Шторм

— Она переехала на Вествогёй, когда стало падать зрение, — пояснила медсестра. — Ей пришлось оставить преподавание в начале восьмидесятых.

— И с тех пор вы живете здесь?

Снова кивок.

— Вы были в Винстаде с тех пор, как вернулись?

Она помолчала, а потом пробормотала «нет».

— Почему?

В этот раз медсестра ответила сама, не дожидаясь реакции женщины.

— Она плохо видит, даже в очках.

Рино только сейчас понял, почему взгляд Сёльви казался ему отстраненным и отрешенным.

— Где именно на Вествогёй вы жили?

И снова медсестра ответила прежде Сёльви.

— В Хейнесе. Вы еще не были там? По-моему, это самое красивое место на земле.

— Далеко отсюда?

— Нет, девять-десять километров.

— Тогда я больше не буду вас утомлять.

Когда он встал, Сёльви оживилась, она изо всех сил пыталась что-то сказать.

— Она говорит, что Руаль часто приходил к ней поговорить. Ему очень тяжело приходилось дома.

— Из-за побоев?

Сёльви кивнула.

— Вы знали, что у него переломаны все пальцы. все, до единого?

Сёльви покачала головой. Слезы ручьем катились по щекам.

— Почему же никто из взрослых не вмешался и не помешал отцу?

Снова поток бормотаний.

— Она говорит, что отец был еще не самым страшным злом. Чаще и сильнее бил Боа.



Как и сказала медсестра, дом Сёльви Унстад располагался в очень живописном месте. На несколько сотен метров от береговой линии простиралась долина с парой десятков домов.

Несправедливо и обидно, подумал Рино, жить в таком красивом месте почти слепой. Он подошел к дому, белоснежному, старинному, но решил не беспокоить новых владельцев и повернул обратно. Осторожно выруливая на своем «Вольво» по грунтовой дорожке, он заметил черного кота, сидящего на обочине неподалеку. Он вышел из машины и поманил его. Кот скептически взглянул на него. «Исаак», — позвал Рино, но кот не отреагировал. Он попытался снова, с другой интонацией, однако кот не проявил ни малейшего интереса.





Глава 35




Поездку в Осло как будто ниспослали свыше. Желание продолжать общение с Ольгой снижалось в том же темпе, как возрастал ее интерес. Так что, отменяя запланированную встречу в Сволвере, Фалк даже почти не мучился угрызениями совести. Он добавил несколько слов о том, что их дорожки обязательно когда-нибудь пересекутся, но оказалось, у Ольги хорошо развита интуиция, всего через несколько минут она ответила на письмо, назвала его чудаком и попросила больше никогда ей не писать. Это было немного обидно, но всего на минутку-другую — уже сидя в самолете рейса SK4004 из Будё в Осло, он почувствовал облегчение от того, что навсегда попрощался с Ольгой, от которой успел подустать. Однако кое-что его все-таки тревожило. Туманные детские воспоминания становились все ярче, и он до ужаса боялся того, что может открыться, когда туман рассеется.



Фалка, который не был в столице с тех пор, как в 1998 году аэропорт переехал из Форнебю в Гардемуен, новый аэропорт, аэроэкспресс и билетные автоматы слегка сбивали с толку. Лишь выйдя из терминала на Центральном вокзале Осло и усевшись в ожидающее такси, он поверил, что действительно сможет добраться до пожилого учителя. Фалк разговаривал с ним по телефону сегодня утром и записал адрес многоэтажного дома в районе Грюнерлёкка. При виде обветшалой шестиэтажки, выкрашенной в грязно-серый цвет, ему захотелось домой к кошкам. К счастью, внутри все выглядело не так печально, хотя на лестнице пахло чем-то похожим на недосушенные тресковые головы. Он поднялся на третий этаж и остановился перевести дух, прежде чем нажать на кнопку звонка.

Мужчина, который открыл ему дверь, носил солнцезащитные очки, большие, квадратные, настолько темные, что за ними невозможно было разглядеть глаза. Он был одет в черный свитер под горло, лишь редкие спутанные волосы слегка оживляли его мрачный и печальный вид.

— Аксель Вестерман?

— Шансы встретить здесь кого-то другого близки к нулю. Входите.


Вестерман, сгорбленный угасающий старик, проводил Фалка в довольно темную квартиру. Пара бра создавала приглушенный свет, но не более того.

— Садитесь, садитесь, — Вестерман указал на потертый диван, а сам уселся в ветхое кресло. Даже в полутьме Фалк заметил, что кожа на учительском лице была покрасневшей и раздраженной.

— Простите, что здесь такое освещение, скорее, его вообще нет, но понимаете, у меня редкая болезнь. У нее романтичное имя — эритропоэтическая протопорфирия.

В первую очередь страдает кожа. Если я хоть ненадолго выхожу на дневной свет, она покрывается ужасными волдырями, но хуже всего все-таки страшная светобоязнь. Я включил бра, когда вы позвонили в дверь, обычно же я сижу в полной темноте. Использую лампочки по пятнадцать ватт. Менее яркие достать не смог. Конечно, можно было бы назвать это иронией судьбы. — Вестерман поправил пальцем очки. — Я ведь проработал в школе для слепых более десяти лет.

— Здесь достаточно светло, — сказал Фалк, очертания комнаты постепенно проступали из полумрака.

— Что-нибудь выпьете? Правда, готовлю я в темноте, так что не могу гарантировать, что именно попадет в вашу чашку.

Старик улыбнулся, явно довольный своим чувством юмора.

Фалк вежливо отказался и достал папку с документами.

— А вы упорный, — Вестерман почесался. — Подумать только, отправиться в такой далекий путь, чтобы показать мне какую-то картинку.

Фалк открыл папку и вытащил рисунок. В полумраке цвета на злом лице были почти незаметны. Он развернул рисунок и положил его на стол. Вестерман поднял его к тусклому свету бра. Его подбородок блестел от пота, но в комнате было не больше двадцати градусов, так что жарко ему точно не было.

Фалк до сих пор не видел глаз своего собеседника и почему-то чувствовал себя из-за этого не в своей тарелке.

Вестерман поднял с пола настольную лампу и некоторое время пристраивал под ней рисунок, прежде чем включить. Какое-то время он сидел неподвижно, затем снова выключил лампу.

— Вы нашли его на месте подозрительного несчастного случая, так вы сказали?

— Я не говорил, что этот несчастный случай подозрительный.

— Ну, должно быть, так. Вряд ли бы вы приехали в Осло с Лофотенских островов, если бы не пахло жареным.

— Мужчина обгорел до неузнаваемости. Он выжил, точнее, он может самостоятельно дышать, но не более того. И да, многое указывает на то, что его облили бензином и подожгли.

— А маска?

— Все произошло в гараже. Маска висела под самым потолком.

— И смотрела на жертву сверху вниз?

Фалк пожал плечами.

Старик потер подбородок. Тыльная сторона ладони была покрыта волдырями.

— Я узнаю эту боль, — сказал он.

— Маска злости?

— Кто вам об этом сказал?

— Это выяснил мой напарник.

Вестерман снова взглянул на рисунок, на этот раз не зажигая лампу.

— В основном на курсы приходят дети. Не все легко смиряются с потерей зрения, родителям тоже тяжело. Но иногда это далеко не самая глубокая рана. Очень быстро учишься видеть некую схему. По крайней мере, я быстро научился. Многие коллеги считали мой метод сомнительным, им не нравилось, что я сдвигаю фокус внимания. Ведь цель школы именно в том, чтобы помочь справиться с потерей зрения. Но я видел детей с тяжелыми психологическими травмами, как только они входили в класс. Этот мой талант я сохранил до сих пор.

Фалк не в силах оторвать взгляд от солнцезащитных очков тут же почувствовал, что его собственные раны проступили наружу.

— На свете много садистов, самые страшные из них редко попадают в прессу. Главные злодеи, как правило, остаются на свободе. Но мои глаза, боящиеся света, хорошо различают страдания, которые те причиняют своим детям.

Фалк сглотнул и опустил глаза.

— Какое-то время я считал себя первопроходцем, но потом выяснил, что многие дети рисовали, чтобы облегчить свои страдания, задолго до того, как попадали в Хюсебю. Необязательно маски, это все-таки моя идея, но, как ни удивительно, часто они рисовали лица и таким образом овеществляли ту боль и злость, которую копили внутри. Если бы вы поговорили с детским психологом того времени, вам бы сказали, что маски служили своего рода воплощением той ненависти, которую они испытывали к насильнику. А ведь это совсем не так.

Вестерман снова вытер пот с подбородка.

— Скажите, офицер, у вас есть дети?

— Дочь.

— Помните, что она рисовала в детстве?

— Точно не злобные лица.

— Это хорошо. Значит, как отец, вы не наделали грубых ошибок. Самому мне не повезло иметь детей, возможно, именно поэтому у меня и развился этот талант интуиции.

— Маска, — сказал Фалк, чувствуя, что старик подбирается к тому, о чем он совсем не хотел вспоминать. — Что вы можете о ней рассказать?