Шелковый путь

– Дируз барадар захми, бесйер хароб аст (Вчера был ранен брат, очень плох).

Я ничего не ответил. Пальцы сжимали выдернутое кольцо осколочной гранаты. Мне уже было неинтересно, что там произошло с его братом. В голове включился хронометр. Он отсчитывал наши последние секунды.

Двадцать один. Двадцать два. Двадцать три. Двадцать четыре. Двадцать пять. Двадцать… Секунд было слишком много. Замедлитель унифицированного запала ручной гранаты горит около четырех секунд. Я понял это не слишком быстро. Но четыре секунды уже явно прошли.

Я бессмысленно посмотрел по сторонам. Посмотрел на сопровождающих меня моджахедов. На старшего. Он продолжал что-то говорить, но я совершенно не понимал его слов. Я возвращался на землю.

В гранатном подсумке лежали шифровка Шафи и две гранаты Ф-1. У одной из них предохранительная чека находилась поверх подсумка. Достаточно было только выдернуть кольцо… Я выдернул кольцо другой гранаты. Ее предохранительная чека была прижата к гранате краями подсумка. Эх, надо было потренироваться пару раз как-нибудь на досуге. Тогда бы не путал, где какая граната. Впрочем, хватило бы и одного раза, чтобы больше ничего не путать. Все-таки жалко, что есть вещи, которые нельзя сделать дважды. Потренироваться. Как говорила моя бабушка, человек в чем-то равен богам. Он может практически все. Даже летать. С девятого этажа, например. К сожалению, некоторые вещи он может делать только один раз. В жизни. Это и отличает его от богов.

Я был равен богам. В этот момент. Ведь у меня был второй шанс. Ничего страшного не произошло. Достаточно было только достать эту гранату из подсумка. Или выдернуть кольцо второй. Мне никто не мог помешать. В этой ситуации. Ведь в этот миг я был богом. Мертвым богом. Я уже умер. Живо было только тело. Рука потянулась к подсумку. Пальцы нащупали второе кольцо. Но сил его выдернуть у меня уже не было. Такая нечеловеческая усталость вдруг опустилась на мои плечи. Боже, как же я устал сегодня умирать.

Увы, я не был богом. Я был всего лишь человеком. Причем, наверное, самым слабым из людей. У меня тоже не получилась вторая попытка. Меня успокаивала только одна мысль – если гранату найдут, обезвредить ее уже не успеют. В этом сомнений у меня не было.

Мы зашли в кишлак Нари-Калан. Подошли к одной из крепостей. Нас уже ждали. Во дворе прямо на земле сидело десятка полтора хорошо вооруженных бородачей. Душманы. Я впервые видел их так близко.

Меня сразу же провели в одну из комнат. В углу у большого сундука стояло красивое и, похоже, очень дорогое, охотничье ружье. Рядом лежал окровавленный патронташ с патронами. Судя по всему, хозяин дома был большим любителем охоты. Или гость, посетивший хозяина. Это было более похоже на правду.

На большой циновке посредине комнаты лежал крепкий мужчина лет сорока. Если бы не многочисленные окровавленные тряпки, ни за что бы не подумал, что он тяжело ранен. Выглядел он совсем неплохо. К тому же был в сознании. Возле него сидело несколько стариков. При моем появлении они молча встали и вышли из комнаты. Я знал, что по законам шариата мне здесь делать было нечего. Если Аллах послал небесную кару на правоверного, значит, тот того заслужил. И только Аллах мог решать его судьбу, карать или миловать. А не какой-то там неверный, врач-шурави.

К сожалению, у старшего группы, захватившей меня, на этот счет были совершенно другие взгляды. Судя по всему, воевал он довольно долго. И успел сделать несложный вывод: после пулевого или осколочного ранения судьбу правоверного лучше доверять рукам врача, а не воле всевышнего. Тем более когда этот правоверный твой родной брат.

Ранение было осколочным. Множественным. В плечо, руку и живот. Получено прошедшей ночью. Под Тотаханом. Из разговора я понял, что это были осколки ВОГ-17, осколочной гранаты от автоматического гранатомета АГС-17. Фантастика! Поверить в это было невозможно. Прапорщик Андрей Иванищев, командир гранатометно-пулеметного взвода, достал своими ночными стрельбами не только жителей ближайших кишлаков и командование роты. Андрюха умудрился завалить главаря одной из банд моджахедов. То, что раненый был главарем банды, у меня сомнений не вызывало.

Ошибиться в этом было невозможно. Не успел я подойти к раненому, как из соседней комнаты принесли два небольших ящика. Старший открыл их, и перед моими глазами засверкали всеми цветами радуги бесценные сокровища. Такого богатства я не видел никогда в жизни. И едва ли уже когда увижу. Сказочные сокровища! В ящиках лежал полевой набор хирургических инструментов. Судя по надписям, французского производства. Скальпели, шприцы, лекарства, антибиотики. Все, что нужно для проведения довольно серьезных хирургических операций в полевых условиях. Возможно, в соседней комнате лежал и ящик с хирургами. Удивляться здесь было нечему. Нужно было привыкать.

Я возвращался на землю. Еще мгновение назад я собирался выдернуть кольцо ручной гранаты. Меня удерживала только одна мысль. Погибнуть было несложно, сложнее было доставить шифровку Шафи до адресата. Но она того стоила. Моя жизнь не стоила ничего. В этом я не заблуждался ни на мгновение.

Но блеск инструментов гипнотизировал, притягивал взгляд. В комнате больше не было разведчика старшего лейтенанта Карпова. В комнате был только врач.

– Сатль аб, мохтарам (Ведро воды, уважаемый).

Старший крикнул что-то за дверь, и в комнате моментально появился мужчина с ведром воды. Расторопность моджахедов была удивительной. Судя по всему, в банде была железная дисциплина. Я попросил всех выйти из комнаты.

– Омум шагерз.

В комнате остался только старший. Он отошел в угол комнаты и присел на сундук. Автомат положил себе на колени. Возможно, совершенно случайно его ствол был направлен в мою сторону.

Я вымыл руки и начал осматривать раненого. Под окровавленными тряпками меня ждало полное разочарование. Да, это действительно было осколочное ранение. Но я никогда не думал, что осколки гранаты от автоматического гранатомета столь гуманны. Ранение было пустяковым. Я с грустью подумал о 82-миллиметровом миномете. Вот где душевные осколки! Вот где работа для хирургов!

Проблема была в другом: раненый потерял слишком много крови. Слишком непрофессионально были наложены повязки. Удивительный парадокс! Моджахеды так славно воюют, а вот военно-медицинская подготовка у них совсем никудышная. Я понимаю, аллах аллахом, но повязки накладывать все-таки нужно уметь.

Промедол из шприц-тюбика подействовал на раненого почти сразу. Он обмяк, но сознания не потерял. Крепкий мужик, ничего не скажешь! Осколки из руки и плеча я извлек довольно легко. Засыпал раны стрептоцидом. Рисковать с незнакомыми французскими медикаментами я не решился. Обработал края ран йодом. И наложил повязки. А вот с ранением в живот у меня возникли проблемы. Серьезные проблемы.

Где находился осколок, мне было неизвестно. Нужен был рентгеновский снимок. К тому же я вдруг вспомнил, что никогда еще не проводил операций на брюшную полость. Да и вообще те пули и осколки, которые я извлекал раньше, всегда были на виду. Опыта же серьезных операций у меня не было.

Глупо! Как сказать этому старшему, что мне нужен рентгеновский снимок? Человек, который ни разу не видел электрической лампочки, может и обидеться на слова о рентгеновском аппарате. А обидевшись, пристрелить. Можно, конечно же, сказать ему и то, что у меня нет опыта проведения таких операций. И отказаться от ее проведения. Результат будет тот же. Уж очень они обидчивы, эти моджахеды. Шуток не понимают.

Да, я – самый крутой в мире доктор Айболит! А этот рентгеновский аппарат мне и в гробу не нужен! Первая часть этой мысли попахивала полным бредом. Во второй проблескивала частица разума. В гробу рентгеновский аппарат мне действительно был ни к чему.

Слава богу, что мне никто не угрожал. Ствол автомата, направленный в мою сторону, казался детской игрушкой. В кармашке гранатной сумки под моей курткой болталась граната Ф-1 с выдернутой чекой. Предохранительный рычаг ее мог отлететь при малейшем движении. И тогда бы у меня не было головной боли с этим ранением в живот. Доктор Жак Гийотен ошибался, говоря, что гильотина – лучшее средство от головной боли. Просто он не пробовал наши осколочные гранаты Ф-1. Попробовав раз, он бы стал рекомендовать своим пациентам только их.

Я сделал скальпелем небольшой надрез наружной косой мышцы живота. Сразу же под скальпелем тускло блеснул крохотный стальной осколок. Я достал его пинцетом. Фантастическое везение! Об этом можно было только мечтать. Но сил для того, чтобы мечтать, у меня больше не было. Я обработал рану и попрощался. Сказал, что приду завтра. В это же время.

Старший вывел меня во двор крепости. Мне вернули моего ослика Хуай Су. И проводили до окраины кишлака. Не сказав ни слова. У меня не было сил удивляться. Подсознательно я понимал, что все правильно. Если бы меня не отпустили, наши войска начали бы операцию по моему освобождению. Или возвращению трупа. Затем операцию возмездия. Все это сопровождалось бы стрельбой, артиллерийскими и авиационными ударами. Шумом и суетой. Раненый пока был нетранспортабелен. Вывести его из-под удара в ближайшие дни было невозможно. К тому же раненому нужен был покой. И квалифицированный уход. Старший принял правильное решение. Как офицер, я мог остаться в кишлаке только в виде трупа. Но это вызвало бы ненужные хлопоты и проблемы. Как врач, я был нужен ему живым. Поэтому меня отпустили. Ни для кого не было секретом, что я частенько навещаю свой лазарет в кишлаке Калашахи и раненых в других кишлаках. И никогда не делю своих пациентов на мирных дехкан и моджахедов. Ну, насчет этого утверждения я бы не был столь категоричен. Людям свойственно ошибаться. В том числе и на мой счет.

Потихоньку все вставало на свои места. Судя по всему, ребята эти были из банды Анвара. Кто-то из приближенных к руководству банды. Возможно, кто-то из них даже сам Анвар или его брат Шер-шо (Шер-шах). Старший группы, захватившей меня. Или раненый моджахед.

С раненым тоже все было очень просто. Пошел утром поохотиться на уток. Недалеко от Тотахана по руслу реки Барикав было множество небольших запруд с деревянными чучелами уток и укрытиями для охотников. А вместо утки поймал несколько осколков с выносного поста. Вообще-то это могло быть чрезвычайным происшествием. То, что бойцы с гранатометно-пулеметного взвода Андрея Иванищева ранили из автоматического гранатомета охотника. Хотя, с другой стороны, охотникам нечего было делать под выносным постом. Мест для охоты вокруг было предостаточно. Но то, что обычный охотник оказался главарем банды, меняло все кардинально. То, что в течение нескольких последних лет не удавалось сделать многим профессионалам (а за Анваром и его братом, Шер-шо, вот уже несколько лет охотились наши разведподразделения), смог сделать обычный командир гранатометно-пулеметного взвода прапорщик Андрей Иванищев! Подстрелить одного из братьев. Жаль только, что ранение оказалось столь пустяковым. Да и то, что раненный был одним из братьев, все еще оставалось лишь моей догадкой. Хотя я практически не сомневался, что она верна на все сто.

Я вернулся на Тотахан разбитым и смертельно уставшим. Мой ослик Хуай Су тоже не был преисполнен жизненных сил и оптимизма. Он довез меня до командного пункта и устало поплелся обратно. К подножию горы. В родной кишлак. Глаза его были печальны.





Охотничий патрон




Все это было форменным безобразием. Нет, то, что я уснул, еще не дойдя до своей кровати, было нормальным. Вполне естественным после всего пережитого. Ненормальным было то, что буквально через мгновение меня уже кто-то тряс за плечо и пытался разбудить. Я лениво отмахивался, просил не трогать меня. Уж кто-кто, а я-то прекрасно знал, что разбудить меня до обеда было невозможно. Это я и пытался втолковать тому, кто вполне успешно пытался вытрясти из моей бедной шкуры мои последние кости и остатки моей бедной, растерзанной души.

Над самым ухом раздавался голос Сережи Багрия, ротного писаря:


– Товарищ старший лейтенант, ну проснитесь же. Духи обстреливают заставу.

– Ну и пусть себе обстреливают. Отстань!

Я продолжал лениво от него отмахиваться, но ноги уже ползли в сторону выхода. Рука привычно зацепила за ремень автомат Калашникова, стоявший в изголовье моей кровати, лифчик с запасными магазинами и гранатами. И потащила их за мной следом. Я выполз на огневую позицию минометчиков. Она располагалась метрах в десяти от первого поста и в пяти метрах от канцелярии. Уползти дальше я не смог бы при всем своем желании.

Наблюдатель с первого поста доложил о сорока двух пусках неуправляемых реактивных снарядов по заставе. Кто-то из минометчиков подал голос:

– По выносному молотят.

Голос был мне незнаком. Но мысль показалась довольно здравой: выносной пост – это гранатометно-пулеметный взвод Андрея Иванищева. Значит, не по нам. Значит, пусть молотят.

Мозг категорически отказывался просыпаться. Неуправляемые реактивные снаряды потому и называются неуправляемыми, что наводятся на цель на глазок. Запускаются духами с камней и представляют серьезную угрозу только при стрельбе по площадям. Попасть НУРСом по заставе, расположенной на горном хребте, довольно сложно. Но духи выбрали огневую позицию в направлении продолжения линии водораздела. Это позволило им значительно улучшить точность стрельбы. Подавляющее большинство снарядов упало с недолетом. Несколько перелетело через выносной пост и взорвалось на нашей заставе. Их разрывы и разбудили меня окончательно.

Я отдал команду танкистам и минометчикам обработать квадрат, из которого были произведены пуски. Это не имело никакого смысла. С началом пусков духи уходили с огневой площадки. Поджигали бикфордовы шнуры, которые тянулись к реактивным снарядам, и уходили. Обработка квадрата несла скорее психологическую нагрузку, чем практическую. Оставалась надежда, что снарядом или миной можно повредить НУРСы, которые еще не взлетели в направлении цели.

Обстрел прекратился почти мгновенно. С выносного поста доложили об отсутствии потерь. Сержант Нигмат Хашимов, замкомандира второго взвода, доложил, что оружие разряжено и осмотрено. Это было последнее, что я услышал. Сон липкой пеленой окутал мое сознание. И я снова провалился в небытие…

У меня есть одна не самая хорошая привычка. Я люблю просыпаться с первым лучом солнца. Нет, не подумайте ничего плохого. Я – не жаворонок. И просыпаюсь я не с первым лучом солнца вообще. А только с тем, который запускаю в свою комнату через шторы или жалюзи. Обычно это не происходит раньше одиннадцати часов утра. Уж что-что, а поспать я люблю.

Было шесть часов. В это время у меня не существовало никаких привычек. В это время я никого и ничего не любил. Для меня и времени такого никогда не существовало. Ну вы же нормальные люди! Вы меня поймете. Шесть часов утра!

В шесть часов утра каждый день я присутствовал на утренней физической зарядке восьмой сторожевой заставы. Точно такие же, как и я, не проснувшиеся лунатики махали руками и ногами. Приседали и безуспешно пытались что-то изобразить на перекладине. Шоу продолжалось около получаса. Затем полчаса – личное время. Завтрак. После завтрака народ начинал потихоньку просыпаться. Ближе к одиннадцати я возвращался в канцелярию командира роты, отодвигал занавеску на окне. И запускал в комнату первый солнечный лучик. Теперь можно было просыпаться и мне!

Итак, сегодня ночью духи пытались провести операцию «Возмездие». Наказать Андрея Иванищева за его удачный выстрел. То, что площадка, с которой проводились пуски, находилась вне зоны ответственности нашей и духов, ни о чем не говорило. Это была так называемая нейтральная территория. Я ни на мгновение не сомневался, что инициаторами ночного обстрела были мои вчерашние знакомые из кишлаков Джарчи и Петава. Новым было лишь то, что обычно такие площадки они оборудовали где-нибудь на окраине мирного кишлака. В надежде на то, что при ответном обстреле мы можем зацепить кого-нибудь из мирных жителей. Тогда результативность духовского обстрела возрастет многократно. Ведь нет ничего более приятного, чем показать окружающим, что советские войска воюют с мирными жителями.

Ну что ж, на операцию «Возмездие» мы всегда найдем, чем ответить. Не люблю я этого. Но ответить надо. Будучи человеком верующим (а я верю, что земля плоская и держится она на трех слонах: семье, работе и друзьях; верю, что моя девушка – самая прекрасная, самая красивая и желанная – ждет меня дома; верю, что она меня обязательно дождется!). Так вот, будучи человеком верующим, я не люблю излишней жестокости. Нужно уметь прощать врагов своих. Смирение, только смирение. Когда кто-то ударил тебя по левой щеке… Нет, не умею. Не умею прощать! Когда кто-то планирует ударить меня по левой щеке, я предпочитаю работать на опережение. Перехватить приближающуюся руку, провести болевой прием. Одновременно со встречным ударом. Справедливость. Встречный удар – это справедливо!

Ближе к полудню я начал готовить карточку целей. Еще в училище на занятиях по марксистско-ленинской философии я узнал несколько основополагающих истин. Одна из них, что экономика определяет политику. Вторая, что война есть продолжение политики другими средствами. Связать эти две истины воедино было несложно. С тех пор я всегда помнил об экономической составляющей любого ответного удара.

Были подготовлены исходные данные для стрельбы по площадям. Вы не будете сильно удивлены, если узнаете, что обстрелу из танка и миномета должны были подвергнуться поля с пшеницей и виноградники, принадлежащие Анвару и Шер-шо. А несколько точечных ударов были подготовлены по местам расположения исламского комитета и продовольственным складам банды. Так достигалась комплексность ударов. Можно было уничтожить дом, в котором проживали Анвар и Шер-шо. Тем более что координаты его были известны. Это было бы справедливо. Око за око. Глаз за глаз. Справедливо, но неразумно. Братья стали бы в глазах окружающих мучениками за веру, лишившимися дома и имущества за святое дело. Куда лучше было ударить братьев по карману, а окружающих их – по рукам. Кушать братья все равно будут. Не будет своей пшеницы, отнимут у соседей. Пусть и на правое дело отнимут, а все равно останется у дехкан чувство обиды. Из этого чувства может вырасти многое.

Можно было уничтожить и дом, в котором сейчас находился раненый главарь банды. Но доктор Сергей Карпов не мог сообщить его координаты старшему лейтенанту Карпову. С этой проблемой он должен был справиться самостоятельно.

Огневой удар я планировал провести перед закатом. Обожаю эти сказочные минуты, когда стихает ветер. Замолкают на мгновение птицы, а солнце касается своими ласковыми пальцами горизонта. К этому времени я надеялся вернуться из кишлака Нари-Калан после перевязки раненого. Точнее, надеялся вернуться во время обстрела. Тогда обстрел трудно было бы увязать со мной. К тому же мне было интересно понаблюдать за духами во время обстрела. Это могло дать интересную пищу для размышлений. А пищу я люблю.

Пока же со станции радиоперехвата я доложил в разведотдел о раненном, его состоянии и приметах. Получил необходимые указания и разрешение на операцию, которая сегодня утром родилась в моей голове. Нет, если быть более точным – роды начались еще вчера. Когда на глаза мне попался окровавленный патронташ раненого моджахеда. Окончательно мысль сформировалась ночью на минометной позиции. Там, где я совершенно случайно обратил внимание на основной заряд 82-миллиметровой мины. Он был так здорово похож на охотничий патрон двенадцатого калибра. Сейчас эту мысль мы только абортировали.

Уточнил у ребят со станции радиоперехвата координаты крепости, в которой размещался исламский комитет Анвара. С радиоперехватом воевать куда веселее. Афганцы, как дети малые, любят поболтать в эфире. Хлебом их не корми, дай только разболтать парочку военных секретов. Нужно только уметь их слушать.

День пролетел незаметно. После обеда я зашел на несколько минут к Шафи. Он подтвердил, что раненый – Шершо. Человек, который меня захватил, – Анвар. Кто бы сомневался! Шафи дал согласие на проведение запланированной мною операции. Ранение Шер-шо было фантастическим везением. Нужно было только завершить начатую работу. У меня такой шанс появился.

В Нари-Калане я был уже практически своим. Моджахеды беззлобно улыбались, пытались шутить. Шер-шо выглядел неплохо. Осложнений не было. По словам Анвара, ночью брат его спал хорошо. Ну, конечно, когда правоверные обстреливают реактивными снарядами советскую заставу, спится как никогда славно. Я сделал перевязку и укол промедола. Попросил принести воды. И тщательно смыл запекшуюся кровь вокруг ран.

В воздухе уже слышался свист первой мины с Тотахана. Сейчас должен был подать голос и слон. Так мы называли танк Т-62, в нем действительно было что-то от этого большого и доброго животного. Анвар вышел из комнаты. Засуетились и остальные духи. В отличие от них, я знал, куда упадут мины и снаряды. В отличие от них, я не суетился. Я незаметно вытащил один охотничий патрон из патронташа. И спрятал его в свой карман. Ради этого маленького патрона и был устроен этот большой минометно-артиллерийский концерт. Артобстрел закончился. Меня снова отпустили. Я обещал вернуться на следующий день.

Дежа вю. Все это уже когда-то с нами было. Ночью моджахеды обстреляли НУРСами Тотахан. Наблюдатель насчитал около семидесяти пусков. На следующее утро вся застава была завалена осколками реактивных снарядов. Их было так много, что в голове просто не укладывалось, как они никого не зацепили. Днем я видел серьезное и встревоженное лицо Анвара. Видно было, что в уме он подсчитывает свои возможные убытки после нашего первого обстрела. Вечером по его пшеничным полям работала дивизионная артиллерия. Это было куда серьезнее. Даже двадцать выстрелов из танка и сорок мин из миномета остались практически незамеченными на ее фоне.

Затем целую ночь я ждал очередного обстрела или нападения на заставу. Связывался с разведотделом и давал координаты для бомбоштурмового удара на следующий вечер. Готовил новые карточки целей для минометчиков и танкистов.

А утром на Тотахан пастух принес письмо. Оно гласило, что если мы не прекратим обстрелы, духи вырежут девятую заставу (Интересно, а почему не нашу?) и один из мирных кишлаков. На письма принято отвечать. Вечером было несколько бомбоштурмовых ударов, работала дивизионная артиллерия. И даже наш маленький слоник подавал периодически свой голос. Сорок раз. Ствол его раскалился докрасна. Полсотни мин для минометчиков показались легкой разминкой. И все это по полям Анвара. Его личным полям. Это может взбесить любого.

Изо дня в день я ходил в Нари-Калан, делал перевязки Шер-шо. И ждал ответного хода Анвара. Шер-шо шел на поправку. Спал по ночам как младенец. Наша война была ему по барабану. В один из дней я вернул в патронташ охотничий патрон, который стал даже лучше старого.

Вместо обычного пороха и дроби теперь он был под завязку забит прекрасными полосками артиллерийского пороха из основного заряда 82-миллиметрового миномета.

Я ждал ответного хода Анвара. Все мы его ждали. Двое суток на заставах шестой роты никто не смыкал глаз. Ждали провокаций и нападения. На третьи сутки произошло то, чего никто ожидать не мог. Зная Анвара, его брата Шер-шо, зная активность их банды, такого ожидать не мог никто. Пастух принес очередное письмо.

Когда противники обмениваются письмами, пушки молчат. Это классно, когда молчат пушки. Воевать на бумаге куда веселее. Что бы там ни написал в своем письме Анвар, это в любом случае было лучше, чем он кого-нибудь вырезал. Мне не терпелось узнать, чем он теперь нам угрожает?

Анвар угрожал нам вечной дружбой. Напоминал о политике национального примирения, проводимой афганским правительством. И намекал о готовности к переговорам по переходу его героических аскеров (воинов) на сторону народной власти.

Это было словно гром среди ясного неба. Одна бумажка связывала нас по рукам и ногам. Ни для кого не было секретом, что точно такие же письма были направлены им в районный отдел народно-демократической партии Афганистана и в местное управление госбезопасности.

Несколько дней подряд мы героически плевали на политику национального примирения, которая и без того трещала по швам. Под предлогом обстрела наших застав мы наказывали банду Анвара за уничтоженный БТР с нашими солдатами. За пытки и издевательства над пленными. Теперь мы были бессильны, что-либо сделать. Возможность местным политикам из НДПА поставить лишнюю галочку в списке банд, перешедших на сторону народной власти, лишала их элементарного разума. Великая сила галочки!

Понятно, что ни о каком переходе на сторону народной власти Анвара не было и речи. Ему нужно было время для перегруппировки сил, для пополнения боезапаса и для подготовки новых диверсий. Мы это прекрасно понимали. И это было очень печально.

Я старался не вешать нос. В отличие от остальных, у меня оставалась маленькая надежда на то, что все сложится как надо. Я был верующим человеком. Я верил в высшую справедливость. Верил, что каждому человеку воздастся по делам его. Еще при этой жизни. Я верил в маленький охотничий патрон.

Еще через несколько дней мои походы в Нари-Калан закончились. Шер-шо немного окреп, и его перевезли в Петаву. Там я был бы лишним. К тому же никто уже не сомневался, что он выживет. В благодарность за хорошую работу мне сделали подарок. Очень даже неплохой подарок! Мне подарили жизнь. Обожаю подарки! Когда я уходил из кишлака, Анвар долго и пристально смотрел мне вслед. Словно сомневался, правильно ли он делает, что отпускает меня живым. Затылком я чувствовал его сомнения. Но все-таки Анвар оказался удивительно щедрым. Он не стал забирать назад свой подарок. Мою жизнь.

Но еще больший подарок ждал меня в крепости Шафи. Вынужденное затишье подарило мне почти целый месяц безделья. Официально это звучало как отпуск при части после ранения. Целый месяц я пропадал в крепости у Шафи. В этом не было никакой военной необходимости. Просто у Шафи появилась возможность продолжить курс ликвидации безграмотности молодого бойца. А у безграмотного бойца появилась возможность узнать много интересного.