Семнадцать мгновений весны

«Только не надо торопиться, – сказал он себе, – старик у меня в кармане. Он все выложит, только надо с ним быть поосторожнее…»

– Такого в Германии нет, – сказал он, подвигая Плейшнеру чашку кофе. – Эти сволочи поят народ бурдой, а здесь продают настоящий бразильский.

– Забытый вкус, – отхлебнув маленький глоток, согласился Плейшнер. – Я не пил такого кофе лет десять.

– Греки научили меня запивать крепкий кофе водой. Хотите попробовать?

Плейшнера сейчас все веселило, он ходил легко, и думал легко, и дышал легко. Он рассмеялся:

– Я ни разу не пил кофе с водой.

– Это занятно: контраст температуры и вкуса создает особое ощущение.

– Да, – сказал Плейшнер, отхлебнув глоток воды, – очень интересно.

– Что он просил мне передать на словах?

– Ничего. Только эту ампулу.

– Странно.

– Почему?

– Я думал, он скажет мне, когда его ждать.

– Он об этом ничего не говорил.

– Между прочим, я не спросил вас: как с деньгами?

– У меня есть на первое время.

– Если вам понадобятся деньги – заходите ко мне, и я вас ссужу. Много, конечно, я не смогу дать, но для того, чтобы как-то продержаться… Вы, кстати, смотрели – хвоста не было?

– Хвоста? Это что – слежка?

– Да.

– Знаете, я как-то не обращал внимания.

– А вот это неразумно. Он не проинструктировал вас на этот счет?

– Конечно, инструктировал, но я почувствовал себя здесь за многие годы, особенно после концлагеря, на свободе и опьянел. Спасибо, что вы напомнили мне.

– Об этом никогда нельзя забывать. Особенно в этой нейтральной стране. Здесь хитрая полиция… Очень хитрая полиция. У вас ко мне больше ничего?

– У меня? Нет, ничего…

– Давайте ваш паспорт.

– Он сказал мне, чтобы я паспорт держал всегда при себе…

– Он говорил вам, что теперь вы поступите в мое распоряжение?

– Нет.

– Хотя правильно, это – в шифровке, которую вы передали. Мы подумаем, как правильнее построить дело. Вы сейчас…

– Вернусь в отель, лягу в кровать и стану отсыпаться.

– Нет… Я имею в виду… Ваша работа…

– Сначала выспаться, – ответил Плейшнер. – Я мечтаю спать день, и два, и три, а потом стану думать о работе. Все рукописи я оставил в Берлине. Впрочем, я помню свои работы почти наизусть…

Гестаповец взял шведский паспорт Плейшнера и небрежно бросил его на стол.

– Послезавтра в два часа придете за ним, мы сами сделаем регистрацию в шведском консульстве. Точнее сказать, постараемся сделать: шведы ведут себя омерзительно – чем дальше, тем наглее.

– Кто? – не понял Плейшнер.

Гестаповец закашлялся: он сбился с роли и, чтобы точнее отыграть свой прокол, закурил сигарету и долго пускал дым, прежде чем ответить.

– Шведы в каждом проехавшем через Германию видят агента нацистов. Для этих сволочей неважно, какой ты немец – патриот, сражающийся с Гитлером, или ищейка из гестапо.


– Он не говорил мне, чтобы я регистрировался в консульстве…

– Это все в шифровке.

«Его хозяин в Берлине, – думал гестаповец, – это ясно, он ведь сказал, что там остались его рукописи. Значит, мы получаем человека в Берлине… Это удача. Только не торопиться, – повторил он себе, – только не торопиться».

– Ну, я благодарен вам, – сказал Плейшнер, поднимаясь. – Кофе действительно прекрасен, а с холодной водой – тем более.

– Вы уже сообщили ему о том, что благополучно устроились, или хотите, чтобы это сделал я?

– Вы можете сделать это через своих товарищей?

«Коммунист, – отметил для себя гестаповец. – Это интересно, черт возьми!»

– Да, я сделаю это через товарищей. А вы со своей стороны проинформируйте его. И не откладывайте.

– Я хотел это сделать сегодня же, но нигде не было той почтовой марки, которую я должен наклеить на открытку.

– Послезавтра я приготовлю для вас нужную марку, если ее нет в продаже. Что там должно быть изображено?

– Покорение Монблана… Синего цвета. Обязательно синего цвета.

– Хорошо. Открытка у вас с собой?

– Нет. В отеле.

– Это плохо. Нельзя ничего оставлять в отеле.

– Что вы, – улыбнулся Плейшнер, – это обычная открытка, я купил в Берлине десяток таких открыток. А текст я запомнил, так что никакой оплошности я не допустил…

Пожимая в прихожей руку Плейшнера, человек сказал:

– Осторожность и еще раз осторожность, товарищ. Имейте в виду: здесь только кажущееся спокойствие.

– Он предупреждал меня. Я знаю.

– На всякий случай оставьте свой адрес.

– «Вирджиния». Пансионат «Вирджиния».

– Там живут американцы?

– Почему? – удивился Плейшнер.

– Английское слово. Они, как правило, останавливаются в отелях со своими названиями.

– Нет. По-моему, там нет иностранцев.

– Это мы проверим. Если увидите меня в вашем пансионате, пожалуйста, не подходите ко мне и не здоровайтесь – мы не знакомы.

– Хорошо.

– Теперь так… Если с вами произойдет что-то экстраординарное, позвоните по моему номеру. Запомните. – И он два раза произнес цифры.

– Да, – ответил Плейшнер, – у меня хорошая память. Латынь тренирует память лучше любой гимнастики.

Выйдя из парадного, он медленно перешел улицу. Старик в меховом жилете закрывал ставни своего зоомагазина. В клетках прыгали птицы. Плейшнер долго стоял возле витрины, рассматривая птиц.

– Хотите что-нибудь купить? – спросил старик.

– Нет, просто я любуюсь вашими птицами.

– Самые интересные у меня в магазине. Я поступаю наоборот. – Старик был словоохотлив. – Все выставляют на витрине самый броский товар, а я считаю, что птицы – это не товар. Птицы есть птицы. Ко мне приходят многие писатели – они сидят и слушают птиц. А один из них сказал: «Прежде чем я опущусь в ад новой книги, как Орфей, я должен наслушаться самой великой музыки – птичьей. Иначе я не смогу спеть миру ту песню, которая найдет свою Эвридику…»

Плейшнер вытер слезы, внезапно появившиеся у него на глазах, и сказал, отходя от витрины:

– Спасибо вам.





12.3.1945 (02 часа 41 минута)