Тень разрастается
Часть 50 из 85 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Вас жду! — я постаралась сказать это как можно бодрее, но все равно подавилась непрошенным зевком. — Жуть как захотелось липового сбора.
Госпожа Пиония, охая, налила мне стаканчик «с горочкой». Я поблагодарила и, принимая стакан из ее рук, дернулась… Липовый сбор пролился на землю.
— С тобой все хорошо, милая? — округлила глаза старушка.
Я судорожно кивнула. Обнаруженная в Пионии Пустота сыто оскалилась: а вот с лавочницей — все нехорошо, совсем не хорошо, ибо в ней уже сижу я!
— Госпожа Пиония, вы можете — пожалуйста — ни до кого не дотрагиваться сегодня? Понимаю, звучит глупо, но… — я определенно не знала, как быть убедительной, не вселяя лишнюю панику.
— А, ты тоже ее чувствуешь? — старушка блеснула глазами из-за круглых очков с голубым блеском. — Какая-то грязь у меня внутри, да?
— Да, — обалдела я. — Да. А откуда вы её знаете?
— «Её» я не знаю, — не по годам звонко рассмеялась Пиония и налила мне нового липового сбора взамен разлитого. — Но я знаю себя, вот уже почти сотню лет. И в последние дни мне ужас как тоскливо, хотя раньше подобного не случалось. Совсем не хочется улыбаться. И у сердца будто ворочается какая-то пакость. Что это еще за новости в вашем магическом городе, а, милая?
— Да вот… — протянула я, дуя на ароматную янтарную жидкость. — Сами хотим разобраться. Поможете?
Услышав, что вся предполагаемая помощь заключается в том, чтобы пожать руку незнакомому мужчине, Пиония снова развеселилась. Ее серебристый смех действовал на меня, как успокоительное. Разве может быть что-то плохое в мире, где звучит такой добрый смех?
— А ты все еще дружишь с Полынью, хорошая моя? — вдруг вместо прощания спросила меня старушка.
— Дружу, — уверенно заявила я.
— Ах, какая же ты у меня умница, красавица! Но зря вот только дружишь, — подмигнула лавочница и отвернулась, чтобы обслужить нового клиента.
Ибо было шесть утра, и на улицы начали гроздьями высыпать ранние пташки-трудоголики. А что может настроить на рабочий день лучше, чем липовый сбор от самой классной дамы в округе?
* * *
— Давьер, подъем, ну что вы разлеглись?
Я пальцем потыкала в одеяльный курган, возвышающийся над диванчиком. Диванчик сиротливо ютился в прихожей, возле гардеробной, и, кажется, не был рассчитан на то, что на нем захочет поспать заросшей щетиной хранитель.
Но хранитель был отступником, и отступником во всем. А потому захотел.
— Тинави, отстаньте… — просипели мне в ответ. Из-под одеял выпросталась рука с аккуратно постриженными ногтями. — Вы же только что ушли…
— Ага, конечно, берите больше! Часов восемь прошло. Почему вы вообще не в спальне?
— Там все опечатано, — Давьер со стоном перевернулся. На лице остались красные вмятины от жестковатой бархатной думочки. — Вы что, не спали?
— Нет. Мне невроз замещает сон.
Я громко прошлепала вдоль высоких окон, отдергивая тяжелые бархатные шторы. Ласковый солнечный свет залил особняк.
— Давьер, надевайте тапки и погнали. Денёк такой славный, что стоит как можно скорее покончить с экспериментом. Убедимся, что Пустота уязвима — и айда восхвалять бытие.
— Какая неожиданная и необоснованная жизнерадостность.
— Меня тут с утра пораньше комплиментами завалили, вот и радуюсь. И спешу передать эстафету: вам очень, очень идет эдакая взъерошенная шевелюра. Почти как тот зеленый ежик. Может, подстрижетесь, очки вернете?
Давьер фыркнул, зевнул и наконец-то сел. Почесал нос, прокашлялся, пригладил волосы. Человек человеком.
— Я готов, — кивнул он, нашарив под диваном лаковые туфли.
* * *
Он-то готов. А вот Пустота оказалась не готова, как вскоре выяснилось.
Под моим пристальным взглядом Давьер секунд десять тряс сухую ладошку Пионии. Старушка по-доброму улыбалась, ее тонкие пальчики цвета фарфора безропотно лежали в смуглой ладони маньяка.
— Не идет, — наконец, нахмурился он.
— Что не идет? Пустота не идет? — заволновалась я.
— Да. Я чувствую ее присутствие в милостивой госпоже, — галантный поклон, — Но она не хочет захватывать меня.
— Ну вы защиту ослабили? — я нетерпеливо глотнула еще сбора. Уже третий берестяной стаканчик за утро. Ах, хорошо быть любимицей хозяйки! Все за счет заведения.
— Конечно, ослабил. Но, к сожалению, результатов все равно нет, — Давьер нахмурился.
Краем глаза я зацепила его отражение в одном из круглых металлических амулетов, увешивающих телегу лавочницы. Картинка искажала предпринимателя: нос получился огромный, длинный, как у знаменитого врунишки Фноккио из тилирийской сказки.
Да… Кажется, Давьер струсил и просто не хочет пускать Пустоту, прикрываясь якобы ее «нежеланием». Печально. Вчера мне показалось, что он предложил провести эксперимент на себе вполне искренне. Ну как — искренне. Он же понимает, что, пока не поможет нам, Дахху не приступит к возвращению драконьего яйца. А смутная надежда на восстановление баланса мироздания со всеми сопутствующими Давьеру ништяками — это, наверное, самое главное для него.
— Я не шучу, Тинави, — нахмурился маньяк, скользнув взглядом по разочарованной усмешке на моих губах.
— Конечно, — я пожала плечами. — Я сейчас проверю все сама, не волнуйтесь, пожалуйста, в вашем возрасте это вредно.
Пиония лукаво блеснула глазами, поправила рюши на чепчике и протянула руку уже мне:
— Ах, знай мой сыночек, что я тут всем руки пожимаю, свят-свят бы за мою распутную душу весь день молился! — посмеялась она.
Сын Пионии — саусберийский архиепиескоп — был одним из самых достопочтимых в Лайонассе клириков. Асеринцы чтят хранителей, как непрегрешимых богов, очень канонично, очень строго, обрядово и, я бы сказала, беспощадно. Паству верующих ограничивает множество догм, которые, на мой взгляд, по большей части сводятся к тому, что запрещают людям наслаждаться жизнью. Например, касаться незнакомцев. Впрочем, знай сын Пионии, что его матушка не какого-то там чужого дядьку трогает, а самого Теннета — может, и смилостивился бы… Не знаю.
Я обхватила ладонь старушки, будто в омут с головой нырнула.
На душе стало привычно жутко из-за близости Пустоты. Я выдохнула и мысленно попросила: «Унни, дай мне провести этот эксперимент, пожалуйста».
Энергия заурчала, как сытая кошка и… осталась на страже.
«Унни!» — нахмурилась я.
В ответ лишь легкий плеск ручьев вселенной.
«Пожалуйста. Тебя ж спасаем, дурында. Разве хочешь быть съеденной какой-то там Пустотой, а?»
Подействовало. Энергия неохотно зашипела (будто ручьем в моем сердце плеснуло на жаркий камень) и отступила — не зря я полночи с ней тренировалась, общий язык искала!
Однако Пустота, завозившаяся было иголочками, так и не рискнула приблизиться…
— Вот прах, — выругалась я. — Не идет.
— А я вам что говорил! — Давьер почему-то обрадовался.
— Наверное, все равно остерегается, — предположила я.
— Или уже просто успела поделиться. Она же не амеба, чтобы делать это бесконечно. Должен быть какой-то предел.
Я хотела скорчить умную, сосредоточенную физиономию, но вместо этого зевнула, чуть не вывихнув челюсть.
— Деточка! — ахнула Пиония. — В твоих мешках под глазами можно детей прятать! Ну что ж ты так себя не жалеешь!
— Спасибо, госпожа Пиония, все нормально. Я не только себя, я и остальных не жалею… — вздохнула я. Давьер глубокомысленно поддакнул, видимо, все еще недовольный ранней побудкой. — Сколько, говорите, дней вы уже чувствуете беспричинную тоску?
— Три дня, милая.
— Многим за это время руки жали?
— Конечно, милая. Я, когда каждый стаканчик передаю, стараюсь чуть-чуть коснуться человека. Ободрить его, утешить, похвалить этим — кому что надо. Касания лечат, чтобы так не говорил мой дурашка-сынок, — она покачала головой из стороны в сторону, как кнасский болванчик.
Я вздохнула:
— Можно мы к вам еще раз вернемся сегодня? Уже втроем. Не надоедим?
— Что ты, душенька! Я вам всегда рада, жизнь мою скрашиваете, молодые да веселые! — она легонько шлепнула узорчатым полотенцем ослика. Ибо тот задремал и начал слегка подрагивать на всхрапах, что нарушало равновесие шаткой башни берестяных стаканов…
— Очень, очень молодые. Всего лишь несколько тыщ лет! — тихонько буркнул мне Давьер, отходя от телеги. Подлизывается.
Я изобразила, что это не смешно, и смерила его самым суровым своим взглядом.
* * *
Вот кого я люблю будить — так это Дахху. Потому что его не надо будить.
Госпожа Пиония, охая, налила мне стаканчик «с горочкой». Я поблагодарила и, принимая стакан из ее рук, дернулась… Липовый сбор пролился на землю.
— С тобой все хорошо, милая? — округлила глаза старушка.
Я судорожно кивнула. Обнаруженная в Пионии Пустота сыто оскалилась: а вот с лавочницей — все нехорошо, совсем не хорошо, ибо в ней уже сижу я!
— Госпожа Пиония, вы можете — пожалуйста — ни до кого не дотрагиваться сегодня? Понимаю, звучит глупо, но… — я определенно не знала, как быть убедительной, не вселяя лишнюю панику.
— А, ты тоже ее чувствуешь? — старушка блеснула глазами из-за круглых очков с голубым блеском. — Какая-то грязь у меня внутри, да?
— Да, — обалдела я. — Да. А откуда вы её знаете?
— «Её» я не знаю, — не по годам звонко рассмеялась Пиония и налила мне нового липового сбора взамен разлитого. — Но я знаю себя, вот уже почти сотню лет. И в последние дни мне ужас как тоскливо, хотя раньше подобного не случалось. Совсем не хочется улыбаться. И у сердца будто ворочается какая-то пакость. Что это еще за новости в вашем магическом городе, а, милая?
— Да вот… — протянула я, дуя на ароматную янтарную жидкость. — Сами хотим разобраться. Поможете?
Услышав, что вся предполагаемая помощь заключается в том, чтобы пожать руку незнакомому мужчине, Пиония снова развеселилась. Ее серебристый смех действовал на меня, как успокоительное. Разве может быть что-то плохое в мире, где звучит такой добрый смех?
— А ты все еще дружишь с Полынью, хорошая моя? — вдруг вместо прощания спросила меня старушка.
— Дружу, — уверенно заявила я.
— Ах, какая же ты у меня умница, красавица! Но зря вот только дружишь, — подмигнула лавочница и отвернулась, чтобы обслужить нового клиента.
Ибо было шесть утра, и на улицы начали гроздьями высыпать ранние пташки-трудоголики. А что может настроить на рабочий день лучше, чем липовый сбор от самой классной дамы в округе?
* * *
— Давьер, подъем, ну что вы разлеглись?
Я пальцем потыкала в одеяльный курган, возвышающийся над диванчиком. Диванчик сиротливо ютился в прихожей, возле гардеробной, и, кажется, не был рассчитан на то, что на нем захочет поспать заросшей щетиной хранитель.
Но хранитель был отступником, и отступником во всем. А потому захотел.
— Тинави, отстаньте… — просипели мне в ответ. Из-под одеял выпросталась рука с аккуратно постриженными ногтями. — Вы же только что ушли…
— Ага, конечно, берите больше! Часов восемь прошло. Почему вы вообще не в спальне?
— Там все опечатано, — Давьер со стоном перевернулся. На лице остались красные вмятины от жестковатой бархатной думочки. — Вы что, не спали?
— Нет. Мне невроз замещает сон.
Я громко прошлепала вдоль высоких окон, отдергивая тяжелые бархатные шторы. Ласковый солнечный свет залил особняк.
— Давьер, надевайте тапки и погнали. Денёк такой славный, что стоит как можно скорее покончить с экспериментом. Убедимся, что Пустота уязвима — и айда восхвалять бытие.
— Какая неожиданная и необоснованная жизнерадостность.
— Меня тут с утра пораньше комплиментами завалили, вот и радуюсь. И спешу передать эстафету: вам очень, очень идет эдакая взъерошенная шевелюра. Почти как тот зеленый ежик. Может, подстрижетесь, очки вернете?
Давьер фыркнул, зевнул и наконец-то сел. Почесал нос, прокашлялся, пригладил волосы. Человек человеком.
— Я готов, — кивнул он, нашарив под диваном лаковые туфли.
* * *
Он-то готов. А вот Пустота оказалась не готова, как вскоре выяснилось.
Под моим пристальным взглядом Давьер секунд десять тряс сухую ладошку Пионии. Старушка по-доброму улыбалась, ее тонкие пальчики цвета фарфора безропотно лежали в смуглой ладони маньяка.
— Не идет, — наконец, нахмурился он.
— Что не идет? Пустота не идет? — заволновалась я.
— Да. Я чувствую ее присутствие в милостивой госпоже, — галантный поклон, — Но она не хочет захватывать меня.
— Ну вы защиту ослабили? — я нетерпеливо глотнула еще сбора. Уже третий берестяной стаканчик за утро. Ах, хорошо быть любимицей хозяйки! Все за счет заведения.
— Конечно, ослабил. Но, к сожалению, результатов все равно нет, — Давьер нахмурился.
Краем глаза я зацепила его отражение в одном из круглых металлических амулетов, увешивающих телегу лавочницы. Картинка искажала предпринимателя: нос получился огромный, длинный, как у знаменитого врунишки Фноккио из тилирийской сказки.
Да… Кажется, Давьер струсил и просто не хочет пускать Пустоту, прикрываясь якобы ее «нежеланием». Печально. Вчера мне показалось, что он предложил провести эксперимент на себе вполне искренне. Ну как — искренне. Он же понимает, что, пока не поможет нам, Дахху не приступит к возвращению драконьего яйца. А смутная надежда на восстановление баланса мироздания со всеми сопутствующими Давьеру ништяками — это, наверное, самое главное для него.
— Я не шучу, Тинави, — нахмурился маньяк, скользнув взглядом по разочарованной усмешке на моих губах.
— Конечно, — я пожала плечами. — Я сейчас проверю все сама, не волнуйтесь, пожалуйста, в вашем возрасте это вредно.
Пиония лукаво блеснула глазами, поправила рюши на чепчике и протянула руку уже мне:
— Ах, знай мой сыночек, что я тут всем руки пожимаю, свят-свят бы за мою распутную душу весь день молился! — посмеялась она.
Сын Пионии — саусберийский архиепиескоп — был одним из самых достопочтимых в Лайонассе клириков. Асеринцы чтят хранителей, как непрегрешимых богов, очень канонично, очень строго, обрядово и, я бы сказала, беспощадно. Паству верующих ограничивает множество догм, которые, на мой взгляд, по большей части сводятся к тому, что запрещают людям наслаждаться жизнью. Например, касаться незнакомцев. Впрочем, знай сын Пионии, что его матушка не какого-то там чужого дядьку трогает, а самого Теннета — может, и смилостивился бы… Не знаю.
Я обхватила ладонь старушки, будто в омут с головой нырнула.
На душе стало привычно жутко из-за близости Пустоты. Я выдохнула и мысленно попросила: «Унни, дай мне провести этот эксперимент, пожалуйста».
Энергия заурчала, как сытая кошка и… осталась на страже.
«Унни!» — нахмурилась я.
В ответ лишь легкий плеск ручьев вселенной.
«Пожалуйста. Тебя ж спасаем, дурында. Разве хочешь быть съеденной какой-то там Пустотой, а?»
Подействовало. Энергия неохотно зашипела (будто ручьем в моем сердце плеснуло на жаркий камень) и отступила — не зря я полночи с ней тренировалась, общий язык искала!
Однако Пустота, завозившаяся было иголочками, так и не рискнула приблизиться…
— Вот прах, — выругалась я. — Не идет.
— А я вам что говорил! — Давьер почему-то обрадовался.
— Наверное, все равно остерегается, — предположила я.
— Или уже просто успела поделиться. Она же не амеба, чтобы делать это бесконечно. Должен быть какой-то предел.
Я хотела скорчить умную, сосредоточенную физиономию, но вместо этого зевнула, чуть не вывихнув челюсть.
— Деточка! — ахнула Пиония. — В твоих мешках под глазами можно детей прятать! Ну что ж ты так себя не жалеешь!
— Спасибо, госпожа Пиония, все нормально. Я не только себя, я и остальных не жалею… — вздохнула я. Давьер глубокомысленно поддакнул, видимо, все еще недовольный ранней побудкой. — Сколько, говорите, дней вы уже чувствуете беспричинную тоску?
— Три дня, милая.
— Многим за это время руки жали?
— Конечно, милая. Я, когда каждый стаканчик передаю, стараюсь чуть-чуть коснуться человека. Ободрить его, утешить, похвалить этим — кому что надо. Касания лечат, чтобы так не говорил мой дурашка-сынок, — она покачала головой из стороны в сторону, как кнасский болванчик.
Я вздохнула:
— Можно мы к вам еще раз вернемся сегодня? Уже втроем. Не надоедим?
— Что ты, душенька! Я вам всегда рада, жизнь мою скрашиваете, молодые да веселые! — она легонько шлепнула узорчатым полотенцем ослика. Ибо тот задремал и начал слегка подрагивать на всхрапах, что нарушало равновесие шаткой башни берестяных стаканов…
— Очень, очень молодые. Всего лишь несколько тыщ лет! — тихонько буркнул мне Давьер, отходя от телеги. Подлизывается.
Я изобразила, что это не смешно, и смерила его самым суровым своим взглядом.
* * *
Вот кого я люблю будить — так это Дахху. Потому что его не надо будить.