Сезон охоты на людей
Часть 57 из 95 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– О, конечно, прошу прощения, что не обратил внимания на сигнал.
Она ответила профессиональной улыбкой, а Боб взглянул в иллюминатор и увидел Пилозубые горы, окаймлявшие по-домашнему узкий горизонт Бойсе, и аэродром, названный по имени известного аса, который погиб молодым на войне.
Глава 34
Прямо из аэропорта Боб направился в больницу. Действие ибупрофена закончилось, он принял еще одну дозу, но все же успел на несколько минут почувствовать острую боль. Он знал, что настоящая боль начнется завтра и будет мучить его на протяжении еще нескольких недель, но он ни за что не хотел останавливаться.
Проехав по залитым ярким светом тихим улицам Бойсе, одного из тех непритязательных городков, которых так много повсюду, Боб вскоре добрался до больницы. Опираясь на костыли, он вошел внутрь, – ибупрофен успел подействовать, и ему снова стало легче, – и лифт доставил его к палате жены, где его поджидали в коридоре его дочь и Салли Мемфис.
– Эй, привет!
– Папа!
– Как дела, моя дорогая? – спросил он, подняв дочь на руки и крепко прижав к себе. – Как же я рад снова увидеть мою девочку! Ты хорошо себя ведешь? Слушаешься Салли?
– Со мной все прекрасно, папа. А что случилось с тобой?
– Ничего серьезного, милая. Всего лишь небольшой разрез в ноге, вот и все, – бодро отозвался Боб, и Салли смерила его недоверчивым взглядом.
Он немного поболтал с дочерью, а потом с Салли, которая отвечала ему с заметной холодностью. Джулия сейчас кажется, спала, но, судя по всему, можно было не опасаться послеоперационных осложнений. Медики говорили, что она довольно скоро сможет выписаться, и Салли уже все приготовила для того, чтобы отправиться на маленькое ранчо в Кастер, как планировал Боб. Она согласилась с ним, что это вполне оправданная мера по обеспечению безопасности, по крайней мере до тех пор, пока ситуация не прояснится.
Спустя некоторое время Джулия проснулась, и Боб вошел в палату к жене.
Все ее туловище облегала гипсовая повязка, не позволявшая двигаться правой руке, ключица которой была перебита пулей. Его бедная девочка! Она казалась такой бледной, такой поблекшей и даже каким-то образом стала меньше в своем гипсе.
– О, моя дорогая! – воскликнул Боб, кинувшись к ней.
Она улыбнулась, хотя и без большого энтузиазма, и спросила, как он поживает, а он пропустил этот вопрос мимо ушей и принялся в ответ расспрашивать ее о самочувствии, перешел к общемедицинским соображениям, а от них к мерам безопасности и в конце концов сказал ей, что, как ему кажется, он смог что-то выяснить.
– Я и сама догадалась об этом: ты весь прямо-таки светишься.
– Это длинная история. Осталось еще кое-что, чего я не могу до конца понять, и мне нужна помощь.
– Боб, но как же я могу помочь тебе? Я почти ничего не знаю. А все, что знаю, уже рассказала тебе.
– Нет-нет, я имею в виду совсем не это, а то, что касается меня.
– Ну вот, ты уже забыл обо мне.
– Дорогая, я раздобыл одну вещь, которую обязательно должен понять. Мне никак не удается дать ей осмысленное объяснение. Получается, что или с ней что-то не так, или я заблуждаюсь. Если что-то не так с этой вещью, то я ничего не смогу сделать. Если же ошибаюсь я, то мне обязательно удастся найти ошибку.
– О боже. В меня стреляли, меня ранили, а ты все рассуждаешь о себе.
Боб сделал вид, что не заметил резкого выпада, и на какое-то время замолчал.
– Мне очень жаль, что тебя ранили, – наконец сказал он. – Я очень рад, что ты осталась жива. Ты должна думать о том, какое счастье, что тебе удалось вывернуться из этой передряги, а не о том, какая ты несчастная, что в нее угодила. Ты вела себя просто прекрасно: сумела удержать ситуацию под контролем и оказалась самой настоящей героиней. Тебе удалось спасти свою собственную жизнь, жизнь своей дочери и жизнь своего мужа. Так что у тебя нет особых оснований сердиться.
Джулия ничего не ответила.
– И дело вовсе не во мне. Дело в нас. Я должен разобраться во всех этих делах.
– Неужели ты не можешь допустить, чтобы этим занялись полиция и ФБР? Их много, они есть повсюду. Это, в конце концов, их работа. А твоя работа – быть здесь, с твоей семьей.
– Существует человек, который охотится за мной. Чем больше времени я нахожусь рядом с тобой, тем большая опасность угрожает тебе. Неужели ты этого не понимаешь?
– Значит, ты снова исчезнешь. Я так и знала. Тебя не было рядом, когда в меня стреляли, тебя не было, когда я три часа провалялась в ущелье, тебя не было, когда меня оперировали, тебя не было, когда я приходила в себя после операции, ты даже не позаботился о своей дочери, ты, судя по всему, не поедешь с нами в горы, я слышала, что ты пьянствовал, после этого ты, наверное, с кем-нибудь подрался, потому что ты ужасно хромаешь и у тебя невероятно бледное лицо, и все, что тебе теперь хочется сделать, это снова исчезнуть! И... и почему-то ты счастлив после всего этого.
– Я ни с кем не дрался. Мне просто вытащили пулю из ноги, вот и все. Это ерунда. Я сожалею, – сказал он. – Но думаю, что это самый лучший образ действий.
– Не знаю, сколько еще я смогу вынести.
– Я только хочу, чтобы все это наконец закончилось.
– Тогда оставайся здесь. Будь здесь, с нами.
– Я не могу. Это значит подвергнуть вас большой опасности. Он очень скоро узнает, если еще не узнал, что убил не меня, а совсем постороннего человека. И тогда он вернется. Я должен быть в состоянии передвигаться, действовать, думать, обороняться. И это еще не все: как ты думаешь, если он снова придет за мной, а вы с Ники окажетесь в этот момент рядом, разве я смогу защитить вас? Никто на свете не сможет вас защитить. Так что пусть он охотится на меня. Это то, чему он обучен, что он умеет делать. Возможно, я смогу справиться с ним, а возможно, и нет, но, что бы ни случилось, я костьми лягу, но не допущу, чтобы он охотился за вами.
– Боб, – сказала она, – Боб, я позвонила адвокату.
– Что-что?
– Я сказала, я позвонила адвокату.
– И что это должно значить?
– Это значит, что нам следует развестись.
Бывают мгновения, когда чувствуешь, как твоя грудь превращается в лед. Ты просто застываешь. Ты больше не можешь дышать. Ты разеваешь рот, но в него совсем не попадает воздух, а потом там не остается ни капли слюны. В ушах у тебя гремит десяток кузнечных молотов, твоя голова безумно болит, кровь пульсирует в венах с такой силой, будто хочет разорвать их. Ты вот-вот потеряешь сознание. Ничего подобного не случалось с Бобом, когда в воздухе носилось всякое дерьмо и вокруг него умирали люди, но теперь это случилось.
– Почему? – сказал он, когда к нему начала возвращаться способность двигаться.
– Боб, мы не можем дальше так жить. Одно дело говорить, что мы любим друг друга, что мы – семья, что мы заботимся друг о друге. И совсем другое дело, когда ты вдруг исчезаешь, что случается довольно часто, а до меня доходят слухи, что где-то гибнут люди, и ты отказываешься говорить об этом. Совсем другое дело, когда ты непрерывно злишься, так злишься, что не можешь ни говорить со мной, ни поддержать меня, ни хотя бы просто прикоснуться ко мне и все время огрызаешься. Я все это терпела только ради нашей дочери. Но потом все заходит еще дальше, происходит самое худшее: война входит прямо к нам в дом, и я ранена пулей, и моя дочь видит, как на расстоянии вытянутой руки от нее погибает человек. И после этого ты снова уходишь. Я люблю тебя, Бог свидетель, я люблю тебя, но я не могу допустить, чтобы моя дочь снова прошла через все это.
– Я... Джулия, мне очень жаль. Я не замечал, насколько тяжело все это для тебя.
– И дело тут не просто в насилии. Дело в том, что тебе оно нравится. Оно постоянно живет в тебе. Я постоянно вижу это в твоих глазах, в том, как ты осматриваешь любое место, в котором оказываешься, в том, что ты никогда по-настоящему не расслабляешься, в том, что у тебя всегда под рукой заряженное ружье, даже в том, как ты едешь, когда мы все вместе катаемся верхом. Ты больше не снайпер, это было много лет назад. Но ты все еще остаешься там. Я не могу соперничать с войной во Вьетнаме. Ты любишь ее больше, чем нас.
Боб с трудом перевел дух.
– Пожалуйста, не делай этого. Я не могу потерять тебя и Ники. У меня больше ничего нет. Вы – это все, что имеет для меня ценность в этом мире.
– Неправда. Ты ценишь себя и то, чем ты стал. Втайне от всех ты настолько счастлив оттого, что ты Боб Гвоздильщик, непохожий ни на кого, лучше, чем все люди, что ты тот, кого все эти люди любят и уважают или, по крайней мере, боятся. Это сродни наркомании. Я чувствую это в тебе, и чем старше ты становишься, тем злее делаешься, и все изменяется только в худшую сторону.
В голове у него было пусто, и он не мог найти ни слова в ответ.
– Пожалуйста, не поступай так со мной.
– Мы должны жить порознь.
– Пожалуйста. Я не могу потерять тебя. Я не могу потерять мою дочь. Я сделаю все, что ты захочешь. Я поеду с вами в горы. Я переделаю себя. Я смогу стать тем человеком, которого ты хочешь видеть рядом с собой. Посмотри на меня! Я могу все это сделать. Прошу тебя.
– Боб, я приняла решение. Я уже очень давно думаю об этом. Тебе нужна своя жизнь, а мне – своя. Из-за всех этих дел со стрельбой проблема стала еще сложнее. Я должна расстаться с тобой, обрести свою собственную жизнь и уйти от войны.
– Это не война.
– Это война. Она уже отобрала у меня юношу, которого я любила, а теперь еще и мужчину, которого я любила. Она не может забрать мою дочь. Я все это обдумала и подаю на развод. После того как я приду в себя, я вернусь в Пима, к своим родным. Мы согласуем все финансовые вопросы. Не будет никаких споров и склок. Ты сможешь видеть Ники в любое время, когда не будешь с кем-нибудь воевать или вести перестрелку. Но я больше не могу этого переносить. Мне очень жаль, что не вышло лучше, но что вышло, то вышло.
– Я пойду. Только пообещай мне, что как следует все обдумаешь. Не делай ничего впопыхах. Я разберусь с этим делом...
– Неужели ты ничего не понял? Я не вынесу, если ты станешь разбираться с этим делом и тебя убьют. Я не могу потерять кого-то еще. В первый раз это чуть меня не убило. Ты думаешь, что тебе было по-настоящему тяжело, пока ты лежал на вытяжении, а потом в своем ветеранском госпитале? Знаешь, я никогда не стану прежней. Не проходит и дня, когда я, проснувшись, не вспомнила бы, что испытала, когда позвонили в дверь и на пороге появился брат Донни, у него был совершенно ужасный вид, и я поняла, что случилось. Потребовалось десять, а может быть, и все двадцать лет, чтобы превозмочь все это, и мне только-только более или менее удалось это сделать.
Боб чувствовал себя полностью разбитым. Он не мог придумать, что бы такое сказать.
– Я пойду, – пробормотал он. – Тебе необходимо отдохнуть. Я еще попрощаюсь с Ники. Я буду узнавать, как твои дела, и вообще поддерживать контакт, ладно?
– Да, конечно.
– А ты будь осторожна.
– С нами все будет в порядке.
– Когда все закончится, то увидишь, как я все устрою. Я могу это сделать. Я могу измениться, полностью переделать себя. Я это точно знаю.
– Боб...
– Я знаю, что могу это сделать.
Он наклонился и поцеловал ее.
– Боб...
– Что?
– Ты хотел спросить меня, в чем ты ошибаешься, почему не можешь чего-то там понять.
– Да, хотел.
– Я могу сказать тебе почему. Это из-за того, что тебе в твоем возрасте не удалось добиться того, чем, по твоему мнению, должен гордиться мужчина. Из-за тщеславия. На людях ты держишься скромно, но в глубине души ты безумно горд. Ты думаешь, что все вращается вокруг тебя, и это не позволяет тебе видеть того, что происходит в мире. В этом твоя слабость. Ты должен решать свою проблему без самолюбия и тщеславия. Посмотри на нее объективно. Выведи себя из нее.
– Я...
– Это правда. Я никогда не говорила тебе, но это правда. Твоя злость, твоя привычка решать все насилием, твоя бравада – вся это части одного и того же главного. Твоей гордости. Гордыня предшествует падению. Ты не сможешь уцелеть, если не научишься видеть сквозь свою гордыню. Согласен?
Она ответила профессиональной улыбкой, а Боб взглянул в иллюминатор и увидел Пилозубые горы, окаймлявшие по-домашнему узкий горизонт Бойсе, и аэродром, названный по имени известного аса, который погиб молодым на войне.
Глава 34
Прямо из аэропорта Боб направился в больницу. Действие ибупрофена закончилось, он принял еще одну дозу, но все же успел на несколько минут почувствовать острую боль. Он знал, что настоящая боль начнется завтра и будет мучить его на протяжении еще нескольких недель, но он ни за что не хотел останавливаться.
Проехав по залитым ярким светом тихим улицам Бойсе, одного из тех непритязательных городков, которых так много повсюду, Боб вскоре добрался до больницы. Опираясь на костыли, он вошел внутрь, – ибупрофен успел подействовать, и ему снова стало легче, – и лифт доставил его к палате жены, где его поджидали в коридоре его дочь и Салли Мемфис.
– Эй, привет!
– Папа!
– Как дела, моя дорогая? – спросил он, подняв дочь на руки и крепко прижав к себе. – Как же я рад снова увидеть мою девочку! Ты хорошо себя ведешь? Слушаешься Салли?
– Со мной все прекрасно, папа. А что случилось с тобой?
– Ничего серьезного, милая. Всего лишь небольшой разрез в ноге, вот и все, – бодро отозвался Боб, и Салли смерила его недоверчивым взглядом.
Он немного поболтал с дочерью, а потом с Салли, которая отвечала ему с заметной холодностью. Джулия сейчас кажется, спала, но, судя по всему, можно было не опасаться послеоперационных осложнений. Медики говорили, что она довольно скоро сможет выписаться, и Салли уже все приготовила для того, чтобы отправиться на маленькое ранчо в Кастер, как планировал Боб. Она согласилась с ним, что это вполне оправданная мера по обеспечению безопасности, по крайней мере до тех пор, пока ситуация не прояснится.
Спустя некоторое время Джулия проснулась, и Боб вошел в палату к жене.
Все ее туловище облегала гипсовая повязка, не позволявшая двигаться правой руке, ключица которой была перебита пулей. Его бедная девочка! Она казалась такой бледной, такой поблекшей и даже каким-то образом стала меньше в своем гипсе.
– О, моя дорогая! – воскликнул Боб, кинувшись к ней.
Она улыбнулась, хотя и без большого энтузиазма, и спросила, как он поживает, а он пропустил этот вопрос мимо ушей и принялся в ответ расспрашивать ее о самочувствии, перешел к общемедицинским соображениям, а от них к мерам безопасности и в конце концов сказал ей, что, как ему кажется, он смог что-то выяснить.
– Я и сама догадалась об этом: ты весь прямо-таки светишься.
– Это длинная история. Осталось еще кое-что, чего я не могу до конца понять, и мне нужна помощь.
– Боб, но как же я могу помочь тебе? Я почти ничего не знаю. А все, что знаю, уже рассказала тебе.
– Нет-нет, я имею в виду совсем не это, а то, что касается меня.
– Ну вот, ты уже забыл обо мне.
– Дорогая, я раздобыл одну вещь, которую обязательно должен понять. Мне никак не удается дать ей осмысленное объяснение. Получается, что или с ней что-то не так, или я заблуждаюсь. Если что-то не так с этой вещью, то я ничего не смогу сделать. Если же ошибаюсь я, то мне обязательно удастся найти ошибку.
– О боже. В меня стреляли, меня ранили, а ты все рассуждаешь о себе.
Боб сделал вид, что не заметил резкого выпада, и на какое-то время замолчал.
– Мне очень жаль, что тебя ранили, – наконец сказал он. – Я очень рад, что ты осталась жива. Ты должна думать о том, какое счастье, что тебе удалось вывернуться из этой передряги, а не о том, какая ты несчастная, что в нее угодила. Ты вела себя просто прекрасно: сумела удержать ситуацию под контролем и оказалась самой настоящей героиней. Тебе удалось спасти свою собственную жизнь, жизнь своей дочери и жизнь своего мужа. Так что у тебя нет особых оснований сердиться.
Джулия ничего не ответила.
– И дело вовсе не во мне. Дело в нас. Я должен разобраться во всех этих делах.
– Неужели ты не можешь допустить, чтобы этим занялись полиция и ФБР? Их много, они есть повсюду. Это, в конце концов, их работа. А твоя работа – быть здесь, с твоей семьей.
– Существует человек, который охотится за мной. Чем больше времени я нахожусь рядом с тобой, тем большая опасность угрожает тебе. Неужели ты этого не понимаешь?
– Значит, ты снова исчезнешь. Я так и знала. Тебя не было рядом, когда в меня стреляли, тебя не было, когда я три часа провалялась в ущелье, тебя не было, когда меня оперировали, тебя не было, когда я приходила в себя после операции, ты даже не позаботился о своей дочери, ты, судя по всему, не поедешь с нами в горы, я слышала, что ты пьянствовал, после этого ты, наверное, с кем-нибудь подрался, потому что ты ужасно хромаешь и у тебя невероятно бледное лицо, и все, что тебе теперь хочется сделать, это снова исчезнуть! И... и почему-то ты счастлив после всего этого.
– Я ни с кем не дрался. Мне просто вытащили пулю из ноги, вот и все. Это ерунда. Я сожалею, – сказал он. – Но думаю, что это самый лучший образ действий.
– Не знаю, сколько еще я смогу вынести.
– Я только хочу, чтобы все это наконец закончилось.
– Тогда оставайся здесь. Будь здесь, с нами.
– Я не могу. Это значит подвергнуть вас большой опасности. Он очень скоро узнает, если еще не узнал, что убил не меня, а совсем постороннего человека. И тогда он вернется. Я должен быть в состоянии передвигаться, действовать, думать, обороняться. И это еще не все: как ты думаешь, если он снова придет за мной, а вы с Ники окажетесь в этот момент рядом, разве я смогу защитить вас? Никто на свете не сможет вас защитить. Так что пусть он охотится на меня. Это то, чему он обучен, что он умеет делать. Возможно, я смогу справиться с ним, а возможно, и нет, но, что бы ни случилось, я костьми лягу, но не допущу, чтобы он охотился за вами.
– Боб, – сказала она, – Боб, я позвонила адвокату.
– Что-что?
– Я сказала, я позвонила адвокату.
– И что это должно значить?
– Это значит, что нам следует развестись.
Бывают мгновения, когда чувствуешь, как твоя грудь превращается в лед. Ты просто застываешь. Ты больше не можешь дышать. Ты разеваешь рот, но в него совсем не попадает воздух, а потом там не остается ни капли слюны. В ушах у тебя гремит десяток кузнечных молотов, твоя голова безумно болит, кровь пульсирует в венах с такой силой, будто хочет разорвать их. Ты вот-вот потеряешь сознание. Ничего подобного не случалось с Бобом, когда в воздухе носилось всякое дерьмо и вокруг него умирали люди, но теперь это случилось.
– Почему? – сказал он, когда к нему начала возвращаться способность двигаться.
– Боб, мы не можем дальше так жить. Одно дело говорить, что мы любим друг друга, что мы – семья, что мы заботимся друг о друге. И совсем другое дело, когда ты вдруг исчезаешь, что случается довольно часто, а до меня доходят слухи, что где-то гибнут люди, и ты отказываешься говорить об этом. Совсем другое дело, когда ты непрерывно злишься, так злишься, что не можешь ни говорить со мной, ни поддержать меня, ни хотя бы просто прикоснуться ко мне и все время огрызаешься. Я все это терпела только ради нашей дочери. Но потом все заходит еще дальше, происходит самое худшее: война входит прямо к нам в дом, и я ранена пулей, и моя дочь видит, как на расстоянии вытянутой руки от нее погибает человек. И после этого ты снова уходишь. Я люблю тебя, Бог свидетель, я люблю тебя, но я не могу допустить, чтобы моя дочь снова прошла через все это.
– Я... Джулия, мне очень жаль. Я не замечал, насколько тяжело все это для тебя.
– И дело тут не просто в насилии. Дело в том, что тебе оно нравится. Оно постоянно живет в тебе. Я постоянно вижу это в твоих глазах, в том, как ты осматриваешь любое место, в котором оказываешься, в том, что ты никогда по-настоящему не расслабляешься, в том, что у тебя всегда под рукой заряженное ружье, даже в том, как ты едешь, когда мы все вместе катаемся верхом. Ты больше не снайпер, это было много лет назад. Но ты все еще остаешься там. Я не могу соперничать с войной во Вьетнаме. Ты любишь ее больше, чем нас.
Боб с трудом перевел дух.
– Пожалуйста, не делай этого. Я не могу потерять тебя и Ники. У меня больше ничего нет. Вы – это все, что имеет для меня ценность в этом мире.
– Неправда. Ты ценишь себя и то, чем ты стал. Втайне от всех ты настолько счастлив оттого, что ты Боб Гвоздильщик, непохожий ни на кого, лучше, чем все люди, что ты тот, кого все эти люди любят и уважают или, по крайней мере, боятся. Это сродни наркомании. Я чувствую это в тебе, и чем старше ты становишься, тем злее делаешься, и все изменяется только в худшую сторону.
В голове у него было пусто, и он не мог найти ни слова в ответ.
– Пожалуйста, не поступай так со мной.
– Мы должны жить порознь.
– Пожалуйста. Я не могу потерять тебя. Я не могу потерять мою дочь. Я сделаю все, что ты захочешь. Я поеду с вами в горы. Я переделаю себя. Я смогу стать тем человеком, которого ты хочешь видеть рядом с собой. Посмотри на меня! Я могу все это сделать. Прошу тебя.
– Боб, я приняла решение. Я уже очень давно думаю об этом. Тебе нужна своя жизнь, а мне – своя. Из-за всех этих дел со стрельбой проблема стала еще сложнее. Я должна расстаться с тобой, обрести свою собственную жизнь и уйти от войны.
– Это не война.
– Это война. Она уже отобрала у меня юношу, которого я любила, а теперь еще и мужчину, которого я любила. Она не может забрать мою дочь. Я все это обдумала и подаю на развод. После того как я приду в себя, я вернусь в Пима, к своим родным. Мы согласуем все финансовые вопросы. Не будет никаких споров и склок. Ты сможешь видеть Ники в любое время, когда не будешь с кем-нибудь воевать или вести перестрелку. Но я больше не могу этого переносить. Мне очень жаль, что не вышло лучше, но что вышло, то вышло.
– Я пойду. Только пообещай мне, что как следует все обдумаешь. Не делай ничего впопыхах. Я разберусь с этим делом...
– Неужели ты ничего не понял? Я не вынесу, если ты станешь разбираться с этим делом и тебя убьют. Я не могу потерять кого-то еще. В первый раз это чуть меня не убило. Ты думаешь, что тебе было по-настоящему тяжело, пока ты лежал на вытяжении, а потом в своем ветеранском госпитале? Знаешь, я никогда не стану прежней. Не проходит и дня, когда я, проснувшись, не вспомнила бы, что испытала, когда позвонили в дверь и на пороге появился брат Донни, у него был совершенно ужасный вид, и я поняла, что случилось. Потребовалось десять, а может быть, и все двадцать лет, чтобы превозмочь все это, и мне только-только более или менее удалось это сделать.
Боб чувствовал себя полностью разбитым. Он не мог придумать, что бы такое сказать.
– Я пойду, – пробормотал он. – Тебе необходимо отдохнуть. Я еще попрощаюсь с Ники. Я буду узнавать, как твои дела, и вообще поддерживать контакт, ладно?
– Да, конечно.
– А ты будь осторожна.
– С нами все будет в порядке.
– Когда все закончится, то увидишь, как я все устрою. Я могу это сделать. Я могу измениться, полностью переделать себя. Я это точно знаю.
– Боб...
– Я знаю, что могу это сделать.
Он наклонился и поцеловал ее.
– Боб...
– Что?
– Ты хотел спросить меня, в чем ты ошибаешься, почему не можешь чего-то там понять.
– Да, хотел.
– Я могу сказать тебе почему. Это из-за того, что тебе в твоем возрасте не удалось добиться того, чем, по твоему мнению, должен гордиться мужчина. Из-за тщеславия. На людях ты держишься скромно, но в глубине души ты безумно горд. Ты думаешь, что все вращается вокруг тебя, и это не позволяет тебе видеть того, что происходит в мире. В этом твоя слабость. Ты должен решать свою проблему без самолюбия и тщеславия. Посмотри на нее объективно. Выведи себя из нее.
– Я...
– Это правда. Я никогда не говорила тебе, но это правда. Твоя злость, твоя привычка решать все насилием, твоя бравада – вся это части одного и того же главного. Твоей гордости. Гордыня предшествует падению. Ты не сможешь уцелеть, если не научишься видеть сквозь свою гордыню. Согласен?