Сезон охоты на людей

«Не могу я, не могу я, не могу найти удовлетворенья»,[42] – громко и надрывно вопил кто-то, и Соларатов понимал, что ему тоже не приходится рассчитывать на какое бы то ни было удовлетворение.

Морские пехотинцы выглядели невыносимо неряшливыми. Во время своих операций ему доводилось видеть в непосредственной близости и израильтян, и представителей специальньк авиационно-десантных сил британской армии, и даже легендарных американских «зеленых беретов»; все они выглядели, как и подобало нормальным войскам. А эти мальчишки считали, что для них война уже закончилась; они были хуже, чем кубинцы или ангольцы. Они слонялись по лагерю, загорали, играли в свой футбол, больше похожий на драку, чем на спортивное соревнование, или бейсбол, или баскетбол, украдкой курили коноплю, дрались между собой и даже напивались. Часовые по ночам спали. Офицеры не утруждали себя бритьем. Никто не ходил в чем-то хоть сколько-нибудь похожем на обмундирование, а большинство целыми днями шлялось в шортах, нижних рубашках (или вовсе без рубашек) и купальных тапочках.

Даже выходя в боевое патрулирование, они вели себя глупо и шумно. Головной дозорный не смотрел себе под ноги, фланговое охранение жалось вплотную к колонне, ленты у пулеметчика путались, а его помощник со вторым боекомплектом плелся на таком расстоянии от своего командира, что наверняка не смог бы оказать ему хоть какую-то помощь в бою. Было ясно, что они уже несколько месяцев не участвовали ни в каких боевых действиях (если вообще когда-либо участвовали) и что не ожидают боев и в будущем, поскольку рассчитывают со дня на день получить приказ об эвакуации из страны.

Однажды патруль чуть не наткнулся прямо на Соларатова. Пять человек брели через слоновую траву, направляясь на ночной пикет. Они прошли так близко от него, что, будь кто-нибудь из них хоть чуть-чуть настороже, они, несомненно, без труда убили бы его. Он видел их тропические ботинки, казавшиеся большими, как горы, в считанных сантиметрах от своего лица. Но двое слушали радио, один, судя по всему, до одури обкурился наркотиков, один, самый молодой, видимо попавший сюда сразу по окончании школы, казался насмерть перепуганным, да и сам командир патруля, которому навязали этих глупых юнцов, похоже, изрядно трусил. Соларатов точно знал, что будет дальше: патруль отойдет на тысячу метров, а там сержант прикажет им расположиться в высокой траве, где они просидят всю ночь, покуривая, болтая между собой и притворяясь что они находятся вовсе не на войне. Утром сержант отведет их обратно, напишет рапорт о том, что «никакого контакта не было», и другой сержант подошьет его в папку. Эту войну вели люди, которые предпочли бы оказаться где угодно только не на войне.

С наступлением темноты Соларатов справлял нужду, закапывая руками свои испражнения, пил из фляги и медленно, чрезвычайно медленно менял позицию. Его совершенно не интересовало, что происходило на базе, но он должен был досконально выяснить, какими маршрутами пользуются опытные солдаты, отправляясь на охоту за людьми. Вместе или порознь ходит снайпер со своим корректировщиком? Через какую часть вала из мешков с песком они перелезают и откуда она доступна для винтовочного выстрела?

Соблюдая величайшую осторожность, он делал пометки на схеме, обозначая восемь или девять мест, где, как ему казалось, имелись проходы через колючую проволоку и минные поля, которыми с успехом мог бы воспользоваться опытный человек; разумеется, основная масса морских пехотинцев и понятия не имела об этих участках. Он читал землю как книгу, выискивая лощины, соединявшие лагерь со стоявшими поодаль деревьями, или же, напротив, какие-нибудь возвышенности, скрываясь за которыми два человека могли быстро выбраться на простор и взяться за свою работу. Эти двое были здесь единственными, кто все еще продолжал воевать; только благодаря им это место все еще существовало. Интересно, знали ли об этом другие солдаты, подумал Соларатов. Скорее всего, нет.

Дважды он видел Суэггера и чувствовал горячий стремительный прилив того волнения, которое ощущает охотник, когда видит, что его добыча вступает в пределы дальности выстрела. Но он каждый раз сдерживал себя, убеждал не торопиться, не поддаваться возбуждению, потому что именно оно всегда оказывается причиной ошибок.

С этого наблюдательного пункта Суэггер казался высоким худощавым крепким человеком, который даже в камуфляжном костюме выглядел одетым аккуратно, как для строевого смотра. Соларатов угадывал в нем презрение к мальчикам, составлявшим большую часть населения Додж-сити, но также и его отстраненность от всех, поглощенность собственными обязанностями, заставлявшими его постоянно оставаться на отшибе. Да, он был одинок, и ему предстояло оставаться одиноким – такова жизнь снайпера; Соларатов очень хорошо это знал. Он также заметил, что, когда Суэггер проходил по территории лагеря, даже самые разболтанные и крикливые из морских пехотинцев сразу стихали и поспешно делали вид, что заняты делом. Он упражнялся молча и передвигался без малейших затрат силы и энергии. Но все это время он не выходил на задания и проводил большую часть времени в помещениях, в частности в одном из бункеров, где, вероятно, размещался какой-то отдел штаба или узел связи.

В последний день Соларатов увидел снайпера снова, с еще более близкого пункта. Соларатов крался вперед, пока не оказался всего лишь в пятидесяти метрах от группы построек, где Суэггер, как ему казалось, бывал чаще всего. Он наделся как следует рассмотреть лицо человека, которого ему надлежало убить. Теперь он действовал довольно-таки нахально, убежденный в том, что морские пехотинцы слишком поглощены собой и своими собственными делами и не заметят его присутствия, даже если он встанет и объявит о своем прибытии через рупор.

Это произошло сразу же после прибытия ежедневного вертолета. «Хью» ловко шлепнулся посреди вертолетной площадки, и из машины, не дожидаясь, пока остановятся роторы, вздымавшие густые клубы пыли, выскочил молодой человек и сразу же побежал к домикам. Спустя немного времени Соларатов снова увидел его, на сей раз в обществе Суэггера. Впечатление было такое, что они вот-вот подерутся. Стоя поодаль от всех остальных, они размахивали руками и кричали друг на друга. Будь у него с собой оружие, он наверняка сумел бы уложить их обоих, но отсюда не было никакого пути отступления для него самого: если бы он выстрелил, то даже эти ребячливые солдатики сумели бы обрушить на него мощный огонь и прикончить наверняка. А это было совершенно ни к чему; это задание он не обязан был выполнять любой ценой, даже ценой собствен ной жизни. Он вовсе не намеревался жертвовать собой ради успеха, разве что у него не оказалось бы никакого иного выхода. Но в таком случае и объект должен был представлять собой нечто связанное с его продуманными и прочувствованными устремлениями, а не являться случайным заказом соседнего отдела, насчет которого он даже все еще не решил, с чего начать.

Так что он только слушал и наблюдал. Эти двое выясняли между собой отношения. Сцена походила на столкновение между гордым отцом и его непочтительным сыном или, напротив, возгордившимся сынком и разгневанным папашей. В голосах ссорившихся он угадывал гнев, обиду и даже обвинения в предательстве.

– Какого дьявола, что тебе еще не так?! – кричал старший по-английски; русский изучал этот язык много лет.

– Ты не можешь так поступить со мной! У тебя нет на это морального права! – орал в ответ младший.

Этот обмен репликами повторялся снова и снова, как в одном из длинных диалогов Достоевского. И кстати, эта сцена давала понять, насколько велико уважение, которым оба собеседника пользуются со стороны своих сослуживцев: никто не стоял, слушая их перебранку, ни один офицер не попытался вмешаться, и даже молодые морские пехотинцы, обычно старательно загоравшие в это время, убрались из пределов видимости.

В конце концов эти двое все же пришли к какому-то соглашению. Они возвратились в штабной бункер, а через некоторое время молодой человек вышел оттуда один и перешел в другое помещение, где, по всей видимости, ему предстояло проживать. Он появился примерно через час, уже полностью облаченный в боевое обмундирование, с винтовкой, в бронежилете, и вернулся в штабной бункер.

«Наконец-то корректировщик вернулся», – понял Соларатов.

Никаких других открытий в этот день не последовало, и с наступлением сумерек Соларатов допил остатки воды из последней фляги, повернулся спиной к американскому лагерю и начал свое долгое путешествие ползком к комплексу туннелей, пронизывавших землю под деревьями, возвышавшимися в тысяче метров от того места, где он находился.





* * *


– Старший полковник, Человек-лопух вернулся!

Громкий шепот сержанта пробудил Хуу Ко от сна. Впрочем, это произошло очень кстати. Как и в большинстве ночей, он вновь переживал тот момент, когда американские «фантомы» со скрежещущим воем пронеслись над долиной и из-под их крыльев, лениво кувыркаясь, посыпались бочки с напалмом. Они падали наземь приблизительно в пятидесяти метрах от его передовой линии в долине, величественно подскакивали и оставляли за собой завесу все яростнее разгоравшегося пламени.

Он стремительно поднялся и обнаружил русского, который с величайшей жадностью и без каких-либо претензий на благовоспитанность утолял голод в отведенном под столовую зале туннеля. Русский пожирал все, что видел, в том числе лапшу, суп из рыбьих голов, куски сырой тыквы, говядину, свинину, требуху. Он ел руками, которые теперь были густо покрыты жиром; он был целиком и полностью поглощен процессом еды и отрывался от него лишь на мгновения, для того чтобы удовлетворенно рыгнуть или обтереть сальные губы тыльной стороной ладони. При этом он стакан за стаканом пил чай и воду. Наконец, покончив с едой и питьем, он потребовал водки, которая была немедленно подана – маленькая русская бутылочка. Он опорожнил ее одним глотком.

После этого он отвернулся от стола и посмотрел на старшего полковника.

– Теперь я буду мыться, а потом спать. Возможно, просплю сорок восемь часов. А на третий день выйду.

– У вас есть план?

– Я знаю, когда и где он пойдет и как будет двигаться. Это все записано на земле. Если вы умеете читать землю, то сумеете прочесть и мысли другого человека. Я убью их обоих через три дня, считая с этого момента.

Впервые с тех пор, как он вышел из самолета, Соларатов улыбнулся.





Глава 20




«Хью» вертикально пошел вниз, скрылся в густом облаке пыли и коснулся поля. Не останавливая роторы, командир экипажа быстро выкинул на землю доставленные припасы: пару ящиков с пулеметными лентами, набитыми натовскими 7,62-миллиметровыми патронами, еще пару ящиков с натовскими 5,56-миллиметровыми патронами для М-16, большой картонный ящик с медикаментами, брезентовый мешок с бумагами для разведчиков, такой же мешок с бумагами для командования – ничего серьезного, рутинные военные перевозки – и Донни. Покончив с разгрузкой, вертолет прибавил оборотов и взмыл вверх, оставив на земле задыхавшегося от пыли Донни.

– Господи помилуй, ты вернулся!

Это был ланс-капрал из другого взвода, с которым Донни был шапочно знаком.

– Да, они попытались сбагрить меня. Но я так полюбил это место, что не мог не возвратиться.

– Боже, Фенн, ну ты даешь! Никому еще не удавалось выбраться отсюда раньше срока. Дружище, тебя отсылают в мир, а ты возвращаешься в эту дерьмовую дыру, хотя тебе и служить-то осталось всего ничего. Парень, тебя определенно трахнули по башке!


– Ну, пожалуй, что так.

– Герой, – насмешливо бросил ланс-капрал, перекинул мешки с почтой через плечо и отправился разносить почту, оставив боеприпасы валяться посреди вертолетной площадки, пока кому-нибудь не придет в голову оттащить их на место.

Донни поморгал и решил выждать долю секунды, чтобы подумать, как ему поступить. Он знал, что ему следовало держаться подальше от командирского бункера и от самого старика: официально он не имел никакого права находиться здесь, и ему совершенно не хотелось лишний раз окунаться в дерьмо, пока он не встретится со Суэггером. Поэтому он сразу же направился в расположение взвода разведчиков-снайперов, где Боб был королем. Но когда он добрался туда, двое других сержантов сказали ему, что Боба теперь следует искать в бункере разведчиков и поэтому будет лучше, если он поживее уберется отсюда. Один из сержантов не преминул напомнить, что Донни, как ни посмотри, смылся сюда в самоволку со своего нового места службы, находящегося в центре Дананга, и здесь ему совершенно нечего делать.

Донни пробрался через центральную часть базы, где теснилось множество сооруженных из мешков с песком бункеров (возле входа в каждый торчала табличка с коряво намалеванной надписью), и в конце концов нашел бункер S-2 – находившееся совсем рядом с командирским блиндажом приземистое сооружение, над которым развевался американский флаг. Он нагнул голову и нырнул в тень, сразу же почувствовав, что температура здесь, в густом полумраке, на несколько градусов ниже, чем на улице. Прежде всего он ощутил кислый запах гнилой мешковины, исходящий от стен бункера, а в следующее мгновение увидел карты и фотографии, развешанные на большой доске, и двоих людей, сгорбившихся над столом. Один из них был, несомненно, Суэггер, а второй – первый лейтенант по имени Брофи, командир разведроты и главный заказчик снайперов.

Суэггер поднял голову, потом быстро взглянул на стол и зачем-то оглянулся.

– Какого черта ты здесь забыл? – яростно спросил он.

– Я вернулся, готов приступить к исполнению обязанностей. Да, очень благодарен. Замечательно провел время. Но у меня еще не закончился срок, и я прибыл, чтобы провести здесь оставшееся время.

– Лейтенант, вот этот мальчишка самовольно явился из Дананга. Будет лучше всего, если он как можно скорее вернется туда, если только ему не хочется провести все оставшееся время на гауптвахте. Включите его в рапорт, иначе это сделаю я. Я хочу, чтобы он убрался отсюда.

Суэггер почти никогда не разговаривал с офицерами таким тоном; как и многие другие сержанты, он предпочитал оставлять у них иллюзию о том, что они и на самом деле имеют какое-то отношение к управлению ходом войны. Но сейчас он не думал о соблюдении приличий, и офицер, который был вполне приличным парнем, но понимал, с кем имеет дело, и не собирался меряться силами с живой легендой, предпочел осторожно отступить, не проявляя ненужной доблести.

– Я думаю, будет лучше, если вы сами разберетесь с ним, сержант, – сказал он и поспешно ретировался.

– Фенн, я хочу, чтобы ты убрался отсюда, – прорычал Суэггер.

– Черта с два!

– У тебя осталось слишком мало времени. Ты будешь думать только о том, как получше вдуть своей красотке, а не о том, как лучше позволить Первому корпусу вдуть тебе, и в результате и сам утонешь в дерьме, и меня утопишь. Я видел такое уже добрую сотню раз.

– Ведь ты же сам представил меня к Военно-морскому Кресту! А теперь гонишь меня?

– Я посоветовался с моим самым близким приятелем, неким Бобом Ли Суэггером, и он мне сказал, что ты в боевой обстановке хуже любой отравы. Я хочу, чтобы ты где-нибудь вел занятия по физподготовке, а потом отправился домой, убрался наконец из Вьетнама. Я уволил тебя отсюда. Ты морской пехотинец и должен выполнять приказы, а это твой приказ!

– Но почему?

– Потому что я так сказал, вот почему. Я командир группы снайперов и сержант взвода разведчиков-снайперов. Это не твой запрос, а мой. Я не нуждаюсь в твоем разрешении.

– Почему?

– Фенн, ты чертовски сильно испытываешь мое терпение.

– Я не уйду, пока ты не скажешь мне причину всего этого. Черт бы тебя побрал, неужели я не заслужил того, чтобы знать, в чем дело?

Глаза Суэггера сощурились и стали точь-в-точь как прорези для монет в автомате по продаже кока-колы.

– Что с тобой происходит? – спросил он после долгой паузы. – У меня до твоего появления было три корректировщика, все трое отличные парнишки. Но такого, как ты, еще не было. Ты знать не хотел никаких пределов. Ты готов был сделать любую дрянь, какая только ни взбрела бы мне в голову. Мне это не нравится. У тебя, похоже, вовсе нет мозгов. Если бы мне нужно было думать об этом, то я сказал бы, что ты пытаешься сделать так, чтобы тебя убили. Или пытаешься что-то доказать, а такое доказательство может привести только к тому же самому результату. Ну а теперь давай-ка начистоту, черт бы тебя побрал! Что творится в твоей дурной башке? Какого черта тебя принесло сюда?

Донни отвел взгляд.

Некоторое время он мялся, не зная, с чего начать, а потом решил вывалить все как есть.

– Ладно, я скажу тебе. Только ты никому больше не передавай. Это строго между нами.

Суэггер пристально посмотрел на него.

– Я был знаком с парнем по имени Триг. Я как-то говорил тебе о нем. Ладно, он был пацифист из самых прославленных, но был по-настоящему отличным парнем. Тоже героем. Он был готов отдать жизнь, чтобы остановить войну, и в конце концов отдал. Да, я тоже ненавижу войну. Не только из-за всех тех причин, о которых все знают, но еще и потому, что она убивает таких людей, каких мы не можем позволить себе терять. Таких, как Триг. Она убьет и тебя, сержант Суэггер. И поэтому я собираюсь остановить ее. Если понадобится, я прикую себя цепью к воротам Белого дома, если понадобится, швырну свои медали на ступени Сената, если понадобится, взорву себя в каком-нибудь доме. Это настолько кошмарное зло – то, что мы делаем этим людям, да и самим себе тоже. Но я не могу допустить, чтобы хоть кто-нибудь сказал, что я увильнул, что я спрятался, что я не до конца исполнил свой долг. Никто не должен иметь никаких сомнений относительно меня. И поэтому я буду сражаться на войне до самого последнего дня, до того дня, когда мне прикажут грузиться в самолет и лететь домой, а там я буду до последнего дня своей жизни сражаться против войны!

Последние слова он выкрикивал во весь голос, обливаясь крупными каплями пота, как безумный. Он весь кипел, большой, как сама жизнь, больше, чем Боб, и сильнее. Донни впервые повысил голос на своего командира, и в это нельзя было поверить до тех пор, пока это не произошло. Наконец он отступил на шаг и расслабился.

– О господи! – воскликнул Суэггер. – Неужели ты думаешь, что меня хоть сколько-нибудь колышет то, что ты думаешь насчет войны? Да я не плюну лишний раз ради всей этой политики! Я морской пехотинец. И больше мне ни до чего нет дела.

Он сел.

– Ладно, так и быть, я скажу тебе, что здесь происходит. Ты действительно заслужил это. Я тебе признаюсь, почему мне хочется, чтобы ты оказался подальше отсюда. Там кое-кто есть.

– Ха! Там? Где это – там?

– Там, в кустах, поселилась одна новая птичка. Именно поэтому я и торчу здесь с Брофи. Кое-что сбросили из штаба. В лесу сидит парень, и он охотится на меня. Мы думаем, что он русский. У израильтян есть очень хорошие источники в Москве, и им удалось сфотографировать одного парня, который забирался в «Ту-16», совершавший обычный разведывательный рейс до Ханоя. Они узнали его, потому что он обучал арабских снайперов в долине Бекаа. Израильтяне пару раз пытались разделаться с ним там, но он оказался чертовски ловок. Наши люди думают, что он работал еще и в Африке, да, по большей части в Африке. Возможно, он побывал еще и на Кубе. Везде, где русским нужно было разгрести дерьмо, этим занимался он. Его имя вроде бы сходно по звучанию с нашим словом «solitary» – одиночество. Тогда это может быть Т. Соларатов, знаменитый стрелок, выигравший золотую медаль в стрельбе из винтовки лежа на Олимпийских играх шестидесятого года. А неделю или две назад Агентство национальной безопасности получило радиоперехват. Один из региональных командующих СВА разговаривал с другим насчет Ahn So Muoi, как они его называли. У них есть такое понятие «Брат десяток» – это и почетное звание, и прозвище для человека, который убил десять американцев. На их языке это, между прочим, звучит очень сходно со словом, которое обозначает снайпера. Так или иначе, но в этом перехваченном разговоре офицеры болтали о том, что «Белый брат десяток» отправляется в наш район. Другими словами, белый снайпер. Они вызвали специального парня, этого русского, и он прибыл сюда за мной и любым, кто окажется рядом со мною.

– Иисусе, – пробормотал Донни, – вот ведь до какой степени ты их достал!

– Ну и приклад им в задницу, если они шуток не понимают, – ответил Боб. – А у меня есть одна новая шутка. Я намерен разделаться с этим парнем. Я собираюсь всадить ему гвоздь между глаз и послать записочку: ведите себя прилично с Корпусом морской пехоты Соединенных Штатов.

– Это же ловушка! – внезапно воскликнул Донни. – Ловушка!

– Совершенно верно. Я собираюсь поиграть с ним в кошки-мышки, только он думает, что он кошка, а на самом деле он мышь. Пусть эту птицу раздует от самодовольства, как индюка на заборе. Это будет большое фальшивое шоу для того, чтобы убедить его, что он сможет достать меня таким-то и таким-то образом, но я-то на самом деле не буду там, где он станет меня ждать, я в это время тихонечко подберусь к нему сзади и натяну его по самые уши. А если мне не удастся продырявить его, то я вызову боевые вертолеты и они устроят там такой костер, что не останется ничего, кроме золы. Так вот, эта работа довольно опасна и, как мне кажется, имеет мало общего с обычными действиями пехотинца во Вьетнаме. Вот почему я хочу, чтобы твоя юная задница сидела на другом стуле, где-нибудь подальше отсюда. Тебе вовсе незачем встревать в такие личные разборки. Это касается только меня и этого Одинокого человека. Вот и все.