки позвонил мне, хотя как раз меня предпочел бы ни о чем не просить. Н-да, ох и крепко же ты стосковался по коктейлям, раз готов остаться в долгу именно передо мной.

— Езжай в свой Таиланд. Я беру дело. А в отделе правда никого больше нет? Компанию мне никто не составит?

— Из дознавателей никто, но я, конечно, связался с Брудалем и Ларсеном, оба, слава богу, дома, живые-здоровые.

Карен тихонько вздыхает. И судмедэксперт, и начальник НТО наверняка не в восторге, что придется в разгар рождественских праздников тащиться на Ноорё. Особенно Кнут Брудаль, думает она. С ним будет непросто.


— Они выезжают завтра рано утром, — продолжает Смеед. — Поздновато, но сейчас так или иначе уже темно, а место преступления, по моим данным, оградили и выставили охрану. Тело отвезли в Люсвик, в местную амбулаторию, где есть холодильники. Как ни странно.

— Ты так думаешь? Почему? Это необходимо на случай, если паром не ходит, — говорит она. — В принципе их там может отрезать от мира на несколько суток.

— В принципе, да, — соглашается он, — хотя случалось такое очень давно. Кстати, у тебя там, кажется, есть родня? Ты вроде бы говорила.

— Верно, папа был родом с Ноорё, и ребенком я часто гостила там у родни, но давненько там не бывала. Не виделась с ними… словом, очень давно.

— Замечательно, что есть человек, знакомый с тамошними местами, — говорит Юнас Смеед, словно стараясь убедить себя, что вновь принял разумное решение. — Когда сможешь выехать?

— Как Кнут и Сёрен, завтра утром, не раньше. Если ты не пришлешь за мной машину. Я ведь говорила, что выпила пару рюмок.

Значит, не зря ты интересовался, пила ли я рождественский шнапс, думает она. Черт бы тебя побрал, Смеед.

— Нормально, завтра так завтра, — быстро говорит он. — До тех пор пускай местные сами держат позиции. Кстати, тебе надо связаться с Турстейном Бюле, окружным начальником ноорёской полиции. Позвони ему сегодня же, если сможешь. Тебе придется рассчитывать на Бюле и его людей, пока я не пришлю на подмогу кого-нибудь из отдела. Если, конечно, это в самом деле убийство.

— О’кей, есть еще распоряжения?

— Да, хоть я и буду в отъезде, ты непременно должна держать меня в курсе. Мобильник у меня всегда включен, звонить можно в любое время.

— Ладно, больше ничего?

Она слышит, как начальник глубоко вздыхает, потом в трубке секунду-другую царит тишина. В конце концов Карен смягчается:

— Сигрид заехала ненадолго, но уже собирается домой. Передает тебе привет.

Юнас Смеед шумно выдыхает.

— Передай ей тоже привет. И… спасибо, Эйкен, — добавляет он.





5




— Господи, неужели им больше некого послать? Тебе по их милости и без того вон как досталось! Вдобавок на Рождество!

Элинор Эйкен сидит на кровати, глядя, как дочь перекладывает стопку синих футболок из гардероба в большую сумку на кровати. Карен действует быстро и решительно, длинные темные волосы, собранные в хвост, задевают лицо всякий раз, как она поворачивается то к гардеробу, то к кровати.

— Все болеют или в отъезде — говорит она, запихивая рядом с несессером бюстгальтеры и трусики. — Сейчас доступна одна я.

— Доступна! — с досадой ворчит Элинор. — Ты недоступна, черт, ты же на больничном! Думаешь, я не вижу, что тебе по-прежнему больно?

Не закончив движение, Карен замирает, смотрит на мать. Собирается запротестовать, но та не дает ей рта открыть:

— Нет, милая, старуху-мать так легко не обманешь. Если не побережешься, заработаешь прострел, ты ведь все время опираешься на правую ногу. У меня у самой треснул диск, потому что я постоянно носила тебя маленькую на одном бедре, так что про такие вещи мне кое-что известно.

Карен садится на кровать рядом с матерью.

— Ладно, мне и правда иногда больно, но день ото дня становится лучше. И вы все равно послезавтра уезжаете, так что мы проведем вместе лишь на один день меньше.

Элинор тяжело вздыхает.

— Из-за этого я, конечно, рыдать не стану, но мне не нравится, что тебе больно. К тому же вид у тебя слишком уж довольный, — добавляет она.

Карен поворачивает голову, подняв брови, смотрит на мать:

— Слишком довольный?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я. Тебе невтерпеж поскорее сбежать отсюда. Удрать от всех, кто о тебе беспокоится, и побыть одной, хоть в гостинице.

Карен пожимает плечами.

— Ты же знаешь, какая я есть.

— Не какая ты есть, а какой ты стала, вот что ты имеешь в виду.

— И тебе известно почему, — коротко роняет Карен.

— Да, Карен. Это мне в точности известно. Но тебе пора с этим заканчивать. Ты ведь живешь.