Штамм. Закат

Назарет, Пенсильвания




Августин…

Августин Элисальде поднялся на ноги. Он стоял в хаосе абсолютной темноты. В кромешном осязаемом чернильном мраке, лишенном даже намека на проблеск света. Типа космоса, только без звезд. Он поморгал, желая удостовериться, что глаза открыты. И они таки были открыты. Никаких изменений.

Это смерть? Нигде на белом свете не может быть так темно.

Должно быть, смерть. Так и есть. Он гребаный жмурик.

Или… может, они уже обратили его? Может, он теперь вампир? Тело отобрали, а эта старая его часть, способная думать, заперта в темноте мозга, как пленник на чердаке. Может, прохлада вокруг и твердость пола под ногами – всего лишь проделки разума, возмещающего отсутствие ощущений, и он навсегда замурован внутри собственной головы?

Гус присел, пытаясь увериться в своем существовании за счет движений и отдачи органов чувств. Слегка закружилась голова – глазам не на чем было сфокусироваться, – поэтому он пошире расставил ноги, затем протянул руку вверх, подпрыгнул, но до потолка не достал.

Его рубашка колыхнулась от легкого ветерка. Пахло грунтом.

Почвой.

Он был под землей. Похоронен заживо.

Августин…

Вот, снова. Голос матери. Она звала его, как бывало во сне.

– Мама?

Его вопрос вернулся эхом, и Гус вздрогнул. Он вспомнил маму в том виде, в каком оставил ее: она сидела в своей спальне, в стенном шкафу, под грудой сброшенной с вешалок одежды. Сидела и плотоядно смотрела на сына, обуреваемая голодом новообращенной.

«Вампиры», – сказал тот старик.

Гус повертелся на месте, пытаясь угадать, откуда донесся голос. Ему не оставалось ничего, кроме как следовать за этим звуком.

Он сделал несколько шагов, уткнулся в каменную стену и попытался нащупать дорогу дальше, водя руками по гладкой, слегка изгибавшейся поверхности. Его воспаленные ладони все еще кровоточили – в местах соприкосновения с осколком стекла, которым он орудовал, убивая (нет – уничтожая!) своего брата, обернувшегося вампиром. Гус остановился, ощупал запястья и понял, что наручников, которые он таскал с момента бегства из-под стражи – «браслеты» были соединены цепочкой, но цепочку расстреляли из арбалета охотники, – этих наручников больше не было.

Охотники… Они и сами оказались вампирами. Появились откуда ни возьмись на той улочке в Морнингсайд-Хайтс и вступили в сражение с другими вампирами – ни дать ни взять бой двух группировок в гангстерской войне. Только вот охотники были хорошо экипированы. Вооружены до зубов; отличная координация действий. Колесили на машинах. Ничего похожего на тех кровожадных недоумков, с которыми Гус столкнулся ранее. Столкнулся и уничтожил.

Последнее, что он помнил, – как его закинули на заднее сиденье внедорожника. Но – почему именно его?

Легкое дуновение ветерка снова скользнуло по лицу – как последний вздох самой матери-природы, – и Гус последовал за ним, надеясь, что движется в верном направлении. Стена закончилась углом. Он попробовал нащупать поверхность напротив, слева от себя, и обнаружил то же самое – стена обрывалась острым углом. Посредине была пустота. Словно дверной проем.

Гус наугад прошел немного вперед, и эхо его шагов подсказало, что помещение, куда он попал, шире предыдущего, с более высоким потолком. Здесь тоже ощущался легкий запах, странно знакомый. Гус попытался распознать его.

Есть! Так пахла чистящая жидкость, которой он пользовался в тюрьме, когда получал наряд на уборку. Нашатырный спирт. Пахло слабо, не так, чтобы щипало в носу.

Затем что-то изменилось. Гус подумал было, что мозг опять играет с ним шутки, но быстро осознал: нет, в помещении действительно светлело, только очень медленно. Это – и еще общая неясность ситуации – наполняли его душу ужасом. Наконец он различил две лампы на треножниках, они, широко расставленные у дальних стен, постепенно наливались светом, разбавляя густую черноту.

Гус прижал к бокам полусогнутые руки и сильно напрягся, как это делают мастера смешанных боевых искусств, которых он видел в Интернете. Лампы все разгорались, но очень медленно, едва различимо. Однако зрачки Гуса так расширились в темноте, а сетчатка настроилась так чутко, что глаза среагировали бы на любой источник света.

Поначалу Гус его не распознал. Существо стояло прямо перед ним, не более чем в трех-четырех метрах, но голова его и конечности были настолько бледны, недвижны и гладки, что зрение воспринимало их как часть каменной стены.

Единственное, что выделялось, – пара симметричных темных отверстий. Не черных, но почти черных.

А на самом деле – глубочайшего красного цвета. Кроваво-красного.

Если это и были глаза, они не моргали. И не сверлили Гуса взором. Они смотрели на него поразительно бесстрастно. Эти глаза были равнодушны, точно пара красных камней. Налитые кровью глаза, которые уже увидели все, что только можно увидеть.

Гус разобрал контур одеяния на теле существа – оно сливалось с темнотой, словно черная плоскость в черном провале. Если Гус правильно оценивал масштаб вещей, существо было высокого роста. Неподвижность его казалась покоем самой смерти. Гус тоже стоял не шевелясь.

– Ну и что это все значит? – спросил он.

Голос прозвучал даже забавно – тонко и пискляво, выдавая страх.

– Думаешь, сегодня у тебя на ужин мексиканец? Я б на твоем месте пораскинул мозгами еще разок. Давай подходи, подавись мною, сука!

Существо излучало такую тишину и такое спокойствие, как если бы Гус взирал на статую, обряженную в платье. Его череп был безволосым и гладким, совершенно гладким, даже ушные хрящи отсутствовали. Только сейчас до Гуса донесся какой-то звук: он услышал – скорее почувствовал, чем услышал – тихую вибрацию, что-то вроде гудения.

– Ну, – сказал он ничего не выражающим глазам. – Чего ждешь? Хочешь поиграть со жратвой, прежде чем слопать? – Гус поднес кулаки ближе к лицу. – Я тебе не гребаная чалупа[6] какая-нибудь, слышь, ты, кусок дерьма?

Что-то иное, нежели движение, привлекло его внимание – где-то справа, – и Гус увидел еще одно существо. Оно стояло как часть стены, чуть меньше ростом, чем первое, глаза другой формы, но столь же бесчувственные.


А затем слева медленно – так, во всяком случае, воспринял это Гус – проступило третье.

Гусу, который был знаком с судебными процедурами не понаслышке, показалось, будто он предстал перед тремя судьями-пришельцами в каком-то каменном застенке. Мозг его просто выскакивал из черепа, но единственное, что он мог противопоставить всему этому, был словесный понос. Говорить, не закрывая рта, – вот главное правило. Если тебя обвиняют в групповухе – надо строить из себя не просто участника, но организатора и зачинщика. Судьи, перед которыми он орал всякие непотребства, называли это «неуважением к суду». Гус называл это «противостоянием». Он всегда поступал так, когда чувствовал, что на него смотрят сверху вниз. Когда ощущал, что к нему относятся не как к уникальной личности, а как к некой докуке, препятствию на пути.

Мы будем кратки.

Гус вскинул руки к вискам. Нет, уши здесь ни при чем – голос звучал где-то в его голове. Он исходил из той же самой части мозга, где брали начало его собственные внутренние монологи, – будто какая-то пиратская радиостанция начала вещать на его волне.

Ты Августин Элисальде.

Он сжал голову руками, но голос крепко сидел внутри. Не выключишь.

– Ну да, я в курсе. А вот вы что за дерьмо? И как вы забрались в мою…

Ты здесь не как пропитание. У нас под рукой полно живого материала, хватит на весь снежный сезон.

«Живого материала?»

– А-а, то есть людей?

До этого момента Гус по временам слышал в пещерах крики страданий и боли, эхом отдававшиеся под сводами, но думал, что это голоса из его снов.

Животноводство свободного выгула многие тысячелетия обеспечивало наши потребности. Глухие твари служат изобильным источником пищи. В определенных обстоятельствах становишься необыкновенно изобретательным.

Гус едва понимал слова, он хотел быстрее добраться до сути.

– То есть… Ты хочешь сказать, вы не собираетесь превращать меня в… в одного из вас?

Наша древняя родословная чиста. Присоединиться к нашему роду – большая привилегия. Это награда, совершенно уникальная, и заслужить ее можно только очень, очень дорогой ценой.

Гус не имел ни малейшего представления, о чем они говорят.

– Если вы не собираетесь пить мою кровь, то что, черт побери, вам от меня нужно?

У нас есть предложение.

– Предложение? – Гус несколько раз стукнул кулаком по своей голове, словно по неисправному прибору. – Ну что ж. Я весь гребаное внимание. Если у меня нет другого выбора…

Нам нужен слуга для работы при свете дня. Охотник. Мы ночная раса, вы дневные существа.

– Дневные существа?

Ваш эндогенный циркадный ритм прямо соответствует циклу света и мрака, который вы называете сутками. Природные биологические часы вашего вида соответствуют небесному расписанию этой планеты, у нас же все наоборот. Ты – существо солнца.

– Что за хрень ты несешь?

Нам нужен кто-то, кто мог бы свободно перемещаться с места на место в дневные часы. Кто-то, кто мог бы выдерживать длительное воздействие солнечных лучей и, по сути, использовать их силу, так же как любое другое оружие, находящееся в его распоряжении, для истребления нечистых.

– Для истребления нечистых? Вы ведь вампиры? Вы что, хотите сказать, я нужен в качестве убийцы ваших собратьев?

Нет, не наших собратьев. Нечистый штамм, который столь беспорядочно распространяется среди вашего народа, – сущее наказание. Он вышел из-под контроля.

– А чего вы ожидали?

Мы не имеем к этому отношения. Стоящие перед тобой существа являют собой образцы чести и благоразумия. Та зараза не что иное, как нарушенное перемирие, нарушенное равновесие, которое длилось веками. Для нас это смертельное оскорбление.

Гус отступил на десяток сантиметров. Ему представилось, что он и впрямь начал кое-что понимать.

– Ага. Значит, кто-то пытается рулить в вашем квартале? – перевел он услышанное на свой язык.

Мы не размножаемся бессистемно и хаотично, как вы. Для нас процесс продолжения рода – вопрос, требующий тщательного рассмотрения.

– То есть вы разборчивы в еде.

Мы едим, что хотим. Пища – это пища. Насытившись, мы избавляемся от сосуда.

Гуса распирало от смеха, он чуть не задохнулся. Эти твари говорят о людях, словно покупают их по три штуки за доллар в лавке за углом.

Ты находишь это забавным?

– Нет. Как раз наоборот. Потому и смеюсь.

Съев яблоко, ты выбрасываешь сердцевину? Или собираешь семена, чтобы посадить новые деревья?