Шантарам

– В их число вхожу и я?

– Нет, – рассмеялся он. – Ты во многое веришь, поэтому я и люблю тебя. И Кадер тебя любил за это. Он ведь любил тебя, ты знаешь. Кадер даже говорил мне об этом пару раз.

– Во что же я верю? – спросил я, усмехнувшись.

– Ты веришь в людей, – поспешно ответил он. – Вся эта история с трущобной «клиникой», например. Твой вчерашний рассказ о той деревне. Если бы ты не верил в людей, давно бы позабыл всю эту чепуху. Твоя работа в трущобах, когда там началась холера, – на Кадера это произвело большое впечатление, да и на меня тоже. Черт побери, наверно, даже Карла верила в тебя какое-то время. Ты должен понять, Лин: если бы у Кадера был выбор, если бы существовала возможность сделать то, что он должен был сделать, как-то иначе, лучше, он бы выбрал именно ее. Все закончилось так, как и должно было. Никто не хотел выставить тебя на посмешище.

– Даже Карла? – спросил я, с наслаждением докуривая сигарету и гася ее о землю.

– Ну, Карла была на это способна, – сдался Халед, грустно улыбнувшись уголками рта. – На то она и Карла. Думаю, единственный мужчина, которого она не унижала, – Абдулла.

– Они были вместе? – спросил я, удивляясь сам себе, что не смог избежать укола ревности, заставившего меня нахмуриться и исказившего лицо недовольной гримасой.

– Ну, не то чтобы вместе, – спокойно ответил он, глядя мне прямо в глаза. – Но я был с ней. Мы жили одно время вместе.

– Ты… что?!

– Я жил с ней полгода.

– А что случилось дальше? – спросил я сквозь зубы, чувствуя себя ужасно глупо.

Я не имел права сердиться или ревновать. Никогда не расспрашивал Карлу о ее любовниках, но и она мне не задавала подобных вопросов.

– А ты разве не знаешь?

– Знал бы – не спрашивал.

– Она выбросила меня на свалку, – медленно проговорил он, – как раз незадолго до твоего появления.

– Проклятье!

– Да ладно, чего уж там… – улыбнулся Халед.

Мы замолчали: каждый из нас прокручивал в памяти ушедшие годы. Я вспомнил Абдуллу у прибрежной стены близ мечети Хаджи Али в ночь, когда я встретил его с Кадербхаем. Припомнил, что он сказал, будто какая-то женщина научила его умному изречению, которое он воспроизвел по-английски. По-видимому, это была Карла. Конечно Карла. И еще вспомнилась холодность Халеда при нашей первой встрече: я вдруг понял, как ему было больно тогда, – возможно, он именно меня считал виновным в этом. Теперь я хорошо представлял, чего ему стоило быть таким дружелюбным и добрым ко мне в начале нашего знакомства.

– Видишь ли, – вновь заговорил он через некоторое время, – тебе действительно нужно вести себя осторожно с Карлой. Знаешь, Лин, она очень рассержена – ее жестоко обидели. Над ней надругались, когда она была ребенком. Она немного не в себе. И еще: в Штатах, до приезда в Индию, она занималась чем-то таким, что страшно повлияло на ее психику.

– А чем она занималась?

– Не знаю. Чем-то серьезным. Никогда об этом не говорила, все только вокруг да около, ну, ты сам понимаешь. Думаю, что Кадербхай обо всем знал: он ведь первым встретил ее.

– И я ничего не знаю об этом, – сказал я, угнетенный мыслью, что так плохо осведомлен о женщине, которую долго любил. – Но почему… как ты думаешь, почему она никогда не говорила мне о Кадербхае? Я ведь давно знаю Карлу, мы оба работали на него, и она ни слова о нем не проронила. О нем говорил я, а она хранила полное молчание. Ни разу даже не упомянула его имени.

– Просто хранила ему верность, понимаешь? Не думаю, что это была какая-то интрига против тебя, Лин. Дело в том, что она ему невероятно предана, вернее, была невероятно предана. Скорее всего, воспринимала его как отца – ведь ее собственный отец умер, когда она была ребенком, да и отчим, когда она была совсем юной. Кадер появился в ее жизни как раз вовремя: спас ее и стал ей отцом.

– Так, говоришь, он первым встретил ее?

– Да, в самолете. Она рассказывала какую-то странную историю: будто она не помнила, как очутилась в самолете. Попала в беду: убегала от чего-то, что натворила. В течение нескольких дней пыталась сесть на несколько рейсов из разных аэропортов. А в том самолете летела в Сингапур из… Не помню откуда. У нее случился нервный срыв или что-то в этом роде – словом, крыша поехала. Единственное, что она помнила, – ту пещеру в Индии, где оказалась с Кадербхаем. А потом он оставил ее на попечение Ахмеда.

– О нем она мне рассказывала.

– Неужели? Она о нем редко говорит: этот парень ей нравился, он выхаживал ее почти полгода, пока она не оправилась. Он вроде как вернул ее назад, к свету. Они были весьма близки, – думаю, она относилась к нему как к брату.

– Ты был с ней… я хочу сказать, знал ли ты ее, когда его убили?

– Понятия не имел, что его убили, – нахмурился Халед, раскручивая в памяти клубок воспоминаний. – Знаю, что Карла считает, будто бы мадам Жу убила его и ту девчонку…

– Кристину.

– Да, Кристину. Но я ведь знал Ахмеда довольно хорошо. Очень милый был парень – простой, добрый, из тех, кто легко примет яд вместе с возлюбленной, как в романтическом фильме, если решит, что им не суждено быть вместе. Кадер воспринимал все это очень лично – ведь Ахмед был одним из его парней – и не сомневался, что Жу не имеет к смерти Ахмеда никакого отношения. Он снял с нее подозрения.

– Но Карла с ним не согласилась?

– Нет, она не купилась на это. Смерть Ахмеда переполнила ее чашу терпения. Она когда-нибудь говорила, что любит тебя?

Я колебался, отчасти из-за нежелания лишиться того небольшого преимущества, которое имел бы перед ним, если бы он поверил, что она произносила эти слова, отчасти из уважения к Карле, – в конце концов, это касалось только ее. И я ответил на вопрос: мне надо было знать, почему он задан.

– Нет.

– Очень плохо, – сказал он без всякого выражения. – Я думал, может быть, хоть ты сумеешь…

– Что?

– Сумеешь помочь ей выбраться из этого состояния. С этой женщиной случилось что-то ужасное, много всяких несчастий. А Кадер еще более усугубил ситуацию.


– Каким образом?

– Взял работать на себя. Спас ее, когда встретил, и защищал от того, чего она боялась там, в Штатах. Но потом она повстречала того человека, политика, и он всерьез увлекся ею. Кадеру был нужен этот парень, и он заставил Карлу на него работать. Думаю, это продолжается и сейчас.

– Что это за работа?

– Ты ведь знаешь, как она красива: зеленые глаза, белая-белая кожа…

– Да пропади все пропадом! – вздохнул я, вспоминая лекцию, прочитанную мне когда-то Кадером, – о доле преступления в грехе и греха в преступлении.

– Не знаю, о чем думал Кадер, – заключил сказанное Халед, задумчиво покачав головой. – Такая роль ей, мягко говоря, совсем не подходила. Он, наверно, не понимал, как это… разрушает ее. У нее словно все нутро вымерзло: как будто собственный отец заставляет ее заниматься этим дерьмом. Думаю, она так и не простила за это Кадера, но все равно была невероятно предана ему. Никогда не мог этого понять. Но все-таки мы с ней ладили: я видел, что происходит, и жалел ее. С течением времени одни обстоятельства влекли за собой другие, но я так и не сумел заглянуть ей в душу. И тебе это не удалось. Думаю, она никого туда не пустит. Никогда.

– Никогда – это долго.

– Ладно, ты все понимаешь. Просто я пытаюсь предупредить тебя. Не хочу, брат, чтобы тебе и дальше было больно. Мы и так много чего пережили. И чтобы ей было больно, тоже не хочу.

Он снова замолчал. Мы смотрели на скалы и мерзлую землю, избегая глядеть друг другу в глаза. Несколько минут мы еще сидели, дрожа от холода, потом Халед глубоко вздохнул и встал, хлопая себя по рукам и ногам, чтобы согреться. Я тоже встал, закоченев, топая онемевшими ногами. Мы уже готовы были разойтись, но Халед вдруг импульсивно рванулся ко мне, словно продираясь сквозь сплетение лоз, и с какой-то неистовой силой стиснул в объятиях. Голова его на мгновение по-детски нежно прильнула к моей.

Отстранившись, Халед отвел взгляд, и я не видел его глаз. Он пошел прочь, а я медленно брел за ним, обхватив руками грудь и зажав ладони под мышками. И только оставшись один, я вспомнил его слова: «У меня плохое предчувствие, Лин. Очень плохое…»

Я подумал, что надо поговорить с ним об этом, но в тот же момент откуда-то сбоку, из тени, передо мной возник Хабиб, и я в страхе отпрыгнул.

– …Твою мать! – прошипел я. – Перестань пугать людей, Хабиб, черт тебя побери!

– Успокойся, все в порядке, – заверил меня Махмуд Мелбаф, подходя ко мне вслед за безумцем.

Хабиб что-то говорил, но так путано и быстро, что я не мог разобрать ни единого слова. Темные тяжелые мешки под его глазами оттягивали нижние веки, открывая бо`льшую часть белка, и от этого казалось, что глаза вылезают из орбит.

– Что?

– Все в порядке, – повторил Махмуд. – Он хочет сегодня говорить со всеми, с каждым из нас. Подошел ко мне и попросил перевести его слова для тебя на английский. Ты предпоследний – с Халедом он хочет говорить в последнюю очередь.

– И что он говорит?

Махмуд попросил его повторить для меня свои слова. Хабиб заговорил снова, в той же сверхбыстрой, невероятно энергичной манере, неотрывно глядя мне в глаза, словно ожидал, что из них вылезет враг или чудовищный зверь. Я встретил его взгляд, уставившись на него столь же пристально: мне приходилось быть запертым в камере с такими же склонными к насилию безумцами, и я знал, когда лучше отвести глаза.

– Он говорит, что сильные люди привлекают удачу на свою сторону, – перевел Махмуд.

– Что-что?

– Сильные люди… они создают удачу для себя.

– Сильные люди создают свою удачу? Он это хочет сказать?

– Да, именно так, – согласился Махмуд. – Сильный человек может создать себе удачу.

– Что он имеет в виду?

– Не знаю, – ответил Махмуд терпеливо, с улыбкой. – Он просто говорит это.

– Просто ходит и говорит это всем? – спросил я. – Что сильный человек создает себе удачу?

– Нет. Мне он сказал, что пророк, да пребудет мир с ним, прежде чем стать великим учителем, был великим солдатом. Джалаладу сказал, что звезды сияют, потому что они полны тайн. Каждому говорит разное. И очень торопится высказаться – для него это крайне важно. Я не понимаю его, Лин. Наверно, причина в том, что завтра утром нам предстоит бой.

– Может быть, что-то еще? – спросил я, заинтригованный этим разговором.

Махмуд спросил Хабиба, не хочет ли он сказать что-то еще. Пристально глядя мне в глаза, Хабиб затараторил на пушту и фарси.

– Он говорит только, что удача сама собой не приходит. Хочет, чтобы ты поверил ему. Повторяет снова, что сильный человек…

– Создает себе удачу, – закончил я за него. – Ну что ж, скажи ему, что я оценил по достоинству его слова.

Махмуд заговорил, и на несколько мгновений взгляд Хабиба стал жестче, словно он искал в моих глазах то, что я не мог ему дать: одобрение и отклик. Он повернулся и вприпрыжку побежал прочь, сгорбившись, почти припадая к земле, – эта его манера двигаться тревожила и пугала меня куда сильнее, чем явное, буквально прущее из его глаз безумие.

– И что он сейчас собирается делать? – спросил я, испытывая облегчение оттого, что он ушел.

– Думаю, разыщет Халеда, – ответил Махмуд.

– Ну и холод, черт побери! – выпалил я.

– Да и я замерз не меньше тебя. Весь день мечтаю, чтобы эти холода прекратились.

– Махмуд, ведь ты был в Бомбее вместе с Кадербхаем, когда мы пришли слушать Слепых певцов?