Семь сокрытых душ

– Я? – усмехнулся он. – Нет. Я бы столько раз мог уже умереть, но этого все не случается.

– Ты… Ты до сих пор помнишь ту девушку?.. Королеву?

– Помнить – уже не значит любить, – резко ответил он.

– Хорошо, – сдалась она, хотя внутри все сжалось, протестуя.

– Не бойся за меня, – попросил Джек.

Она в его просьбе услышала одно: не стал бы он обрекать себя на верную смерть, если бы был простым смертным. Он стал бы им лишь в одном случае – если бы опять полюбил.

Он не любит. Поэтому ничем не рискует. Он просто ее охраняет. Выполняет миссию.

Но почему же ей так горько?

Он будто прочитал ее мысли, потому что вдруг улыбнулся краешками губ – ласково и виновато. И с сожалением вздохнул.

– Я не боюсь, – сказала она, постаравшись, чтобы ее слова прозвучали уверенно.

– Вот и хорошо, – сказал он, протягивая к ней руки и привлекая к себе. – Доверься мне…

И она доверилась. Как будто если бы любила. Прижалась к нему всем телом, чувствуя каждой клеточкой тепло, исходящее от его разгоряченной кожи. Закрыв глаза, она отдалась тем ощущениям, которые накрыли ее с головой, будто волна. Оглушили, закружили, ослепили, лишили возможности дышать. Она захлебнулась в этих новых для нее ощущениях – таких неожиданно острых, которых она не испытывала еще ни с кем, даже с Борисом. Тем более – с ним.

Ада никогда не знала, что такие невероятно сильные чувства может вызвать всего лишь одно целомудренное объятие.

А он прижимал ее к себе так крепко, что она уже ощущала себя его частью. Ее кожа сливалась с его кожей, их сердца стучали в одном ритме. Ее кровь бежала по его артериям, его боль стала ее болью. В этом объятии они стали неразлучней сросшихся сиамских близнецов, ближе друг другу, чем многолетние любовники, изучившие все сокровенные уголки друг друга.

А он, склонив голову, шептал ей на ухо неразборчивые слова – не любовные клятвы, а незнакомые вирши на чужом языке. Его теплое дыхание обжигало мочку ее уха, щетина на его скуле царапала кожу ее щеки. И не было ласк в ее жизни более сладких, чем эти. Вся чувственность, которую ей отдавал ее постоянный любовник за все долгие годы, что они были вместе, сейчас казалась ничтожной каплей по сравнению с обрушившейся на нее лавиной нежности, которую этот странный парень дарил ей лишь через одно объятие.

Сексуальность проигрывала целомудренности. Порочность уступала место невинности. Она будто умирала сейчас в сладких муках ради того, чтобы родиться другой. Чистой, светлой, избавленной от груза сожалений из-за совершенных ранее ошибок, нереализованных возможностей и неправильно выбранных путей. Ее страхи таяли, словно снег, упавший на горячую ладонь. Ее недоверчивость уходила, будто засидевшаяся неприятная гостья.

Сколько продолжалось это, Ада не могла сказать, даже если бы засекла время, потому что часы и минуты в этом мире, в котором она пребывала, текли по другим законам. Очнулась она вдруг от резкой боли, словно из раны выдернули крупный осколок. И тут же стало легче. Так, словно она долго мучилась непрекращающимися болями, и вдруг ее излечили. От неожиданности она вскрикнула и открыла глаза.

Джек по-прежнему обнимал ее, но уже не так крепко, как раньше.

– Все. Все хорошо, – прошептал он, погладив ее ладонью по спине. – Все закончилось…

Она нехотя отстранилась от него, не понимая, что именно «закончилось».

– Теперь тебе ничто не угрожает.

Уже? Так просто?.. А она ожидала «изгнаний», как в кино: со свечами, начертанием символов, с беснующимися нечистыми силами, с переворачивающимися в комнате предметами…

– Это ты кино насмотрелась, – улыбнулся Джек, но, как показалось Аде, вымученно. Она заметила, что его глаза цвета янтаря стали черными. Зрачки так могут расшириться от сильной боли.

– Я в порядке, – торопливо обронил он, перехватив ее тревожный взгляд. И вдруг усмехнулся: – Обнимать тебя было одно удовольствие… Так бы и обнимал… вечность.

Он, пошатываясь, прошел к кровати и присел на нее, чуть откинувшись назад и опершись на ладони.

– Не возражаешь, если я немного отдохну… Пять минут. Потом можешь прогнать меня обратно на диван: я уже привык к этому, но сейчас…

– Оставайся, – перебила она его.

– Что?

Она без слов подошла к нему и, присев рядом, обняла.

– Я не хочу, чтобы ты уходил. Ни этой ночью, ни… вообще.

– Я не уйду. Пока ты жива, буду с тобой, – серьезно ответил он и, указав глазами наверх, добавил:

– И там – тоже.



Никто никогда не прикасался к ней так ласково и бережно. Даже тот единственный человек, которого она любила, которому принадлежала и душой, и телом. Она отдавала раньше тому, другому, всю себя без остатка. Но впервые кто-то отдавал ей всего себя. Так, словно для него эта ночь могла стать последней. Так, словно Ада была той единственной, любовь к которой он проносил из жизни в жизнь. Той, которую не забыл бы ни на земле, ни на небе, которую узнал бы в любом обличье. Он смотрел на нее таким взглядом, будто наконец-то встретил после долгих поисков. Или так, будто старался запомнить ее образ еще на целую вечность. Он прикасался к ней с такой нежностью и осторожностью, будто была она создана не из плоти, а из лунного света.

…Он лежал рядом с ней. Легкая улыбка трогала его губы. В какой-то момент его губы дрогнули, будто он хотел ей что-то сказать, но промолчал. Она тоже хотела ему сказать… Но вместо этого просто обняла и прижалась лбом к его плечу. Он и так все знает. Ей хотелось и смеяться, и одновременно плакать – от счастья. Она никогда не плакала от счастья и не понимала, как такое возможно. А он просто обнял ее в ответ, и Ада поверила в то, что у них все может быть. Они проживут вместе одну долгую счастливую жизнь. Двое простых влюбленных смертных.

Она так и уснула в его объятиях. Счастливая влюбленная любимая женщина.




Она видела во сне бредущего по обочине шоссе молодого человека. Шел он медленно, так, словно каждый шаг давался ему мучительно тяжело. Почти не поднимая босых ног, прочерчивая в придорожной пыли беспрерывные борозды, орошаемые редкими каплями крови. Ветер трепал его длинные, спутанные в дреды волосы, раздувал полы не застегнутой на груди рубахи. Ада видела его со спины, но ей не нужно было заглядывать ему в лицо, чтобы узнать. Глядя на его ссутулившуюся фигуру, она испытала вдруг такое отчаяние, словно в предчувствии неизбежной беды. Каждый шаг давался парню все тяжелей и тяжелей, а в придорожной пыли оставались уже не отдельные капли крови, а лужицы. В какой-то момент молодой человек резко остановился и, распрямившись, словно делая глубокий вздох, задержался в такой позе – с идеально ровной спиной, на пару мгновений. И вдруг рухнул ничком в придорожную пыль. Мимо проносились машины, но ни одна не останавливалась. Словно водители не видели лежавшего у дороги человека, на спине которого проступали кровавые полоски, словно открылись старые раны.

– Джек? – Ада проснулась и поискала рукой рядом с собой. Но тут же уснула вновь, словно некто окунул ее в сновидение, как в воду.

Она видела уже другой сон, счастливый. И опять ей снился Джек. На этот раз он сидел рядом с ней на кровати и, улыбаясь, гладил ее по лицу тыльной стороной ладони. Торс его был обнажен, и Ада увидела, что на животе сбоку нет марлевой повязки, и следа от зажившей раны тоже не осталось. Будто и не был он ранен. Напротив, в этом сне Ада видела его бодрым, счастливым и красивым, как никогда. Он наклонился к ней и коснулся ее губ невесомым поцелуем.

«Когда влюбляется ангел, он падает на землю. Когда любит простой смертный, у него вырастают крылья», – сказал он вдруг.

И после этого Ада проснулась.



Джека рядом не было. Находясь под впечатлением приснившегося, Ада вскочила с кровати и позвала парня. Он не откликнулся. Из ванной не доносилось шума воды. Джинсы, рубашка и обувь исчезли вместе с ним.

– Проклятие, – выругалась Ада и, торопливо натянув футболку и джинсы, выбежала в коридор. Не дожидаясь лифта, стремглав спустилась по лестнице в холл.

Администратор уже была на месте. Ада бросилась к стойке ресепшн.

– Вы не видели, не уходил ли из гостиницы мой вчерашний спутник?

Неважно, что о ней подумают. Ей важно знать, где Джек.

– Ушел, – ответила служащая, и в ее взгляде мелькнуло нечто, похожее на сочувствие. В глазах этой немолодой женщины Ада выглядит несчастной, брошенной после ночных ласк вероломным любовником. Но Ада едва сдерживала слезы из-за тревожного, нехорошего предчувствия. Она многое бы отдала за то, чтобы Джек просто бросил ее после ночи любви.

– Когда? Когда он ушел?!

– Час-полтора назад, – ответила, подумав, женщина. И высказала предположение: – Может, он в больницу отправился? Похоже, ему было плохо: он шел шатаясь. Держался за бок, словно тот сильно болел. И был бледен, что вон та стена. Я даже спросила, не нужно ли вызвать врача. А он отказался. Поблагодарил и ушел.

Не дослушав то, что продолжала говорить ей женщина, Ада выскочила на улицу и бросилась к машине. Вначале она отправилась в больницу в надежде, что Джек почувствовал себя плохо и пошел за помощью. Но там ей сказали, что парня с такими приметами сегодня не видели. Она доехала до шоссе и два раза проехалась по нему взад и вперед, словно надеясь, что сон дал ей подсказку, где искать Джека. Но поиски оказались тщетными. Она съездила к интернату, заехала к Ирине и Нюре, отчаянно надеясь, что Джек у них – пришел забрать щенка, но его не было и там. Джека никто нигде не видел.

Она вернулась в гостиницу, не замечая, что плачет. Поднялась в номер и легла в кровать лицом вниз. Но даже здесь, в ее горе, ей не дали покоя: в дверь постучали. Ада вскочила в безумной надежде, что вернулся Джек. Но это была горничная, пришедшая напомнить, что через час следует освободить номер. Ада кивнула и закрыла дверь.

Тут ей больше делать нечего. Она зашла в ванную, чтобы умыть заплаканное лицо, и, подняв глаза, увидела на зеркале написанную зубной пастой фразу:

«Я буду с тобой везде и всегда. Помни об этом».



День был солнечным, но ей казалось, что идет дождь. Она смотрела на дорогу сквозь пелену слез, не понимая, как еще не сбилась с пути, когда в ее жизни оказались сбитыми все настройки. Она никогда не влюблялась в «знаменитостей», но ее угораздило полюбить Ангела. И хотя он обещал быть с нею рядом, физически находился дальше звезд. Он обещал никогда не оставлять ее, и только сейчас она поняла полностью смысл этих слов. И чувствовала себя, как никогда, одинокой.

Маленький Сниф, притихший на пассажирском сиденье, на котором еще недавно сидел Джек, чувствовал ее настроение и даже не шевелил хвостом, чтобы не мешать. Только смотрел блестящими черными глазами, совсем как человек, понимающий ее боль.

А она думала о сказанных им во сне словах: когда влюбляются ангелы, они падают на землю. Когда любят простые смертные, у них вырастают крылья.

…Простые смертные рождаются, чтобы жить. Ангелы, чтобы родиться, должны умереть.





Эпилог




Осень… По-женски капризная, непредсказуемая и изменчивая. Еще вчера светло-синее небо было прорезано золотыми лучами яркого солнца, а сегодня оно хмурое, низкое, скрытое набрякшими от дождя свинцово-серыми тучами. Еще вчера ботинок утопал в желтом ковре легких, взлетающих от малейшего дуновения ветерка листьев, а сегодня брезгливо погружается в глубокую лужу, скользит в противной жиже размокшей под дождями земли. И листья, которые еще вчера казались золотисто-багряным покрывалом, сегодня, безжалостно втоптанные в эту раскисшую землю, потеряли свои былые яркие краски и больше не шуршат под ногами, доверяя интимным шепотом свои тайны. А в воздухе витает горький запах дыма. Запах осени… Он отдается горечью не только в горле, но и в душе, едко щиплет глаза, вызывая слезы. И повеяло уже первыми холодами, принесшими с собой пронизывающие до костей ветра и нудные, бесконечные дожди, сеющие тоскливую бесприютность. Осень в этом году наступила очень рано.

Ада куталась в большой, не по размеру, свитер и не могла согреться. Она спрятала замерзшие пальцы в длинных рукавах, болтающихся, как у Пьеро, и жалась, втягивая шею в плечи. Этот свитер, мужской, лишенный элегантности, но такой теплый и уютный, она купила у Серафимы Степановны, одинокой старушки, торгующей у метро вязаными изделиями собственного производства. У Серафимы Степановны не только носки получались отличными, но и свитеры…

…В один из дней Ада специально отправилась к метро, чтобы разыскать ту старушку. Ей казалось это очень важным – найти ее и поговорить. О чем – не знала. Но, помня слова Джека, что свой последний день он подарил бы одинокой старухе, нуждающейся в чьем-то обществе, считала своим долгом найти Серафиму Степановну.

Старушка стояла у метро и продавала этот единственный безразмерный свитер крупной вязки из такой толстой шерсти, что походил он больше не на свитер, а на короткое пальто. Ада, не колеблясь, купила его, а затем проводила бабушку до дома. По дороге они разговорились: не понадобилось никаких усилий, чтобы старушка, истосковавшаяся в глухом одиночестве, принялась рассказывать о своей жизни. Возле подъезда они задержались: Серафима Степановна колебалась, не зная, пригласить ли девушку к себе. С одной стороны, боязно – незнакомый человек, но с другой – когда еще выдастся возможность поговорить так душевно с кем-либо, рассказать о своих старческих горестях и редких радостях? Может быть, не сегодня-завтра она уже уйдет к почившему двадцать пять лет назад мужу, так и не наговорившись ни с кем напоследок… А ей так хочется рассказать о том, каким замечательным человеком был ее муж, Василий Петрович, как ладно сложилась жизнь у их дочери… Ну и что, что живет она так далеко, за морями-океанами, и редко звонит матери, но ведь главное то, что жизнь у единственного ребенка протекает благополучно и счастливо. А о себе что рассказывать? О том, как гнет в непогоду спину да ноги отказывают? Что пальцы совсем не слушаются, а глаза почти не видят, и вяжет она на ощупь. Но не может бросить своего занятия, потому что… Да мало ли причин! И не только деньги. Разве выручишь за носки много денег? Да и много ли ей, старухе, уже надо? Вяжет, потому что не может бездельничать, она всю жизнь трудилась, с малых лет, и привыкла к тому, что ее жизнь – работа. Она на отдыхе, без труда, всегда заболевала, потому что не привыкла сидеть без дела. Да и что бы она делала, если бы не вязание, одинокими, такими длинными вечерами?..

Все это рассказала Серафима Степановна Аде уже потом, во вторую их встречу. А в тот день Ада, угадав колебания старушки, решила дать ей немного времени: сказала, что торопится, но попросила позволения прийти в гости в другой день. С тех пор так и повелось, что два или три раза в неделю Ада приезжала к Серафиме Степановне, привозила гостинцы и долго, почти до самой ночи, сидела у той в гостях, слушая житейские истории. И с каждым днем ей все больше начинало казаться, что она – внучка Серафимы Степановны. Недаром пожилая женщина так ее и звала…



Борис так и не выкарабкался. Может быть, смог бы, врачи говорили, что есть шанс на выздоровление, но не захотел… Новая весна для него так и не наступила. Ада навестила его один раз, он просил у нее прощения. Но она в ответ ничего не смогла ему сказать.

Предприятие после его смерти возглавили партнеры, одним из которых был родной сын Бориса. А Ада приняла решение уйти из компании и заняться своим делом. Она задумала открыть агентство по устройству свадеб, которое назвала «Светлана» – в честь девушки, мечтавшей, но так и не успевшей выйти замуж. Агентство еще не было открыто: велась активная подготовка, но к весне – периоду свадеб – Ада планировала принять заказы от первых клиентов.

Кто-то ушел из ее жизни, как Борис, кто-то пришел, как Серафима Степановна. Кто-то позорно сбежал, как Сташков и его жена, за границу, так и не ответив за свои поступки.

А кто-то, как Писаренков, остался.