Сезон охоты на людей

Не прошло и тридцати минут, как Донни был освобожден от наряда и переселился в кубрик разведчиков-снайперов к стафф-сержанту Суэггеру, НКС (низший командный состав) или, как его иногда называли, НКБ (не прошедший комиссию бог), единственному человеку во всем мире, чье слово имело для него значение.

До сих пор он ни разу не нарушил ни одного из трех правил. Он проверял на весах каждый из патронов М-118, которыми пользовался Суэггер, чтобы застраховаться от миллионной доли вероятности того, что в Солт-Лейк-Сити пропустили брак; он чистил 0,45-дюймовый и 0,380-дюймовый пистолеты Боба, его легкий автомат и свои собственные винтовку М-14 и кольт; он сушил и начищал походные ботинки; он стирал белье и одежду; он проверял и укладывал снаряжение перед каждым заданием; он полировал линзы телескопических прицелов; он проверял чеки гранат и наличие плесени в пластмассовых флягах; он вручную покрывал матово-черной эмалью медные части 872-го комплекта; он узнавал высоту над уровнем моря, направление и силу ветра; он собирал и бережно хранил карты операционного района; он составлял донесения о проведенных операциях; он изучал карты района боевых действий как Священное Писание; он охранял снайпера с тыла и флангов и однажды убил двоих солдат-северовьетнамцев, которые смогли подобраться к позиции Боба почти вплотную; он изучил правила пользования и устройство рации PRC-77. Он трудился как проклятый и ни разу не нарушил ни одно из правил.

Только Боб прикасался к своей винтовке. Боб собственноручно разбирал ее после каждой операции, тщательно прочищал все вплоть до мельчайшей щелочки, насухо вытирал ее, выверял прицел – словом, обращался с ней как с маленьким ребенком или обожаемой любовницей. Он, и только он, мог прикасаться к винтовке или тем более ухаживать за ней.

– Дело не в том, что я не доверяю тебе или боюсь, что ты уронишь ее, собьешь прицел, ничего мне не скажешь и я промахнусь и в результате кто-нибудь погибнет, скорее всего, я сам. Просто есть краеугольный камень, нерушимое правило, важное для нас обоих: к винтовке не прикасается никто, кроме меня. Если заборы крепкие, то и соседи хороши. Когда-нибудь слышал такую мудрость?

– Кажется, да.

– Ну так вот, правило насчет винтовки – это и есть мой забор: Усек?

– Целиком и полностью, сержант.

– Называй меня сержантом только здесь, в Додж-сити, когда вокруг полно служак. В боевой обстановке будешь называть меня Боб, или Суэггер, или как тебе на ум взбредет, но боже упаси тебя в боевой обстановке назвать меня сержантом. Кто-нибудь из тех ребятишек может тебя подслушать, и меня убьют только из-за того, что ты обращаешься ко мне по уставу. Понятно, Свинина?

– Понятно.

И до этого момента Донни никогда не забывал этого правила, как и двух других правил.

– Я забыл, – сказал он Суэггеру, чуть повысив голос, чтобы заглушить шум дождя. – Насчет винтовки.

– Черт возьми, Фенн, а ведь ты только-только начал мне нравиться. Я даже подумал, что ты способен на что-то хорошее, – мягко поддел его Боб. Впрочем, он тут же вернулся к насущным делам: – Ну что, со жратвой покончили? Набил кишки как следует? Отлично. Переберемся через этот холм, обманем их дозорных, а потом немного поспим. А утром устроим небольшую стрельбу.





* * *


Боб шел первым, пригнувшись, в своей камуфляжной накидке и зеленой тропической шляпе. Винтовка висела у него за спиной. В одной руке он нес автомат М-3, а в другой – саперную лопатку. Он использовал ее в качестве посоха, вонзая в корни деревьев или цепляясь ею за спутанные ветки и подтягиваясь по крутому склону на метр-полтора вверх.

Он двигался спокойно, обдуманно, почти медлительно. Дождь все так же хлестал стеной в сгущавшихся сумерках, и его струи оглушительно гремели по листьям и жидкой грязи. Разве дождь мог быть таким сильным и продолжительным? Может быть, Бог решил покончить с миром и теперь смывал с его лица Вьетнам с его грехами, злодеяниями, высокомерием и безумием? В это было очень легко поверить.

Донни держался на пятьдесят метров левее; он пробирался, используя те же самые приемы, что и Суэггер, но тщательно следил за тем, чтобы не высовываться вперед. Боб контролировал фронт и правый фланг, Донни, соответственно, отвечал за тыл и левую сторону.

Но он не видел ничего, лишь чувствовал холодные удары дождевых струй и ощущал вес М-14, пожалуй, одной из последних штурмовых винтовок этого образца, оставшихся во Вьетнаме. Честно говоря, для такой работы идеально подошли бы пластиковые автоматы М-16, но Боб их прямо-таки ненавидел, называл их мухобойками и не позволял ни одному солдату из своего подразделения обзавестись таким оружием.

Боб время от времени замирал на месте, вскинув вверх правую руку, и тут же он сам и его напарник кидались на землю, укрывались в листве и беззвучно лежали, стараясь как можно крепче прижаться к склону. Но каждый раз все, что замечал Боб, оказывалось каким-нибудь безобидным пнем или кустом, тревога признавалась ложной, и они продолжали свой медленный упорный подъем.

Дважды им пришлось пересечь извивавшиеся среди зарослей дорожки, и оба раза Боб выжидал минут по пять, прежде чем выйти на открытое место, невзирая на то что для пересечения прогалины им потребовались бы считанные секунды.

Постепенно сгущались сумерки, и видно было все хуже и хуже. Хотя Боб и Донни взбирались все выше, джунгли никак не желали редеть, напротив, казалось, что они становились все гуще и гуще. Как-то раз Донни показалось, что он потерял Боба, и его охватил мгновенный приступ паники. А если он заблудится? Что делать? Только брести наугад по этим диким горам, пока его не поймают и не убьют или же он выбьется из сил и умрет с голоду.

«Вы, мальчишки, еще не набрали настоящей силы». Эти слова донеслись до него откуда-то издалека, и он понял, что память насмехается над ним устами футбольного тренера, оставшегося далеко в прошлом вместе с его такой важной и сложной спортивной карьерой.

«Нет, мы действительно не набрали силы, – ответил он про себя. – Мы никогда и не утверждали этого. Мы просто пытались выполнять свою работу, вот и все».

Но в следующий миг он выбрался из поглотивших его с головой зарослей колючих кустов, пахнувших резиной, и увидел справа человеческую фигуру, которая, судя по осторожности и точности движений, могла быть только Бобом.

Он начал выпрямляться...

Нет, нет...

Рука Боба молниеносным движением взвилась вверх, приказывая ему податься назад и сохранять тишину. Донни застыл на месте и осторожно опустился на мокрую землю, вытянувшись ничком. Боб сделал то же самое.

Он выжидал.

Ничего. Впрочем, нет, шум дождя, негромкие раскаты грома да время от времени отдаленные вспышки молний. Казалось, что...

И ту же Донни заметил движение слева от себя. Он не шевелился, даже не дышал.

Как Суэггер умудрился заметить их? Откуда он мог узнать об их приближении? Что их выдало? Еще один шаг, и все было бы кончено, но каким-то образом, благодаря то ли пробудившемуся древнему инстинкту, то ли сверхъестественной чувствительности нервных окончаний, какой обладают все хищные звери, Боб смог заставить его стать невидимым и неслышимым за секунду до того, как они подошли.

Он видел, как перед ним проходили люди, они находились не более чем в трех метрах от него и, не прилагая никаких усилий, скользили через густой подлесок. Он уловил их запах раньше, чем смог их разглядеть. От них пахло рыбой и рисом, потому что именно это и являлось их пищей. Это были малорослые кривоногие парни, профессионалы из армии Республики Северный Вьетнам: головной дозорный, командир патруля, патрульные, растянувшиеся цепочкой, осторожно пробирались через джунгли, держась поодаль от последней тропинки. Они шли пригнувшись под грязно-бежевыми дождевыми накидками, под которыми можно было разглядеть их обычную темно-зеленую униформу и на головах – смешные и бессмысленные в бою пробковые шлемы; они несли с собой автоматы АК-47 и были навьючены полной боевой выкладкой – рюкзаками, флягами и штыками. Трое или четверо вдобавок волокли на спинах РПГ-40, кошмарные реактивные гранатометы.

Донни никогда еще не бывал так близко к настоящим врагам, эти люди казались ему чуть ли не волшебными, явившимися из мифов; так или иначе, но фантомы из множества ночных кошмаров наконец обрели плоть. Он до ужаса боялся их. Стоило ему пошевелиться или кашлянуть, как все было бы кончено: они повернулись бы в его сторону и открыли бы огонь на минуту, а то и две раньше, чем он смог бы пустить в дело свой М-14. В голове у него возникло пугающее видение того, как он умирает здесь, в руках этих жестоких низкорослых людей-обезьян, так уверенно двигающихся сквозь дождь и джунгли, и от этого видения он, казалось, лишился последних сил.

– Голоса, разрывающие тишину в нескольких шагах от него, он слышал так отчетливо, что могло показаться, будто эти люди обращались к нему.

– Ahn oi, mua nhieu qua?

– Phai roi, chac khong co ngudi my dem nay, – послышался резкий ответ одного из спутников говорившего; в голосах обоих слышалось свойственное вьетнамцам энергичное придыхание, благодаря которому их язык кажется американцам настолько чуждым и напоминает тяжелую отрыжку.


– Bihn si oi, dung noi, nghe, – перебил говоривших окрик командира патруля, сержанта, который, как и во всех армиях мира, не упускал случая приструнить разболтавшихся подчиненных.

Патруль медленно тащился по лесу в меркнущем вечернем свете и в конце концов все же скрылся за изгибом склона. Но Боб продержал Донни на земле еще добрых десять минут, прежде чем подать ему сигнал о том, что все в порядке, и в течение этих десяти минут каждая секунда неподвижности в холодной, пронизывающей до костей сырости, казалось, безвозвратно сковывала мышцы и разъедала мозг. Но наконец Боб пошевелился, и Донни тоже медленно поднялся на колени, а затем выпрямился и двинулся дальше.

Боб неторопливо приблизился к нему.

– Ты в порядке? – одними губами спросил он.

– В полном. Как, ради всего святого, ты смог углядеть их?

– Дозорный брякнул фляжкой о штык, а я услышал, вот и все. Удача, дружище. Не родись красивым, а родись счастливым.

– А кто они такие?

– Фланговое охранение тех самых главных сил, о которых шла речь. Так что, похоже, мы уже совсем рядом. Когда они двигаются большими отрядами, то выставляют охранение, точно так же, как и мы. У сержанта, кажется, были нашивки третьего батальона. Я не знаю, к какому полку или чему другому они относятся, но, если я не ошибаюсь, самая большая часть на этом направлении это 324-я пехотная дивизия. Парень, завтра они разделаются с этим лагерем Специальных сил, и если дождь будет все так же поливать, а скорее всего он не кончится, то они доберутся до Додж-сити уже послезавтра или днем позже.

– Это что, какое-то большое наступление?

– В этих местах стоит несколько новых вьетнамизированных частей, и северянам не терпится как можно скорее надрать задницы южновьетнамцам.

– Н-да. Интересно, о чем они говорили.

– Первый сказал, что, дескать, дождь такой, что собственного носа не разглядишь, его приятель ответил, что в такую погоду ни один американец не высунется из-под крыши, а тут сержант завопил, что, мол, парни, заткнитесь и смотрите по сторонам.

– Ты говоришь по-вьетнамски? – в полном обалдении спросил Донни.

– Так, волоку слегка. Самую малость, но кое-что понимаю и сам могу что-то сказать. Ладно, давай выбираться отсюда. Пора отдохнуть. Завтра у нас большой день. Напинаем кое-кого по задницам и заслужим вечную славу. Хочешь поспорить со мной, морпех, что так и будет?





Глава 11




БПО «Аризона» попала в большую беду. Пуллер потерял уже девятнадцать человек, а вьетконговцы с запада подтащили почти вплотную минометы и принялись с такой силой выколачивать из осажденных пыль, что командир лишился всякой возможности маневра. А тут еще стало известно, что главные силы вьетнамцев подойдут, самое позднее, завтpa. Но хуже всего было то, что он послал Мэтьюза со штурмовой группой из четырех человек захватить минометы, и Мэтьюз не возвратился. Джим Мэтьюз! Сержант-майор, три ходки. Джим Мэтьюз, Беннинг, Зона, один из стариков, которые начинали еще в Корее, прошли огонь и воду... И вот пропал!

При мысли об этом в самой глубине мозга разъяренного – о, как он был разъярен! – майора Пуллера начал разгораться еще более страшный гнев.

Этого никто не ожидал. Черт бы их всех побрал, этого никак не должно было случиться.

Кхамдук находился далеко отовсюду в полной изоляции, рядом с границей Лаоса, где вот уже несколько лет подкармливали разведывательные команды, но база все же оставалась практически неуязвимой благодаря то ли хорошей маскировке, то ли авиационной поддержке. Но в чем бы ни была причина, никто и никогда не тревожился из-за того, что поблизости могут внезапно появиться крупные силы северовьетнамской армии. Так откуда же взялась эта часть? В этот момент Пуллер хорошо понимал, как чувствовал себя генерал Кастер, когда вдруг узнал, что ему противостоят сотни, если не тысячи врагов.[33] И откуда, будь она проклята, взялась эта чертова погода, и откуда мог с такой скоростью примчаться этот вонючий, крутой как дерьмо батальон?

«О, они хотят с нами разделаться. Они чуют нашу кровь; они жаждут ее».

Противником Пуллера был ловкий тактик по имени Хуу Ко Тсан, по званию – старший полковник, командир 3-го батальона 803-го пехотного полка 324-й пехотной дивизии 5-й Народной ударной армии. Пуллер видел его фотографию и знал его биографию: происходит из богатой, образованной индо-французской семьи и даже успел закончить в Париже «Эколь милитэр», а потом в 1961 году сбежал на север, возненавидев пороки и эксцессы режима Дьемов. Там он стал одним из лучших полевых военных командиров и имел все задатки для того, чтобы стать хорошим генералом.

Мина упала где-то неподалеку, командный пункт сотрясся, со стропил поднялась туча пыли.

– Кто-нибудь пострадал? – громко спросил он.

– Нет, сэр, – донесся ответ его сержанта. – Ублюдки промазали.

– Есть сведения о Мэтьюзе?

– Нет, сэр.

Майор Ричард У. Пуллер натянул на голову полевое кепи, выбрался из низенькой двери в траншею и обвел взглядом свою шатающуюся империю. Это был тощий, отчаянно смелый человек с головой, покрытой жесткой седой щетиной. В Пятом корпусе Специальных сил он служил с 1958 года, если считать службу в полку британских Специальных авиационных сил – он даже принял тогда некоторое участие в боевых действиях против мятежников в Малайзии. Он прошел впечатляющую школу: был воздушным десантником, рейнджером, воевал в джунглях, закончил Национальную военную академию и Командно-штабную академию в Ливенуорте. Пуллер умел пилотировать вертолет, говорить по-вьетнамски, чинить рации и стрелять из РПГ. Это была не первая осада, которую ему приходилось выдерживать. В 1965 году в Плейку он больше месяца пробыл в окружении и подвергался серьезным бомбардировкам. Тогда же он был ранен выпущенной из китайского пулемета пулей калибра 0,51. Мало кто выживал после такого попадания.

Он ненавидел войну, но при этом любил ее. Он всерьез боялся, что она убьет его, но какая-то часть его существа хотела, чтобы война продолжалась вечно. Он любил свою жену, но имел множество любовниц – китаянок и евразиек. И армию он тоже любил и одновременно ненавидел: любил за суровость, мужество и профессионализм, а ненавидел за ее косность и стремление всегда, вести следующую войну, пользуясь тактикой, применявшейся в предыдущих войнах.

Но что Пуллер ненавидел больше всего, так это то, что его поимели. Его на самом деле поимели, поставили на карту жизни его парней и всех бывших с ним туземцев, положившись на то, что северяне не смогут найти уязвимые места в его обороне, и проиграли. Но ответственность за это нес он, и никто другой: все это случилось с ними, потому что случилось с ним. И никто не мог снять петлю с его шеи.

Главные ворота были снесены, там, где прежде находился склад боеприпасов, клубился густой дым, сливавшийся с нависавшими над самой землей облаками. Оружейный склад превратился в развалины, как и большая часть хижин, в которых жили солдаты: прошлой ночью в лагерь пробралась группа вьетконговских саперов, которые напрочь уничтожили жилище третьего взвода и во время состоявшейся уже на рас свете рукопашной схватки сровняли с землей остатки командирской лачуги. В лагере не осталось ни одного целого строения, большая часть заграждений из колючей проволоки еще стояла, но по ним исправно лупили минометы. Было совершенно ясно, что осаждавшие намеревались пробить широкие проходы в остатках оборонительных сооружений, чтобы Хуу Ко с его батальоном мог с ходу ворваться в лагерь, имея за спиной поддержку своих минометов и другого тяжелого оружия.

Пуллер взглянул вверх – ему сразу же попала в глаз дождевая капля – и почувствовал лицом холодную влажность тумана. Надвигалась ночь. Интересно, придут они за ночь или нет? Конечно, они будут передвигаться в темноте, но вряд ли предпримут атаку. По крайней мере, не всеми силами: они могут устроить разведку боем, начать обстрел, заставить «Аризону» тратить свои скудные запасы боеприпасов для стрельбы по малозаметным целям, хотя главным образом вся эта активность будет нужна для того, чтобы заставить обороняющихся как можно сильнее изнервничаться и устать к приходу 3-го батальона.

Может быть, погода все-таки изменится? Прогнозы армейских метеорологов, которые ему удалось поймать по рации, ничего хорошего не обещали, но Пуллер знал, что люди там, в тылу, будут крутиться, как ужи на горячей сковородке, и если можно будет оторвать птичек от земли, они ни за что не упустят такой возможности. Хотя, впрочем, могут отказаться пилоты: кому охота лететь в кромешный ад, под яростный обстрел, чтобы сжечь напалмом еще нескольких узкоглазых, когда война вот-вот закончится? Кому охота умирать сейчас, когда уже рукой подать до самого конца всей этой пакости, растянувшейся на годы и закончившейся ничем? Он даже не знал, как сам ответил бы на этот вопрос.

Пуллер посмотрел вперед, туда, где простиралась долина. Конечно, он ничего не мог рассмотреть во мраке, но там проходило шоссе и Хуу Ко со своим отрядом сейчас мчится по нему ускоренным маршем, чувствуя себя вольготно, как жирный кот на сиденье лимузина, и зная, что им не грозит ни малейшая опасность от американских «фантомов» или боевых вертолетов.

– Майор Пуллер, майор Пуллер! Подойдите сюда, вы должны это видеть!