Тень разрастается

— "Тогда он, вместо тебя, останется на роли рассказчика. Рамбла справедлива."

— Да что ж вы заладили со своей справедливостью! Что за мания правосудия? — я в сердцах ударила себя по колену. — Нет уж, Ол'эн. Мы уйдем вместе с Мелисандром. Не оставлю я своего друга в клетке со скатами!

— "Он станет рассказчиком, будет сидеть на тро…" — я не дала ему дописать, сердито выхватив перо из рук разволновавшегося капюшона.

Потом взяла его за чешуйчатые ладони, и заглянула в глаза своим Убеждающим и Подкупающим Взглядом. Надеюсь, со стороны это не выглядело так, будто мне срочно надо в туалет…

— Ол'эн. Раз уж ты веришь, что мир падет, разве не нужно пустить к семье и Мелисандра тоже? Будь милосерден. Ведь Рамбла милосердна. Пожалуйста, помоги и ему тоже.

Метис заволновался. Его руки были теплыми, удивительно теплыми для хладнокровного подводного существа. А глаза — такими обреченными, что мне захотелось плакать. Я заметила, что несколько крупных чешуек на правом веке Ол`эна потускли и смялись; сам глаз слегка отдавал белым цветом. Рыбий аналог бельма и фингала? Не удержавшись, я мысленно позвала на помощь унни и коснулась века. Теневые блики радостно подпрыгнули в моем сознании, и сила потекла сквозь меня. Сегодня магия далась мне так легко, как никогда раньше.

Надо же… Вроде десяти тысяч часов практики, необходимых для мастерства, еще не прошло. Даже и сотни часов не наберется. Наверное, у меня идет так называемый "подъем новичка". Когда ты приступаешь к новому делу, то сначала учишься ему быстро-быстро (ибо изначально знаний было ноль, а по сравнению с нулем все кажется успехом), а потом вдруг сталкиваешься с колоссальным сопротивлением. Силы и время на обучение приходится удваивать, потом утраивать, с каждым днем все сложнее и сложнее. Здесь многие сходят с дистанции и, ропча, навсегда остаются любителями. Те же, кто преодолеет водозраздел, смогут двинуться к настоящему мастерству.

Но мне до такого далеко.

Шлэйла удивился лечению. Пощупал свежую чешую, обалдело моргнул почерневшим глазом, и, вдруг, легонько поклонился мне. Так как перо все еще было у меня, он не смог ничего написать. Зато рыбы, столбом вьющиеся подле него, вдруг, как в цирке, засуетились, перестроились и сложились в одно короткое слово.

"Да".





* * *


Ол'эн, рыбы и я долго блуждали по тихим тропам Рамблы.

Меня завораживал этот подводный мир, полный странного достоинства и некоей почти наркотической расслабленности. Плавно, все вокруг было так плавно… Так лениво, так сонно и томно…

Никто не охранял клетку с Мелисандром. Только скаты облепили верхние прутья, как глазастый, склизкий потолок. Увидев меня, Кес хотел было издать радостный вопль, но указательный палец возле губ стал ему предостережением.

Клетка с пленником покоилась во внутреннем дворике подводного дворца. Ростры затонувших кораблей стояли здесь на постаментах, как скульптуры, и их гордые лица, казалось, искажены ужасом, а не былым триумфом первооткрывателей. Вместо зарослей сирени и шиповника росли диковинные водоросли всех цветов радуги, чьи длинные языки с жадностью облизывали покосившуюся декоративную колоннаду. Мелкий белый песочек был покрыт ракушками, а скамьи для гуляющих затянула тина.

Мелисандр не скучал: прямо перед его клеткой высились информационные стенды с вариантами прогулочных маршрутов по Рамбле. Ого. Значит, и сюда добираются туристы?

— Это Ол'эн. Он поможет нам сбежать. Пожалуйста, следуй его указаниям.

— Быстро же ты находишь себе поклонников! — не в тему хохотнул Мелисандр, когда Шлэйла, легонько поклонившись, начал отпирать замок.

Мы снова двинули тихими проулками центрального квартала. Сначала шел Ол'эн, потом потом его рыбы, потом, осторожничая, по стеночке кралась я. Мелисандр замыкал шествие, сообщив, что лучше он будет всю дорогу любоваться моей задницей, чем я его.

Из этой второй подряд гендерной шутки я сделала единственно возможный вывод: когда господину Кесу страшно, он юморит на уровне дурного студента.

Мы шли уже очень долго, когда я поняла, что давненько не слышу никаких комментариев и шорохов за спиной…

— Ол`эн! Мелисандр пропал! — паническим шепотом окликнула я нашего провожатого. Снова упакованный в свой треугольный капюшон, Шлэйла обернулся. Окружавшие его рыбы вытянулись длинной стрелой и устремились в темный арочный проем сзади справа.

— Он сбежал от нас? Или его поймали? — я почувствовала, как на шее у меня забилась тонюсенькая жилка. То ли из-за волнения, то ли кислородная маска начала сбоить.

Ол`эн неопределенно пожал плечами и замер, прислушиваясь. Потом вдруг зажал ладонью рот, испуганно вытаращил глаза, сдавленно застонал и широко, страшно замахал руками, разворачиваясь и показывая, чтобы я бежала за ним.

Раздался звук далекого рога. Вода подхватила его, отбросила на стеклянный купол дворцового квартала, усилила и исказила. От вибрирующих незнакомых нот по спине побежали колючие мурашки.

Прахова, прахова Рамбла.

Спотыкаясь, я неслась за Шлэйлой, который показывал какие-то рекордные скорости бега под водой. Темный плащ лодочника развевался за ним, напоминая чернила осьминога, и удаляющейся тревожной кляксой не давал мне сбиться с пути. Вода мутнела. Не выдержав и обернувшись, я увидела, что из-за поворота появился табун эх-ушкье. Это из-за него воду заволокло так, что ни одна маска не спасет твои легкие.

Вот это попали! Суслик, кобылка Кадии, всего лишь на четверть морская лошадь — и то вселяет такой страх, что ночью мимо пройти поостережешься. А уж настоящие эх-ушкье — истинная беда. Они предоставляют жертве широкий спектр возможностей: быть разорванной острыми зубами, затоптанной стальными копытами, удушенной из-за филигранно высчитанной хватки плоских премоляров… Сказки гласят, что эх-ушкье могут одним метким ударом выбить человеческое сердце — это четвертая опция, для гурманов. Но будь я проклята, если меня радует подобное разнообразие.

От табуна отделился, выдвигаясь на корпус, один конь. Он был еще чернее, чем собратья, еще крупнее и яростнее. Я споткнулась, заглядевшись, и упала на колени. И без того небольшая фора исчезла. «Что ж, — с горькой усмешкой подумала я, — «Видимо, меня ждет смертельное меню под номером два…».

Умирать — так с честью.

Не помню, кто и когда вбил в меня этот простой завет. Было ли то в школе, когда мы всем классом анализировали рыцарские кодексы на уроках хорошего тона? Или еще раньше, в глубоком детстве? Неужели что-то такое лейтмотивом звучало в маминых колыбельных, которые она, позевывая после суматошного дня при Дворе, нежным голосом пела мне перед сном? Может, мы говорили об этом с Кадией и Дахху на предзакатных пикниках у камня Мановений? Или Полынь — не говорил, нет, — но думал о чем-то таком, вступаясь за меня перед Ходящими, и думал так громко, так отчаянно, что я подслушала ненароком?

Не поднимаясь — на это не оставалось времени, — я развернулась, чтобы достойно встретить смерть от табуна эх-ушкье.

Водяные кони были огромными. До меня им оставался прыжок или два, и они полностью заслоняли далекий свет размытого акварелью солнца.

На вырвавшемся вперед вожаке кто-то сидел. Когда я малодушно зажмурилась, ибо копыта были прямо надо мной, этот кто-то силком схватил меня за шкирку и закинул на эх-ушкье.

— Классная лошадка, да?! — возопил Мелисандр, оборачиваясь.


Бултыхаясь на галопирующем коне лицом в седло, вцепившись в упряжь что есть сил, чтобы не слететь обратно, я не могла ему ответить. А хотелось.

Наконец, мне удалось обрести если не равновесие, то хотя бы стабильность.

— Остановись! Я хочу сесть! — заорала я. Кожаное седло, к которому я все еще прижималась, сильно глушило это панические вопли.

— Не слышу-у-у-у! — беззаботно отозвался Мел, подхлестывая эх-ушкье. И вновь затрубил в устрашающе длинный изогнутый рог, который успел где-то надыбать. Там же, где и коня, видимо…

Придурок.

Еще немного доморощенной акробатики, и я, едва не визжа от ужаса, все-таки умудрилась принять сидячее положение.

Мы так и неслись, во главе табуна, стремительно удаляясь от центра Рамблы. Аккуратные домики блёсен становились ниже, потом — реже, потом и вовсе стали перестали попадаться.

— Где Ол`эн?! — рявкнула я на ухо Мелисандру, сидящему передо мной. Сжав саусберийца руками, что есть силы, я чувствовала, как быстро и, казалось, ликующе бьется сердце патологоанатома в этой скачке.

— Не знаю! Кого это заботит!

— Это меня заботит! Возвращаемся за ним!

— Дура, что ли?

Мелисандр с силой дернул поводья на себя. Я подумала, что он хочет остановить красноглазого вожака эх-ушкье и, спешившись, устроить со мной разборку в лучших традициях разбойничьих кварталов. Наверное, Мел так и планировал — судя по удивленному возгласу, вырвавшемуся из его груди.

Но эх-ушкье на то и водяные лошадки, а не донные. Вместо того, чтобы затормозить, наш конь продолжил скакать. Но уже не вперед, а вверх, каким-то волшебным образом отталкиваясь копытами от пустоты.

Пять минут спустя мы вынырнули на поверхность. Море вокруг белело гребешками, мирно пузырящимися под утренним солнцем. Я с омерзением сорвала с лица липкую кислородную маску, по собственному почину шевелящую усиками. Табун эх-ушкье торжествующе заржал, приветствуя день, ускорился и, лавируя меж волн, продолжил свою бешеную скачку.





* * *


Вскоре мы увидели берег — и судя по знакомым мне с детства серебристым тополям, нужный, материковый берег. Здесь начинался Смаховый лес. Поняв, что дело сделано, мы с Мелисандром неловко свалились со спины эх-ушкье — другого способа спешится в море придумать не удалось.

Остальные кони уже умчались, кто куда, но наш продолжал слушаться Мелисандра и, пусть неохотно, скакал вперед. Теперь, обретя свободу, водяной конь развернулся и мощными прыжками рванул обратно в синеющее июньское море.

Мы выплыли на пляж и долго лежали, отплевываясь от соли и водорослей. Всяческая флора во рту — побочный эффект аттракциона «покатушки с эх-ушкье». Хорошо хоть, не фауна!

— Ну что, еще полчасика поваляемся, и вперед? Вытащим твоего друга, а там — за артефактами? — жизнерадостно предложил Кес.

Удивительно, но за эти два безумных дня он очень похорошел. Мелисандр и так был весьма видным мужчиной, но сейчас, казалось, он полностью в своей стихии — глаза горят, кожа под завязку набрала бронзового загара, волосы выгорели прядями и рассыпались до плечей пышной гривой, как у льва. Он сиял, натурально сиял. Я с надеждой уставилась в маленькую лужицу в песке, натекшую с моей рубахи. Может, я тоже преобразилась? Но нет: черты лица острее, чем были, глаза холодные, настороженные, под ними — синие тени, в тон радужной оболочке. Я с обидой шлепнула лужу, и та резво смылась в песок.

— Мелисандр, здесь наши пути разойдутся, — твердо сказала я.

Он, сосредоточенно вычищавший песок из ботинка, замер. Потом рьяно запротестовал:

— Э, ты что! Мы с тобой отличная команда, Ти. Только подумай: и Арсенал ограбили, и от пиратов спаслись, и в Рамбле шухера навели такого, что они надолго запомнят. Ты ведь поняла, что я сделал, да? Я на туристическом стенде увидел, где конюшня у этой дамочки, владычицы, и сиганул туда, когда мы мимо проходили. Блёсны такие лентяи, что даже стойла не запирают! Только и было заботы — успеть эх-ушкье на спину запрыгнуть, пока он мне хребет не переломил. Но я специально королевского выбрал: на стенде писали, что он самый нежный, покладистый, чтобы даже эта экзальтированная отмороженная селедка могла с ним управиться. А вообще скачки на этом табуне называются «дикой охотой», это большой подводный праздник, и…

— Мел, замолчи.

Он замолчал.

Я вдруг поняла, что я ужасно, ужасно устала. Что больше всего на свете я хочу домой, и еще, желательно, в прошлое — чтобы не было всего этого, чтобы можно было выключить будильник и валяться в кровати до полудня, периодически перекатываясь с бока на бок и читая хорошую книгу.

— Мел… Для тебя все это — удивительные приключения. Но для меня — нет. Ты, как ребенок, радуешься тому, что мы обокрали Арсенал, добыв тебе игрушку-артефакт. Я вижу пожилую экскурсоводшу на холодном университетском полу. Ты потешаешься над пиратами, которым не удалось нас утопить как следует. Я помню, как стояла тогда на доске и думала: главный закон вселенной в том, что каждый получит по заслугам. Своровала артефакт — теперь изволь прыгать в штормовое море.

— Ты говоришь, как деревенская проповедница, — возразил Мелисандр. Он посерьезнел, отложил свой дурацкий ботинок и слушал меня внимательно.

— Да плевать, я так чувствую. Дальше — Рамбла. Не мне осуждать этих, как ты выразился, селедок — они и впрямь редкостные идиоты, но Ол`эн Шлэйла… Ол`эн Шлэйла проявил милосердие. Ол`эн Шлэйла согласился помочь не только мне — на то у него были причины — но и тебе. Просто так. Просто помочь, нарушая, в свою очередь, закон. И ладно бы закон подводного царства, но нет, какой-то свой, внутренний закон — он верил, что Рамбла справедлива, что ты должен отбыть наказание и так далее. Мы втянули его в наше спасение — а потом бросили неизвестно где. «Кого это заботит?» — сказал ты. Меня, Мелисандр, меня это заботит. Вдруг его растоптали эх-ушкье? Вдруг его казнят? Я не могу вот так швыряться людьми, подставлять их, использовать. Я не могу раз за разом влипать в неприятности. И еще — ты снова не предупредил меня о своих планах. Что тогда, в Арсенале, что тут, с эх-ушкье.

Лицо Мелисандра вытянулось. Он нахмурился, упер руки в боки, наконец, вспылил, повысив голос:

— Хорошо! Я не стану отвечать на другие твои обвинения, монашечка ты моя дорогая, но одно прокомментирую. Тебе не кажется, моралистка, что ты сейчас как раз это и делаешь — используешь человека? Меня, в частности? Ах, Мел, помоги, ах, Мел, мне на материк надо, ой-ой, начальник в тюрьме, жизнь-боль, все тлен, покорми меня, напои меня, лодочку добудь! И вот, стоило нам ступить на берег, как до свидания. Да еще и с таким гонором, что слов не хватает! — он снова схватил свой прахов ботинок и яростно запустил внутрь руку.

Мгновение спустя Кес вытащил из ботинка едва пискнувшего рачка и зашвырнул его далеко в море.

Я задохнулась от негодования:

— Что?! Это я-то тебя использую?! Да я за тобой бегаю по всему этому дурдому, нервов не жалея! А ты даже не поблагодарил! Кто придумал план ограбления? Я. Кто вылечил твою спину после Арсенала? Тоже я. Благодаря кому тихий лодочник решил нас спасти? Дай-ка подумать! Ой! Кажется, опять надо сказать спасибо мне!

— Тинави, я вот смотрю на тебя, смотрю, и все думаю — когда ж ты лопнешь уже от своего раздутого эго? — сплюнул господин Мелисандр Кес.