Тень разрастается

****

Дежурная медсестра подвела нас к палате Дахху. Дверь с надписью «Тишина!» располагалась в конце коридора на втором этаже южного флигеля, то есть максимально далеко от центральных операционных. Это был старый, плохо отремонтированный блок лазарета, и его белый цвет уже выцвел, серея на фоне молодых коллег.

— Почему вы поместили его сюда? Он же тяжело болен! Ему надо быть под круглосуточным присмотром лучших лекарей! — громко негодовала я, бросая на медсестру целую серию негодующих взглядов.

Носяра, кажется, породил во мне непривычную жажду скандалов.

— Это я попросила, — Кадия жестом остановила меня и протянула сестре звякнувший суконный мешочек. Та ничего не ответила, кивнула и ушла. Накрахмаленное платье похрустывало, отмечая ее путь по коридору.

— Но зачем?

— Мне так спокойнее.

Мы зашли внутрь, и все мои вопросы разрешились.

Кадия превратила палату в то, что ей никогда не разрешили бы устроить в центральном корпусе — ни за какие деньги. Я явственно представила себе голос главного лекаря: «Это лазарет, а не зоопарк, девочка! А ну выметайтесь отсюда, и больного своего тоже забирайте, пусть помрет без лечения, и вам будет стыдно!»

На меховой подстилке возле кровати Дахху лежал крупный белый волк. Снежок — питомец Смеющегося, который, вообще-то, должен был вырасти северной овчаркой, да вот только разводчик при продаже слукавил. Завидев нас, Снежок подскочил, совсем по-собачьи тявкнул, завертелся юлой и забил хвостом об пол, так быстро, что ударник с десятилетним стажем позавидовал бы.

В подвесной клетке в углу палаты сидел на жердочке Марах. Никакой заметной радости филин не проявил. Только нахохлился еще сильнее, приобретя форму идеального шара. Мой питомец нехорошо сощурился и мрачно открыл клюв:

— Уху.

— И тебе уху, — вежливо ответила я.

Филин раздраженно закрыл глаза и, мелко перебирая лапками, развернулся на сто восемьдесят градусов, явив нам с Кадией все великолепие своей покатой спинки.

— Обиделся, — шепотом пояснила мне подруга.

— Да я уж поняла.

Счет тех, кого я расстроила своим исчезновением, рос очень быстро. Боюсь, я так и вовсе не смогу расплатиться.

Я подошла к кровати. Дахху не шевелился. Я грустно улыбнулась:

— Это ты на него шапку с шарфом нацепила?

— Ага, — согласилась Кад. — Мне так…

—…Спокойнее. Понимаю.

Мчащаяся села в кресло-качалку глубокого вишневого цвета, каковое больничный устав также не подразумевал, насколько мне известно. Под креслом были беспорядочно раскиданы газеты и журналы, преимущественно воскресные, развлекательного характера. Между ними высилась пирамидка берестяных стаканов из лавки госпожи Пионии. За дальнюю ножку кресла пыталась стыдливо спрятаться пустая бутылка — но ширина ножки не позволяла провернуть ей этот маневр.

На тумбочке лежала стопка бумаг, освобожденная от бичевы, валявшейся тут же. «Доронах,» — успела прочитать я до того, как Кадия быстро накрыла стопку пледом.

Стоило Кадии поудобнее устроиться в кресле, как на нее с размаху запрыгнул Снежок. Волк слегка потоптался по подруге — она не возмущалась — и свернулся у нее на коленях калачиком. Ну, как калачиком… Только голова Мчащейся сверху и торчала.

Я нагнулась к Дахху. Мне показалось, что он не дышит. Я прижалась ухом к груди друга, но биение сердца было столь слабым, столь далеким, что скорее забирало надежду, нежели дарило ее. Я поспешно проглотила ком в горле.

— Ты читала «Доронах»? — все-таки спросила я Кадию.

— Да.

— Весь?

— Все, что есть.

— И как тебе?

— Это же он написал, Тинави. Сама-то как думаешь? — огрызнулась подруга.

Я присела на краешек кровати. Знаю, не существует более заезженного оборота в больничных сценах, но — лицо Смеющегося было таким мирным…

Я не удержалась от соблазна и ущипнула Дахху за кончик носа. Всегда хотела это сделать! Но Дахху столь серьезно к себе относился, что никогда бы мне такого не позволил. Шалость меня раззадорила, и я начала неучтиво мерять длину его носа и сравнивать ее со своей.

— Ты что творишь? — возмутилась с кресла Кадия.

Здоровенная туша Снежка не позволяла подруге вскочить на ноги, а то, чую, она бы мне вышеозначенный орган уже оторвала за такое святотатство. Причем не только фальшивый, но и настоящий.

— Это такое лечение, — я фыркнула. — Меня в Шэрхенмисте научили.

— Правда?

— Нее… — тоскливо протянула я, запоздало поняв, что шутка была откровенно неуместной. И вдруг увидела кое-что, из-за чего продолжила фразу уже совсем в другом ключе: — Нееееее смей во мне сомневаться, ты, дитя неразумное!


Дахху оживал.

То ли пришло его время вернуться из странного пограничного состояния, которое мы, по примеру западных коллег, называли комой; то ли просто ни один из знахарей до сей поры не додумался дернуть Смеющегося за нос, — а друг, как бы далеко от тела не витала его искра, не мог такого простить.

Нет, конечно, он не сел на кровати, не заговорил и даже не открыл глаза. Но вдруг проступило дыхание. Слабое, но уже слышимое. Сердце забилось чаще, в чем я сразу же поспешила убедиться. Лицо перестало отливать пугающим болотным цветом — на щеках заиграли краски, такие же нежные, как самые-самые первые лучи восходящего солнца. Я сосредоточенно придумывала, что бы мне еще такого проверить, когда вихрь в лице Кадии непочтительно отбросил меня от койки. Прямо в кресло, которое закачалось от неожиданной ноши так сильно, что я чуть не перекувырнулась через спинку.

— Уху-ху-ху! — мстительно захихикал Марах.

Я метко швырнула в птицу клочок бумаги, застрявший в обивке кресла. Бумага была свернута неплотно, текст на ней складывался в стихотворные строки, написанные знакомым корявым почерком. Я постыдилась читать, хотя очень хотелось.

Стихи от Кадии? Это что-то новенькое.

****

В итоге мы просидели в Лазарете весь день.

Кадия отправила в Чрезвычайный департамент ярко-лиловую ташени.

— Скажу, что заболела, — подмигнула мне она.

В ответ прилетело аж пять голубей. Один за другим, подряд. Если у первого голубя на ноге была лишь маленькая записка, то последний притащил добрый такой свиток в колбе.

— Все нормально? — забеспокоилась я.

— Ну… Командор Груби Драби Финн считает, что молодым специалистам не пристало простужаться, — покраснела Кадия.

Зная, что гномы — весьма не сдержанный в выражениях народ, я содрогнулась. Это в каких же словах руководитель Чрезвычайного департамента высказал свое фи, что подруга так запунцовела?

Ответ прилетел со следующей птицей. Это уже не был голубь. Это была редкая разновидность ташени — куда дороже классической, а потому гораздо менее популярная. Такие ташени — крупные, с глубоким зобом, отличались тем, что передавали свои сообщения вслух.

— КАДИЯ ИЗ ДОМА МЧАЩИХСЯ! — заорала волшебная птичка низким гномьим голосом, — ХОРНАЯ ТЫ Ж ЛЕНИВИЦА, ГРЁК ТЕБЯ ПОДЕРИ! БЫСТРО НА РАБОТУ, БЕЛОКУШНАЯ ТЫ ЛОДЫРИЩА! А ТО БУДЕШЬ ПОСУДУ В СТОЛОВОЙ ТРИ ДНЯ МЫТЬ! ТРИ НОЧИ! ПОСЛЕ РАБОТЫ! И ТОЛЬКО ГРЁКНИ МНЕ!

Я в восхищении покачала головой:

— Ого! Это он так с сотрудниками разговаривает?

— Да. Всегда, — позеленела Кадия. — Командор Груби верит, что, чем больше гномьих ругательств он изречет, тем серьезнее мы воспримем угрозу.

— Что, уже жалеешь, что перевелась из корпуса Стражей? — посочувствовала я. — Как тебя звать-то теперь? Чрезвычайница?

— Не, не жалею. Условия еще хуже — хотя в это сложно поверить, но перспектив больше. Да продолжай стражницей называть, все осталось по-прежнему, просто теперь в случае городского несчастья я в авангарде.

Я не стала вникать в тонкости профессиональных отличий между разными департаментами Военного ведомства. Вместо этого пожала плечами:

— Ну ты иди на работу, раз он так беснуется. Я сообщу, если что изменится.

— Ага, щаззз, — блеснула глазами Кад. — Ничего, это он только угрожает. Посуду мыть не заставит — я при всем желании на ведомственную кухню не влезу, она под гномий рост сделана.

Так наше добровольное дежурство продолжилось.

Знахари приходили каждый час, по двое, что-то замеряли, тихонько колдовали, радовались прекрасным симптомам и вводили Смеющемуся некие лечебные растворы посредством длинных тонких трубок, неприятно напомнивших мне Рамблу.

Я рассказала Кадии о своих подводных приключениях.

— Так что, Мелисандр продолжает квест один, без тебя? — нахмурилась Кад.

— Ну да.

— Обидно что-то.

— Отнюдь, — я пожала плечами. — Мне бы с настоящим разобраться! Куда уж там ворошить далекое прошлое.

Вдруг со стороны кровати раздался глубокий шипящий вдох. Будто воздушный шар наполняют гелием. Мы так и подпрыгнули. Все четверо: Кад, я, Снежок на подстилке и Марах, который все-таки соизволил меня простить и теперь привычно сидел на плече.

— Дахху! — хором возопили мы, кидаясь к другу.

— Книгу, — невнятно произнес Дахху, не открывая глаз. Его правая рука с усилием поднялась.

— Что? Кто?

— Книгу. Доронах. Дайте.

Нижняя губа Кадии мгновенно надулась, как у маленькой девочки. Я тоже не обрадовалась такому приветствию, но все же исполнила первую волю оживающего… Когда стопка черновых бумаг оказалась на груди у Дахху, он открыл глаза. И сразу же увидел мой выдающийся нос.