Штамм. Закат

Доктор Эверетт Барнс, директор Центра по контролю и профилактике заболеваний, сидел в бывшей штаб-квартире проекта «Канарейка» на углу Одиннадцатой авеню и Двадцать седьмой улицы. Он подремывал, откинувшись на спинку офисного кресла, которое еще недавно, как и весь этот кабинет, принадлежало Эфраиму Гудвезеру. Телефонный звонок потревожил его сон, но не настолько, чтобы Барнс пробудился. Для этого потребовалось физическое вмешательство – на плечо директора легла рука специального агента ФБР.

Встряхнувшись ото сна, Барнс сел прямо. После короткой передышки он будто бы посвежел.

– Вашингтон? – попробовал угадать директор.

Агент покачал головой:

– Гудвезер.

Барнс нажал на мигающую кнопку настольного телефонного аппарата и снял трубку.

– Эфраим? Где ты?

– На Пенне. В телефонной будке.

– Ты в порядке?

– Я только что посадил сына на поезд, уходящий из города.

– Вот как?

– Я готов приехать.

Барнс посмотрел на агента и кивнул:

– Рад слышать. Для меня это большое облегчение.

– Я бы хотел видеть тебя лично.

– Оставайся на месте. Я уже в пути.

Барнс положил трубку. Агент подал ему пальто. Барнс был в полной военно-морской форме, со всеми регалиями. Они вышли из главного здания и спустились по ступенькам на тротуар, возле которого был припаркован черный внедорожник доктора Барнса. Директор уселся на пассажирское сиденье, агент включил зажигание.

Удар нанесли совершенно неожиданно. Барнс даже не понял, что происходит – не с ним, а с агентом ФБР. Тот повалился вперед и уткнулся подбородком в кнопку сигнала – раздался непрерывный гудок. Агент попытался поднять руки и тут же получил второй удар с заднего сиденья. Мелькнул пистолет, зажатый в чьей-то руке. Потребовался еще один удар, чтобы агент вырубился окончательно и обмяк, привалившись к дверце.

Нападавший соскочил с заднего сиденья, открыл водительскую дверь, вытащил потерявшего сознание агента и свалил его на тротуар, словно большой мешок с грязным бельем.

Затем Эфраим Гудвезер прыгнул на водительское сиденье и захлопнул дверь. Барнс открыл дверцу со своей стороны и попытался выйти, но Эф втянул его обратно и прижал ствол пистолета – нет, не к голове, а к внутренней стороне бедра. Только доктора и, возможно, профессиональные военные знают, что человек может выжить после ранения в голову или шею, но выстрел в бедренную артерию влечет за собой неминуемую смерть.

– Закрой, – велел Гудвезер.

Барнс повиновался. Эф уже набрал скорость и вел внедорожник по Двадцать седьмой улице.

Барнс заелозил, пытаясь отодвинуться от пистолета, упиравшегося ему в пах.

– Пожалуйста, Эфраим… Ну пожалуйста… Давай поговорим…

– Отлично! Начинай.

– Могу я, по крайней мере, накинуть ремень?

Эф резко свернул на перекрестке.

– Нет! – рявкнул он.

Барнс увидел, что Эфраим успел сунуть какой-то предмет в держатель для чашки, располагавшийся между ними. Это был фэбээровский значок в форме щита. Ствол пистолета по-прежнему жестко упирался в ногу Барнса. Левая рука Эфа уверенно лежала на рулевом колесе.

– Пожалуйста, Эфраим, будь очень, очень осторожен…

– Говори, Эверетт. – Эф посильнее нажал пистолетом на ногу Барнса. – Какого черта ты все еще здесь? Все еще в городе? Хочешь занять место в первом ряду партера?

– Я не знаю, на что ты намекаешь, Эфраим. Я там, где больные люди.

– Ну да, больные, – пренебрежительно фыркнул Эф.

– Зараженные.

– Эверетт… если будешь продолжать в том же духе, пистолет возьмет да и выстрелит.

– Ты пил.

– А ты лгал. Я хочу знать, почему до сих пор не объявлен чертов карантин!


Ярость Эфа, казалось, заполнила весь салон машины. Автомобиль резко вильнул вправо, чтобы избежать столкновения с искореженным и разграбленным автофургоном, брошенным посреди улицы.

– Ни одной мало-мальски компетентной попытки локализовать очаг, – наседал Гудвезер. – Почему не пытаетесь тушить пожар? Отвечай!

Барнс прижался к дверце и заскулил, как маленький мальчик.

– Все совершенно вышло из-под моего контроля, – прохныкал он.

– Дай-ка угадаю. Ты просто подчиняешься приказам?

– Я… я согласился на эту роль, Эфраим. Пришло время сделать выбор, и я его сделал. Этот мир, Эфраим… тот мир, который, как нам казалось, мы знали… он на грани.

– Вот те на! Быть не может!

В голосе Барнса вдруг появились ледяные нотки:

– Самое умное – это поставить на них. Никогда не бросай на кон свою жизнь, Эфраим. Все крупнейшие общественные институты уже подорваны, прямо или косвенно. Говоря это, я имею в виду, что они либо развращены, либо извращены. Причем разложение идет в высших эшелонах власти.

– Элдрич Палмер, – резко кивнул Эф.

– Это имеет какое-то значение на данном этапе?

– Для меня – имеет.

– Когда пациент умирает, Эфраим, – когда никаких надежд на поправку уже нет, – что делает хороший врач?

– Борется до конца.

– Чтобы продлить агонию? Неужели? Когда конец близок и неминуем? Когда спасти пациента уже невозможно – ты что, предлагаешь паллиативное лечение и оттягиваешь неизбежное? Или же ты все-таки предоставляешь события их естественному ходу?

– Естественному?! Боже, Эверетт!..

– Не знаю, как еще можно назвать происходящее.

– Я называю эвтаназией. Всей человеческой расы. А ты стоишь поодаль в своей военно-морской форме и наблюдаешь, как эта раса умирает на операционном столе.

– Ты явно хочешь перейти на личности, Эфраим, между тем как вовсе не я заварил эту кашу. Обвиняй болезнь, а не врача. В каком-то смысле я потрясен не меньше твоего. Но я реалист, и некоторые вещи не могут исчезнуть только потому, что мы этого хотим. Я сделал то, что сделал, по одной простой причине: у меня не было другого выбора.

– Выбор есть всегда, Эверетт. Всегда. Я это знаю наверняка! А ты… ты трус, предатель и, что еще хуже, конченый мудак!

– Ты проиграешь этот бой, Эфраим. В сущности, если я не ошибаюсь, ты уже проиграл.

– Посмотрим, – сказал Эф.

Они уже проехали полгорода.

– Мы оба посмотрим, ты и я. Будем смотреть вместе.





«Сотбис»




Аукционный дом «Сотбис», основанный в 1744 году, выставлял на торги произведения искусства, бриллианты и недвижимость в сорока странах мира. Его главные демонстрационные залы находились в Лондоне, Гонконге, Париже, Москве и Нью-Йорке. Нью-йоркский «Сотбис», занимающий часть Йорк-авеню между Семьдесят первой и Семьдесят второй улицами, располагался всего в одном квартале от шоссе Франклина Делано Рузвельта и Ист-Ривер. Это было сплошь застекленное по фасаду здание, на десяти этажах которого разместились офисы специалистов, галереи и аукционные залы – иные из последних обычно были открыты для широкой публики.

Впрочем, на сегодняшний день это правило не распространялось. Наряды частных охранников в масках-респираторах были выставлены снаружи здания, вдоль тротуара, и внутри – за вращающимися дверями. Верхний Ист-Сайд старался сохранять хоть какое-то подобие цивильности, притом что многие районы города уже погрузились в хаос.

Сетракян выразил желание зарегистрироваться в качестве официального участника предстоящих торгов. Им с Фетом выдали маски, после чего разрешили пройти внутрь.

Вестибюль здания представлял собой высоченный зал, простирающийся едва ли не до самой крыши: десять ярусов балконов, огражденных перилами. Вместе с сопровождающим Сетракян и Фет поднялись по эскалаторам на пятый этаж в офис представителя «Сотбис».

Как только они вошли, представитель – а точнее, представительница – аукционного дома надела бумажную маску. Она даже не подумала выйти из-за своего стола. Рукопожатия давно считались вопиющим нарушением санитарии. Сетракян вновь изложил свое намерение, женщина кивнула и достала пачку бланков.

– Укажите имя и номер вашего брокера, – сказала она. – И будьте так добры перечислить все ваши счета ценных бумаг. В доказательство вашего намерения участвовать в торгах вы должны авторизовать перевод денежных средств на сумму в один миллион долларов – это стандартный депозит для аукциона такого уровня.

Крутя в своих изувеченных пальцах шариковую ручку, Сетракян коротко взглянул на Фета.

– Боюсь, в настоящий момент я только выбираю своего брокера. Однако я и сам обладаю некоторыми весьма интересными предметами антиквариата. Я был бы счастлив выставить их в качестве залога.

– Мне очень жаль.