Штамм. Начало
Часть 36 из 75 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Она положила трубку и через окно посмотрела на могилы. Два прямоугольника вскопанной земли. Анна Мария подумала о собаках. И об Энселе. О том, что он с ними сделал.
Она потерла руки, вновь прошлась по дому, правда ограничилась первым этажом. Выдвинула ящик буфета, стоящего в столовой, в котором лежали серебряные приборы, – ее свадебное серебро, сверкающее, отполированное. Она дотронулась до каждой ложки, вилки, ножа, кончики пальцев летали от серебра к губам и обратно. Анне Марии казалось, что она просто рассыплется в прах, если не прикоснется к каждой серебряной вещице.
Потом Анна Мария направилась к черному ходу. Она остановилась, совершенно вымотанная, схватилась за ручку двери, постояла, набираясь сил. Помолилась, прося Господа помочь ей понять, что происходит, наставить на путь истинный.
Открыв дверь, она спустилась по ступеням во двор и двинулась к сараю. К тому самому сараю, из которого вытащила трупы собак на середину двора, не зная, что и делать. К счастью, под передним крыльцом нашлась лопата, поэтому ей не пришлось возвращаться в сарай. Она похоронила собак и поплакала над могилами. Она плакала по Герти и Папу… по детям… по себе…
Анна Мария задержалась у боковой стены, где под маленьким окном в простом крестообразном переплете росли желтые и красные хризантемы. После короткой паузы она заглянула внутрь, ладонью прикрывая глаза от солнечного света. На стене висели садовые инструменты; плотницкие, столярные и слесарные лежали на полках и на маленьком верстаке. Солнечный свет, проходивший сквозь окно, рисовал на земляном полу четкий прямоугольник. Тень Анны Марии падала на металлический столб, вбитый в пол. Конец одной цепи, прикрепленной к столбу, – вторую сняли – терялся в тени. Земля по ту сторону столба была вскопана.
Она вернулась к фасаду сарая, остановилась перед дверью – ручки на створках обматывала та самая цепь, отцепленная от столба, – прислушалась.
– Энсель?
Только ее шепот, ничего больше. Некоторое время она прислушивалась, но, ничего не услышав, приникла ртом к щели между створками двери. Щель была узкая, сантиметра полтора, не более.
– Энсель?
Шуршание. Звук этот привел ее в ужас… и одновременно успокоил.
Он все еще в сарае. Все еще с ней.
– Энсель… я не знаю, что делать… пожалуйста, скажи, что мне делать… я не могу без тебя. Ты мне нужен, дорогой. Пожалуйста, ответь мне. Что мне делать?
Анна Мария сунула руку за пазуху, достала из-под блузки короткий ключ на обувном шнурке. Взяв в другую руку висячий замок, закреплявший цепь в дверных ручках, она вставила ключ в замочную скважину и долго поворачивала, пока скоба не отщелкнулась. Она сняла замок, распутала цепь, позволив ей упасть на траву.
Створки разошлись на десяток сантиметров. Солнце стояло высоко, свет в сарай попадал только через маленькое оконце, так что бо́льшая часть помещения пряталась в тени. Анна Мария стояла на пороге, пытаясь разглядеть, что же там внутри.
– Энсель?
Она увидела, как в тени что-то шевельнулось.
– Энсель… ты не должен так шуметь… ночью. Господин Отиш, который живет на другой стороне улицы, звонил в полицию, думал, это собаки… собаки.
На глаза Анны Марии навернулись слезы, она сдержала их с огромным трудом.
– Я… я почти сказала ему о тебе. Я не знаю, что делать, Энсель. Правильно ли я поступила? Я такая беспомощная. Пожалуйста… ты мне очень нужен.
Она уже взялась за ручки, когда услышала стон, сразу же перешедший в крик.
Энсель бросился на дверь… Он бросился на нее, Анну Марию… Вылетел откуда-то изнутри. Только цепь остановила его, оборвав звериный рев, рвавшийся из горла.
Двери распахнулись шире, и она – прежде чем закричать, прежде чем захлопнуть створки, как захлопывают ставни при приближении урагана, – увидела своего мужа, сидевшего на корточках на полу, с черным раззявленным ртом. Энсель был абсолютно голый, если не считать собачьего ошейника. Бо́льшую часть волос он с себя сорвал, точно так же как ранее сорвал с себя всю одежду. Его бледное, с синими венами тело было ужасно грязным, оттого что он спал – прятался – в земле, как мертвец, получивший возможность вырыть себе собственную могилу. Энсель оскалил запятнанные кровью зубы и попятился от света. Демон, истинный демон… Закрыв створки, Анна Мария трясущимися руками обмотала ручки цепью, навесила замок, заперла его на ключ, повернулась и убежала в дом.
Трайбека
Лимузин доставил Габриэля Боливара в офис его личного врача, расположенный в доме с подземным гаражом. Доктор Рональд Бокс пользовал многих нью-йоркских знаменитостей из мира кино, телевидения и музыки. Он не был модным доктором или доктором Кайфом, функции которого сводились бы к выписыванию рецептов, хотя ни в чем не отказывал пациентам. Дело свое он знал и имел высокую репутацию среди специалистов, занимающихся лечением наркотической зависимости, венерических заболеваний, гепатита С и других недугов, обычно сопутствующих славе.
Боливар поднялся на лифте в инвалидном кресле, одетый только в черный халат. Он весь ушел в себя и выглядел глубоким стариком. Его длинные шелковистые волосы стали сухими, они выпадали клочьями. Он закрывал лицо тонкими скрюченными артритом руками, чтобы никто его не узнал. Горло распухло и так воспалилось, что Боливар едва мог говорить.
Доктор Бокс принял его сразу же. Он просматривал снимки, переданные по Интернету из клиники. Заведующий отделением томографии, который видел только результаты обследования, а не пациента, прислал записку с извинениями, пообещав завтра же починить томограф и провести новое обследование через день-другой. Но, увидев Боливара, доктор Бокс засомневался в неисправности оборудования. Вооружившись фонендоскопом, он уже прослушал сердце Боливара и его легкие, попытался заглянуть в горло, но пациент отказался раскрыть рот, его черно-красные глаза горели болью.
– Как давно ты носишь эти контактные линзы? – спросил доктор Бокс.
Губы Боливара злобно изогнулись, он покачал головой.
Доктор Бокс взглянул на здоровяка в униформе шофера, стоявшего у двери. Телохранитель Боливара Илия – рост два метра, сто двадцать килограммов мышц и костей – казался очень взволнованным, и доктор Бокс действительно испугался. Он посмотрел на больные старческие руки рок-звезды, которые определенно не потеряли силу, затем попытался прощупать лимфатические узлы под челюстью, однако и эта процедура отозвалась слишком сильной болью. Перед томографией Боливару замерили температуру – 50,5 градуса Цельсия, температура невозможная для человеческого тела, однако, стоя рядом с Боливаром, ощущая идущий от него жар, доктор Бокс понимал, что она реальна.
Доктор отошел на несколько шагов:
– Даже не знаю, как тебе это сказать, Габриэль. Твое тело, похоже, усеяно злокачественными новообразованиями. Это рак. Я вижу карциному, саркому и лимфому при огромном количестве метастаз. Я не могу назвать ни одного медицинского прецедента, хотя, разумеется, буду настаивать на привлечении лучших специалистов в этой области.
Боливар сидел и слушал, в его глазах горела злоба.
– Я не знаю, что это такое, но что-то крепко взяло тебя в оборот. В буквальном смысле. Я могу сказать, что твое сердце перестало биться само по себе. Судя по всему, этим органом управляет рак. Заставляет его биться. То же самое и с легкими. Они чем-то заполнены… почти съедены чем-то… во что-то трансформировались… Словно ты… – В этот самый момент доктор Бокс осознал, что происходит. – Словно ты находишься в самом разгаре какого-то метаморфоза. Клинически тебя можно считать мертвым. Только этот рак и поддерживает твою жизнь. Я не знаю, что еще сказать. Твои внутренние органы уже отказали, но рак… что ж, у твоего рака все идет прекрасно.
Боливар сидел, глядя куда-то вдаль. Своими жуткими глазами. Горло чуть раздулось, будто ему хотелось что-то сказать, но голос не мог преодолеть возникшую на пути преграду.
– Я хочу, чтобы ты немедленно лег в «Слоун-Кеттеринг». Мы можем устроить тебя туда под вымышленной фамилией и с несуществующим номером карточки социального страхования. Это лучший онкологический центр в стране. Пусть мистер Илия отвезет тебя туда немедленно.
Из груди Боливара донесся стон, который мог означать только одно – «нет». Он положил руки на подлокотники, а когда Илия подошел и взялся за ручки кресла, Боливар встал. Он покачнулся, но устоял на ногах, потом взялся руками за пояс халата и распустил его, полы распахнулись.
Глазам доктора Бакса предстал обвисший пенис, почерневший и сморщенный, готовый отвалиться от паха, словно гнилой плод инжира от гибнущего дерева.
Бронксвилл
Нива, няня семейства Ласс, потрясенная событиями последних двадцати четырех часов, поручила детей заботам своей племянницы Эмили, после чего Себастьяна, дочь Нивы, отвезла мать обратно в Бронксвилл.
Кин и его восьмилетняя сестра Одри уже съели хлопья «Фростид флейкс» и нарезанные кубиками фрукты – все, что Нива взяла с собой из кухни Лассов, когда в спешке покидала дом.
Теперь она возвращалась за добавкой. Дети Лассов гаитянских блюд не ели, и, что еще важнее, Нива забыла взять с собой пульмикорт, противоастматический спрей Кина. Мальчик чихал, лицо у него опухало.
Свернув на подъездную дорожку, они увидели зеленый автомобиль миссис Гилд. Нива велела Себастьяне подождать за рулем, поправила комбинацию под платьем и направилась к боковому входу со своим ключом. Дверь открылась тихо, охранную сигнализацию, похоже, не включили. Нива пересекла раздевалку с ячейками для обуви, крючками для верхней одежды, подогреваемым полом и через французские двери прошла на кухню.
Создавалось ощущение, что никто не заходил сюда, после того как она увезла детей. Нива переступила порог, прислушалась, затаив дыхание, но ничего не услышала.
– Есть здесь кто-нибудь?
Она несколько раз повторила вопрос, гадая, ответит ли госпожа Гилд, которая никогда с ней не разговаривала (Нива считала домоправительницу скрытой расисткой), и ответит ли Джоан, мать, которая была начисто лишена материнского инстинкта и, при всех ее адвокатских успехах, ничем не отличалась от ребенка.
Ничего не уловив, Нива подошла к кухонному острову и поставила на него сумку. Она открыла шкаф, где хранились закуски, и быстро, словно вор, начала наполнять большой пакет крекерами, фруктовыми рулетами, попкорном, время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться.
Забрав из холодильника упаковки нарезанного сыра и йогурты, она заметила на стене рядом с телефонным аппаратом листочек с номером господина Ласса. Но что она могла ему сказать? «Ваша жена больна. Она не в себе. Я забрала детей». Нет. И если на то пошло, за все время, проведенное в доме, она обменялась с этим человеком лишь парой слов. В этом великолепном доме поселилось зло, и свою первейшую обязанность, как няня и как мать, Нива видела в обеспечении безопасности детей.
Она проверила отделение над холодильной камерой для вина и обнаружила, что коробка пульмикорта пуста. Этого она и боялась. То есть ей предстояло идти в подвальную кладовую. Перед тем как спуститься по винтовой, устланной ковром лестнице, Нива достала из сумки черный эмалированный крест. Идя вниз, она прижимала его к боку – на всякий случай. Добравшись до нижней ступени, Нива обнаружила, что для этого времени дня в подвале слишком темно, и повернула все выключатели, прислушиваясь к щелканью ламп.
Они называли этот этаж подвалом, но на самом деле использовали, как и любой другой. В одной комнате располагался домашний кинотеатр с креслами, как в обычном кинотеатре, и тележкой с попкорном; в другой валялись игрушки и стояли столы для настольных игр; третью занимала прачечная. Там же госпожа Гилд держала постельное белье. С ними соседствовали четвертая ванная, кладовка, а недавно появился винный погреб с контролируемой пониженной температурой. Его строили на манер европейских, поэтому рабочим пришлось пробивать бетонное основание и вкапываться в землю.
Урчание нагревательного котла из-за двери едва не заставило Ниву метнуться вверх по лестнице. Она уже повернулась к ступеням, но мальчику требовалось противоастматическое лекарство, слишком уж опухло его лицо.
Нива решительно пересекла подвал и, уже добравшись до кожаных кресел домашнего кинотеатра, на полпути к кладовой заметила, что окна заложены разными вещами: вот почему ясным днем в подвале было так темно. Старые коробки и игрушки были навалены грудами у стены, закрывая маленькие окна, а тряпки и газеты отсекали оставшиеся солнечные лучи.
Нива никак не могла взять в толк, кто мог это сделать, но раздумывать не стала, а поспешила в кладовку. Она нашла спрей Кина на одной полке с витаминами Джоан и пастилками, понижающими кислотность желудка, взяла две коробки с пластиковыми флаконами и поспешила назад, даже не закрыв дверь.
Оглядывая подвал, она заметила, что дверь в прачечную приоткрыта. И что-то в этой двери, которую никогда не оставляли открытой, красноречивее всего символизировало нарушение заведенного порядка, которое так явственно ощущала Нива.
Вот тут-то она и увидела черные земляные пятна на ковре, напоминающие следы. Ее взгляд проследил их до двери в винный погреб, мимо которой Ниве предстояло пройти, если она хотела подняться по лестнице. Землю она увидела и на дверной ручке.
Нива почувствовала зло, приблизившись к погребу. Оно таилось в чернильной темноте за дверью. Зло, лишенное души. Но не холодное. Наоборот, горячее. Но все равно зло, высматривающее добычу. Ручка начала поворачиваться, когда Нива проскочила мимо двери к лестнице. А потом няня, шестидесятитрехлетняя женщина с больными коленями, не поднялась, а взлетела по ступеням. На одной из последних она споткнулась и оперлась рукой с крестом о стену, отбив штукатурку. Что-то преследовало ее. Она закричала по-креольски, выскочив на залитый солнцем первый этаж. Добежав до кухонного острова, Нива схватила сумку и при этом перевернула пакет – его содержимое вывалилось на пол. Однако она была слишком испугана, чтобы обернуться.
При виде матери, с криком выбегающей из дома, в цветастом платье до лодыжек и черных туфлях, Себастьяна выскочила из автомобиля.
– Нет! – крикнула Нива, взмахами руки загоняя ее обратно за руль.
Она бежала так, будто за ней кто-то гнался, но на самом деле никто ее не преследовал. Себастьяна, встревоженная столь странным поведением Нивы, села за руль:
– Мама, что случилось?
– Поехали! – крикнула Нива, ее большая грудь тяжело вздымалась, в глазах все еще стоял страх, она не отрывала взгляда от открытой боковой двери.
– Мама… – Себастьяна включила заднюю передачу. – Это же похищение. У них тут законы. Ты позвонила ее мужу? Ты сказала, что позвонишь ему.
Нива разжала пальцы и обнаружила, что ладонь в крови. Она так крепко сжимала крест, что поперечина врезалась в кожу. Нива разжала кулак, и крест упал на пол.
17-й полицейский участок, Восточная Пятьдесят первая улица, Манхэттен
В камере старый профессор сидел на самом краю скамьи, как можно дальше от храпящего, голого по пояс мужчины, который только что справил малую нужду, не пожелав беспокоить кого-либо вопросом о том, как добраться до унитаза в углу; не пожелал он также предварительно снять штаны.
– Сетрайкин… Сетаркян… Сетрайняк…
Она потерла руки, вновь прошлась по дому, правда ограничилась первым этажом. Выдвинула ящик буфета, стоящего в столовой, в котором лежали серебряные приборы, – ее свадебное серебро, сверкающее, отполированное. Она дотронулась до каждой ложки, вилки, ножа, кончики пальцев летали от серебра к губам и обратно. Анне Марии казалось, что она просто рассыплется в прах, если не прикоснется к каждой серебряной вещице.
Потом Анна Мария направилась к черному ходу. Она остановилась, совершенно вымотанная, схватилась за ручку двери, постояла, набираясь сил. Помолилась, прося Господа помочь ей понять, что происходит, наставить на путь истинный.
Открыв дверь, она спустилась по ступеням во двор и двинулась к сараю. К тому самому сараю, из которого вытащила трупы собак на середину двора, не зная, что и делать. К счастью, под передним крыльцом нашлась лопата, поэтому ей не пришлось возвращаться в сарай. Она похоронила собак и поплакала над могилами. Она плакала по Герти и Папу… по детям… по себе…
Анна Мария задержалась у боковой стены, где под маленьким окном в простом крестообразном переплете росли желтые и красные хризантемы. После короткой паузы она заглянула внутрь, ладонью прикрывая глаза от солнечного света. На стене висели садовые инструменты; плотницкие, столярные и слесарные лежали на полках и на маленьком верстаке. Солнечный свет, проходивший сквозь окно, рисовал на земляном полу четкий прямоугольник. Тень Анны Марии падала на металлический столб, вбитый в пол. Конец одной цепи, прикрепленной к столбу, – вторую сняли – терялся в тени. Земля по ту сторону столба была вскопана.
Она вернулась к фасаду сарая, остановилась перед дверью – ручки на створках обматывала та самая цепь, отцепленная от столба, – прислушалась.
– Энсель?
Только ее шепот, ничего больше. Некоторое время она прислушивалась, но, ничего не услышав, приникла ртом к щели между створками двери. Щель была узкая, сантиметра полтора, не более.
– Энсель?
Шуршание. Звук этот привел ее в ужас… и одновременно успокоил.
Он все еще в сарае. Все еще с ней.
– Энсель… я не знаю, что делать… пожалуйста, скажи, что мне делать… я не могу без тебя. Ты мне нужен, дорогой. Пожалуйста, ответь мне. Что мне делать?
Анна Мария сунула руку за пазуху, достала из-под блузки короткий ключ на обувном шнурке. Взяв в другую руку висячий замок, закреплявший цепь в дверных ручках, она вставила ключ в замочную скважину и долго поворачивала, пока скоба не отщелкнулась. Она сняла замок, распутала цепь, позволив ей упасть на траву.
Створки разошлись на десяток сантиметров. Солнце стояло высоко, свет в сарай попадал только через маленькое оконце, так что бо́льшая часть помещения пряталась в тени. Анна Мария стояла на пороге, пытаясь разглядеть, что же там внутри.
– Энсель?
Она увидела, как в тени что-то шевельнулось.
– Энсель… ты не должен так шуметь… ночью. Господин Отиш, который живет на другой стороне улицы, звонил в полицию, думал, это собаки… собаки.
На глаза Анны Марии навернулись слезы, она сдержала их с огромным трудом.
– Я… я почти сказала ему о тебе. Я не знаю, что делать, Энсель. Правильно ли я поступила? Я такая беспомощная. Пожалуйста… ты мне очень нужен.
Она уже взялась за ручки, когда услышала стон, сразу же перешедший в крик.
Энсель бросился на дверь… Он бросился на нее, Анну Марию… Вылетел откуда-то изнутри. Только цепь остановила его, оборвав звериный рев, рвавшийся из горла.
Двери распахнулись шире, и она – прежде чем закричать, прежде чем захлопнуть створки, как захлопывают ставни при приближении урагана, – увидела своего мужа, сидевшего на корточках на полу, с черным раззявленным ртом. Энсель был абсолютно голый, если не считать собачьего ошейника. Бо́льшую часть волос он с себя сорвал, точно так же как ранее сорвал с себя всю одежду. Его бледное, с синими венами тело было ужасно грязным, оттого что он спал – прятался – в земле, как мертвец, получивший возможность вырыть себе собственную могилу. Энсель оскалил запятнанные кровью зубы и попятился от света. Демон, истинный демон… Закрыв створки, Анна Мария трясущимися руками обмотала ручки цепью, навесила замок, заперла его на ключ, повернулась и убежала в дом.
Трайбека
Лимузин доставил Габриэля Боливара в офис его личного врача, расположенный в доме с подземным гаражом. Доктор Рональд Бокс пользовал многих нью-йоркских знаменитостей из мира кино, телевидения и музыки. Он не был модным доктором или доктором Кайфом, функции которого сводились бы к выписыванию рецептов, хотя ни в чем не отказывал пациентам. Дело свое он знал и имел высокую репутацию среди специалистов, занимающихся лечением наркотической зависимости, венерических заболеваний, гепатита С и других недугов, обычно сопутствующих славе.
Боливар поднялся на лифте в инвалидном кресле, одетый только в черный халат. Он весь ушел в себя и выглядел глубоким стариком. Его длинные шелковистые волосы стали сухими, они выпадали клочьями. Он закрывал лицо тонкими скрюченными артритом руками, чтобы никто его не узнал. Горло распухло и так воспалилось, что Боливар едва мог говорить.
Доктор Бокс принял его сразу же. Он просматривал снимки, переданные по Интернету из клиники. Заведующий отделением томографии, который видел только результаты обследования, а не пациента, прислал записку с извинениями, пообещав завтра же починить томограф и провести новое обследование через день-другой. Но, увидев Боливара, доктор Бокс засомневался в неисправности оборудования. Вооружившись фонендоскопом, он уже прослушал сердце Боливара и его легкие, попытался заглянуть в горло, но пациент отказался раскрыть рот, его черно-красные глаза горели болью.
– Как давно ты носишь эти контактные линзы? – спросил доктор Бокс.
Губы Боливара злобно изогнулись, он покачал головой.
Доктор Бокс взглянул на здоровяка в униформе шофера, стоявшего у двери. Телохранитель Боливара Илия – рост два метра, сто двадцать килограммов мышц и костей – казался очень взволнованным, и доктор Бокс действительно испугался. Он посмотрел на больные старческие руки рок-звезды, которые определенно не потеряли силу, затем попытался прощупать лимфатические узлы под челюстью, однако и эта процедура отозвалась слишком сильной болью. Перед томографией Боливару замерили температуру – 50,5 градуса Цельсия, температура невозможная для человеческого тела, однако, стоя рядом с Боливаром, ощущая идущий от него жар, доктор Бокс понимал, что она реальна.
Доктор отошел на несколько шагов:
– Даже не знаю, как тебе это сказать, Габриэль. Твое тело, похоже, усеяно злокачественными новообразованиями. Это рак. Я вижу карциному, саркому и лимфому при огромном количестве метастаз. Я не могу назвать ни одного медицинского прецедента, хотя, разумеется, буду настаивать на привлечении лучших специалистов в этой области.
Боливар сидел и слушал, в его глазах горела злоба.
– Я не знаю, что это такое, но что-то крепко взяло тебя в оборот. В буквальном смысле. Я могу сказать, что твое сердце перестало биться само по себе. Судя по всему, этим органом управляет рак. Заставляет его биться. То же самое и с легкими. Они чем-то заполнены… почти съедены чем-то… во что-то трансформировались… Словно ты… – В этот самый момент доктор Бокс осознал, что происходит. – Словно ты находишься в самом разгаре какого-то метаморфоза. Клинически тебя можно считать мертвым. Только этот рак и поддерживает твою жизнь. Я не знаю, что еще сказать. Твои внутренние органы уже отказали, но рак… что ж, у твоего рака все идет прекрасно.
Боливар сидел, глядя куда-то вдаль. Своими жуткими глазами. Горло чуть раздулось, будто ему хотелось что-то сказать, но голос не мог преодолеть возникшую на пути преграду.
– Я хочу, чтобы ты немедленно лег в «Слоун-Кеттеринг». Мы можем устроить тебя туда под вымышленной фамилией и с несуществующим номером карточки социального страхования. Это лучший онкологический центр в стране. Пусть мистер Илия отвезет тебя туда немедленно.
Из груди Боливара донесся стон, который мог означать только одно – «нет». Он положил руки на подлокотники, а когда Илия подошел и взялся за ручки кресла, Боливар встал. Он покачнулся, но устоял на ногах, потом взялся руками за пояс халата и распустил его, полы распахнулись.
Глазам доктора Бакса предстал обвисший пенис, почерневший и сморщенный, готовый отвалиться от паха, словно гнилой плод инжира от гибнущего дерева.
Бронксвилл
Нива, няня семейства Ласс, потрясенная событиями последних двадцати четырех часов, поручила детей заботам своей племянницы Эмили, после чего Себастьяна, дочь Нивы, отвезла мать обратно в Бронксвилл.
Кин и его восьмилетняя сестра Одри уже съели хлопья «Фростид флейкс» и нарезанные кубиками фрукты – все, что Нива взяла с собой из кухни Лассов, когда в спешке покидала дом.
Теперь она возвращалась за добавкой. Дети Лассов гаитянских блюд не ели, и, что еще важнее, Нива забыла взять с собой пульмикорт, противоастматический спрей Кина. Мальчик чихал, лицо у него опухало.
Свернув на подъездную дорожку, они увидели зеленый автомобиль миссис Гилд. Нива велела Себастьяне подождать за рулем, поправила комбинацию под платьем и направилась к боковому входу со своим ключом. Дверь открылась тихо, охранную сигнализацию, похоже, не включили. Нива пересекла раздевалку с ячейками для обуви, крючками для верхней одежды, подогреваемым полом и через французские двери прошла на кухню.
Создавалось ощущение, что никто не заходил сюда, после того как она увезла детей. Нива переступила порог, прислушалась, затаив дыхание, но ничего не услышала.
– Есть здесь кто-нибудь?
Она несколько раз повторила вопрос, гадая, ответит ли госпожа Гилд, которая никогда с ней не разговаривала (Нива считала домоправительницу скрытой расисткой), и ответит ли Джоан, мать, которая была начисто лишена материнского инстинкта и, при всех ее адвокатских успехах, ничем не отличалась от ребенка.
Ничего не уловив, Нива подошла к кухонному острову и поставила на него сумку. Она открыла шкаф, где хранились закуски, и быстро, словно вор, начала наполнять большой пакет крекерами, фруктовыми рулетами, попкорном, время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться.
Забрав из холодильника упаковки нарезанного сыра и йогурты, она заметила на стене рядом с телефонным аппаратом листочек с номером господина Ласса. Но что она могла ему сказать? «Ваша жена больна. Она не в себе. Я забрала детей». Нет. И если на то пошло, за все время, проведенное в доме, она обменялась с этим человеком лишь парой слов. В этом великолепном доме поселилось зло, и свою первейшую обязанность, как няня и как мать, Нива видела в обеспечении безопасности детей.
Она проверила отделение над холодильной камерой для вина и обнаружила, что коробка пульмикорта пуста. Этого она и боялась. То есть ей предстояло идти в подвальную кладовую. Перед тем как спуститься по винтовой, устланной ковром лестнице, Нива достала из сумки черный эмалированный крест. Идя вниз, она прижимала его к боку – на всякий случай. Добравшись до нижней ступени, Нива обнаружила, что для этого времени дня в подвале слишком темно, и повернула все выключатели, прислушиваясь к щелканью ламп.
Они называли этот этаж подвалом, но на самом деле использовали, как и любой другой. В одной комнате располагался домашний кинотеатр с креслами, как в обычном кинотеатре, и тележкой с попкорном; в другой валялись игрушки и стояли столы для настольных игр; третью занимала прачечная. Там же госпожа Гилд держала постельное белье. С ними соседствовали четвертая ванная, кладовка, а недавно появился винный погреб с контролируемой пониженной температурой. Его строили на манер европейских, поэтому рабочим пришлось пробивать бетонное основание и вкапываться в землю.
Урчание нагревательного котла из-за двери едва не заставило Ниву метнуться вверх по лестнице. Она уже повернулась к ступеням, но мальчику требовалось противоастматическое лекарство, слишком уж опухло его лицо.
Нива решительно пересекла подвал и, уже добравшись до кожаных кресел домашнего кинотеатра, на полпути к кладовой заметила, что окна заложены разными вещами: вот почему ясным днем в подвале было так темно. Старые коробки и игрушки были навалены грудами у стены, закрывая маленькие окна, а тряпки и газеты отсекали оставшиеся солнечные лучи.
Нива никак не могла взять в толк, кто мог это сделать, но раздумывать не стала, а поспешила в кладовку. Она нашла спрей Кина на одной полке с витаминами Джоан и пастилками, понижающими кислотность желудка, взяла две коробки с пластиковыми флаконами и поспешила назад, даже не закрыв дверь.
Оглядывая подвал, она заметила, что дверь в прачечную приоткрыта. И что-то в этой двери, которую никогда не оставляли открытой, красноречивее всего символизировало нарушение заведенного порядка, которое так явственно ощущала Нива.
Вот тут-то она и увидела черные земляные пятна на ковре, напоминающие следы. Ее взгляд проследил их до двери в винный погреб, мимо которой Ниве предстояло пройти, если она хотела подняться по лестнице. Землю она увидела и на дверной ручке.
Нива почувствовала зло, приблизившись к погребу. Оно таилось в чернильной темноте за дверью. Зло, лишенное души. Но не холодное. Наоборот, горячее. Но все равно зло, высматривающее добычу. Ручка начала поворачиваться, когда Нива проскочила мимо двери к лестнице. А потом няня, шестидесятитрехлетняя женщина с больными коленями, не поднялась, а взлетела по ступеням. На одной из последних она споткнулась и оперлась рукой с крестом о стену, отбив штукатурку. Что-то преследовало ее. Она закричала по-креольски, выскочив на залитый солнцем первый этаж. Добежав до кухонного острова, Нива схватила сумку и при этом перевернула пакет – его содержимое вывалилось на пол. Однако она была слишком испугана, чтобы обернуться.
При виде матери, с криком выбегающей из дома, в цветастом платье до лодыжек и черных туфлях, Себастьяна выскочила из автомобиля.
– Нет! – крикнула Нива, взмахами руки загоняя ее обратно за руль.
Она бежала так, будто за ней кто-то гнался, но на самом деле никто ее не преследовал. Себастьяна, встревоженная столь странным поведением Нивы, села за руль:
– Мама, что случилось?
– Поехали! – крикнула Нива, ее большая грудь тяжело вздымалась, в глазах все еще стоял страх, она не отрывала взгляда от открытой боковой двери.
– Мама… – Себастьяна включила заднюю передачу. – Это же похищение. У них тут законы. Ты позвонила ее мужу? Ты сказала, что позвонишь ему.
Нива разжала пальцы и обнаружила, что ладонь в крови. Она так крепко сжимала крест, что поперечина врезалась в кожу. Нива разжала кулак, и крест упал на пол.
17-й полицейский участок, Восточная Пятьдесят первая улица, Манхэттен
В камере старый профессор сидел на самом краю скамьи, как можно дальше от храпящего, голого по пояс мужчины, который только что справил малую нужду, не пожелав беспокоить кого-либо вопросом о том, как добраться до унитаза в углу; не пожелал он также предварительно снять штаны.
– Сетрайкин… Сетаркян… Сетрайняк…