Семь сокрытых душ

С любовью – мужу





Воробей с лихой беззаботностью перескакивал с ветки на ветку до тех пор, пока вдруг не вспорхнул на подоконник. Ада подумала, что между этой пташкой и ею самой есть что-то общее: не беспечность, а та легкость, с какой воробей, перепрыгивая с одной ветви на другую, добирался до подоконника – как и она сама, без особых усилий преодолевая одно препятствие за другим, добивалась желаемого. Только воробьем двигало любопытство, а ею – целеустремленность.

– На тебя чем-то похож, – раздалось за ее спиной. Девушка вздрогнула, но не от неожиданности, а оттого что Сташков словно прочитал ее мысли.

– Чем это он на меня похож? – с неудовольствием спросила она, поворачиваясь к заму и скрещивая на груди руки. Сташкову, как ее незаменимому помощнику, позволялось многое, но сравнивать Аду с воробьем… Спасибо еще, что не при подчиненных!

– А есть в тебе что-то такое задорно-отчаянное, как у этой пташки, – кивнул Игорь на окно, из-за которого доносилось еле слышное царапанье птичьих лапок о жестяной подоконник.

«Не задорно-отчаянная не обладала бы всем этим», – мысленно ответила Ада, мельком окинув взглядом кабинет с евроремонтом, но вслух сказала совсем другое:

– На чем мы остановились?

Она слушала зама и ловила себя на том, что не может сосредоточиться. Голос Сташкова доносился до нее как-то прерывисто, будто говорил он по телефону, и на линии при этом то и дело случались помехи – Ада теряла нить разговора, отвлекаясь на собственные ощущения. Нечасто, но бывало, что ее интуиция, дававшая обычно ненавязчивые советы, вдруг начинала настойчиво «сигналить»: что что-то идет не так. Ей хорошо запомнился случай, когда они со Сташковым приехали на важные переговоры… Собственно говоря, переговоры – а до того всяческие «танцы с бубнами», как называл Игорь различные ухищрения в получении контактов и завоевании расположения нужных людей, – были проведены раньше. Оставалось лишь подписать суливший баснословную выгоду контракт. И вот наступил долгожданный день. Сташков, с утра пребывавший на нервах, во время общего завтрака не смог сделать ни глотка кофе, хотя был законченным кофеманом и ни один его рабочий день еще никогда не начинался без чашки эспрессо. А Ада в то утро не могла отвязаться от навязчивого, как изжога, ощущения, что заключать эту сделку им никак нельзя. И вроде бы не было никаких объяснимых причин воспринимать таким образом ситуацию, но девушка чувствовала себя неспокойно. Когда они со Сташковым уже садились в машину, чтобы ехать на встречу, она вдруг выхватила из кармана мобильный и набрала номер начальника службы безопасности:

– Сереж, а ну-ка пробей мне срочно…

– Да уже пробивали по всем каналам, Ада, – сочным басом отозвался Писаренков.

– А ты, мой хороший, проверь еще раз, – ласково, но с нажимом повторила она, – и тут же мне позвони.

Как в предсказуемом кино, звонок от Писаренкова раздался в тот момент, когда Ада уже занесла было ручку над документом, собираясь поставить подпись. Сташков, помнится, еще поморщился недовольно, но, справившись с собой, вновь лучезарно заулыбался надутому, как индюк, раскрасневшемуся от июльской жары представителю высшей банковской касты.

– Ясно, Сереж, – лаконично ответила Ада. С легким щелчком захлопнула крышечку мобильного и, обведя взглядом всех присутствующих за столом, весело произнесла: – Всем спасибо за внимание, но мы отказываемся от сделки.

Ее фраза возымела тогда эффект не разорвавшейся бомбы, а внезапно обрушившегося на землю вакуума: все звуки исчезли, банкир, по-рыбьи выпучив глаза, дергал себя за галстук, словно тот душил его, Сташков, онемев, замахал на Аду руками, беззвучно раскрывая и закрывая рот. И только она, чему-то весело улыбаясь, спокойно собирала со стола свои вещи. В машине, чуть придя в себя от потрясения, Сташков чуть не сожрал начальницу вместе с чулками за подобную выходку, но потом, уже в офисе, когда Писаренков еще раз повторил, на этот раз при Игоре, ту небольшую, но такую значительную информацию, на которую они изначально не обратили внимания, благодарил Аду за предусмотрительность. Сделка, сулившая выгоду, в итоге обернулась бы для них не только большими потерями, но и подорванной репутацией.

Вот и сейчас она ощущала такое же беспокойство, как в то памятное утро. Сташков говорил о будничных, текущих делах, но тревога в ее душе почему-то не унималась. И теряла Ада нить разговора потому, что пыталась понять, чем это неприятное ощущение вызвано.

– Ада, ты меня слышишь? – прервал себя на полуслове Игорь.

– Слышу, – машинально ответила она.

– Слышишь, но не слушаешь, – пожурил ее Сташков. Ада хотела возразить, но вдруг покладисто вздохнула:

– Ты прав. Наверное, я плохо выспалась.

– Тогда, может, по кофе? – спросил зам и, не дождавшись ответа, нажал кнопку селектора: – Лина, сделай нам два кофе.

Ада незаметно улыбнулась, подумав, что с кофеманией Игоря бесполезно бороться. Мог бы оставить без внимания реплику о том, что не выспалась, так нет, моментально обратил ее слова в свою пользу – кофе-паузу! Но именно после того, как произнесла эту фразу, Ада внезапно поняла причину своей тревоги. И, как только пришло осознание, что беспокойство вызвано привидевшимся ночью кошмаром, немного успокоилась. Смешно, ей-богу, впадать в панику из-за сна! Хотя он и оказался очень неприятным.

Ей снилось, будто лежит она голая, раскинув руки и ноги «звездой», на каменном полу в зале с высоким потолком, подпираемым растрескавшимися колоннами. По плитам разметались ее длинные волосы, какими они были в прошлом (в настоящем уже какой год Ада носит короткую стрижку). Лицо свое она увидела белым и застывшим, словно гипсовая маска. Распахнутые глаза с сильно расширенными, почти поглотившими радужную оболочку зрачками казались стеклянными, как у куклы, из-за отсутствующего в них выражения. На приоткрытых губах запеклась кровь, левую щеку от виска до уголка рта рассекал глубокий порез. Пальцы на руках были скрюченными и напоминали лапы хищной птицы. Ада видела себя словно со стороны – это лишь ее тело лежало на полу, а сама она находилась вовне. Смотреть на себя было и страшно, и неприятно. Но уйти или хотя бы отвернуться она не могла. И вдруг на живот ее распластавшегося тела упала тень, и кто-то, шагнув вперед, на какое-то мгновение загородил лежащую девушку собой. Но тут же фигура резко развернулась, и девушка вместо лица увидела страшную маску. И почувствовала, что оторвалась от пола, но не воспарила, а стремительно полетела навстречу этой увеличившейся до гигантских размеров маске, чей открытый рот превратился в воронку…

После пробуждения сон выветрился из памяти, оставив лишь ощущение паники. И вот сейчас вспомнился. Привидится же такое!

– Ада, да что с тобой сегодня? Ты себя хорошо чувствуешь?

Оказывается, она, увлеченная воспоминаниями о своем сне, не заметила принесенного Линой кофе и, будто выпав в другую реальность, сидит за столом, машинально черкая ручкой на лежащем перед ней листе бумаги. Пытается нарисовать маску, которую видела где-то еще…

– Все в порядке, Игореш. Говорю же, спала плохо.

– Ты даже когда невыспавшаяся, все равно собранная, – напомнил Сташков. Ада оставила без комментариев его замечание, подвинула к себе чашку, обхватила ее, как в детстве, обеими ладонями и, поднеся к лицу, вдохнула ароматный пар. Она любила не столько вкус кофе, сколько его запах, который ее не бодрил, а успокаивал. Одно время в ее квартире на столиках и полках были расставлены маленькие хрустальные розетки с кофейными зернами. Нет, она не кофеманка, как Игорь. Она – токсикофеманка. Забавное словечко!

– Может, домой поедешь? – с заботой и тревогой спросил Сташков. Ада встрепенулась, совсем как недавно тот воробей за окном: неужели и правда выглядит такой рассеянной? Она поверх чашки глянула на зама. Игорь замер напротив с поднесенной ко рту чашкой, при этом его яркие и пухлые, как у юной девушки, губы были приоткрыты, словно он как раз собирался сделать глоток, но отвлекся. А из глаз цвета гречишного меда пропали обычные золотистые искорки, что означало нешуточную встревоженность Игоря. Ада давно научилась читать его истинные чувства по глазам. Сташков мог бодрым тоном вещать о том, что проблема разрулится, и дела и дальше пойдут круто, но если в его глазах не было этих золотистых искорок, Ада понимала, что все на самом деле обстоит не так радужно, как пытается расписать ей зам. И требовала от Игоря не врать. Впрочем, скрывать от нее какие-либо неприятности он пытался лишь в самом начале их сотрудничества.

– Слушай, возьми и правда выходной день. Отдохни, сходи по магазинам, как нормальная девушка, или съезди в спа-салон. Ничего не случится, если один день ты посвятишь не работе, а себе. Только выиграешь, – посоветовал Игорь и, так и не сделав ни глотка кофе, поставил чашку на стол. Ада хотела возразить – не столько ему, сколько себе, что она в порядке и день доработает до конца. Но неожиданно ответила совсем не то, что собиралась:

– Ты прав. Что-то мне нехорошо. Пожалуй, уеду. Справишься без меня?

– А то, – обиженно дернул плечом Сташков. Как она посмела в нем усомниться? Разве они вместе не два пуда соли съели?

– Я не сомневаюсь в тебе, – улыбнулась Ада и поднялась из-за стола. Процокала каблуками к одежному шкафу и извлекла из него невесомый плащ сдержанно-бежевого цвета.

– Завтра буду как обычно, – оглянулась она уже на пороге. Игорь лишь согласно кивнул и, подняв вверх руку, сжал и разжал пальцы, демонстрируя молчаливое прощание.


– Лина, меня сегодня уже не будет, – на ходу бросила Ада секретарше. – Все вопросы адресуй к Сташкову.

Направляясь к выходу, она поймала себя на том, что не просто покидает стены офиса, а торопится это сделать, воровато оглядываясь по сторонам и чувствуя приятно будоражащий кровь адреналин, будто была она в этот момент не хозяйкой компании, а школьницей, сбегающей с директорского урока. Вероятно, такое сравнение было связано с тем, что Ада не помнила уже, когда в последний раз уходила из офиса задолго до окончания рабочего дня «просто так», а не на переговоры. И делала ли это вообще когда-нибудь? Но когда она уже вышла на крыльцо, опомнилась. Что она и в самом деле творит? До конца рабочего дня еще уйма времени, за эти часы можно столько всего успеть сделать! Ада мысленно пролистала ежедневник: кажется, на сегодня ничего сверхважного назначено не было, но у нее каждый день был значительным и важным! Она привыкла жить так, чтобы не расходовать время зря. Даже в выходные не позволяла себе валяться в кровати до полудня, вставала так же рано, как и в офис, ехала в фитнес-клуб и два часа истязала свое тело на тренажерах. Затем заезжала в любимое кафе, где заказывала на завтрак свежевыжатый сок и тосты, и час сидела там, просматривая в Интернете новости, документы, почту и планируя уже с субботы следующую неделю. Она и собаку, о которой мечтала с детства, не заводила, потому что считала, что собака, как ребенок, внесет в слаженно работающий механизм ее жизни диссонанс. С четвероногим же другом надо гулять! Бродить час, а то и два в любую погоду по парку, бросать палку или мяч и думать при этом не о своих делах, а следить за тем, чтобы питомец не выбежал на проезжую часть, не погнался за кошкой, не сцепился с собратьями, не испачкал лапами одежду случайного прохожего. А у Ады голова всегда занята сводками, отчетами, анализами, экономическими новостями. Она, хрупкая молодая женщина, не выглядевшая на свой тридцатилетний возраст, вела совершенно не женский бизнес. Не цветочным салоном владела, не мастерской по пошиву свадебных платьев и даже не агентством по устройству детских утренников. А возглавляла столичный филиал предприятия, занимающегося поставками цветных металлов.

И вот сейчас она стоит на крыльце и рассеянно озирает двор, чувствуя себя такой же потерянной, как заблудившаяся в лесу Маша из сказки про медведей. Просто вдруг не оказалось цели, и что делать с этими оставшимися от рабочего дня свободными часами, Ада не знала. Ею даже начало овладевать чувство, похожее на зарождающуюся панику, и, чтобы спастись от него, она решила вернуться в офис. Но в это время на залитое майским солнцем крыльцо высыпала на перекур группка сотрудников, и Ада, недовольно поморщившись, но ничего не сказав, спустилась и направилась к своей машине.

Уже выруливая со двора, она подумала, что незаменимый Сташков дал ей дельный совет. На спа-процедуры она не поедет, но прическу обновит, тем более что все равно планировала на следующей неделе сделать стрижку. Так даже лучше, если она съездит сегодня: не нужно будет выгадывать время на потом. Ада знала, что ее примут и без предварительного звонка – Светлана, к которой запись была на две недели вперед, всегда найдет для нее «окошко».

Мастера посоветовала Юлечка, жена Сташкова, когда полтора года назад ушел из салона, в который привыкла ездить Ада, стилист Павлик. Ада обращалась к услугам других мастеров, но ни один из них не нравился так, как Павлик. И тогда Юлечка решила помочь приятельнице: позвонила в салон, в котором обслуживалась сама, и добилась того, чтобы Аду взяла именно мастер Светлана и даже прямо на следующий день. Ада поехала, но только чтобы не обидеть Юлю. В том, что касалось ее внешнего вида, она была консервативна, и, возможно, излишне. А каждый мастер так и норовил внести в ее привычный облик что-то свое, и частенько такой креатив не приходился Аде по душе.

Когда мастер приблизилась к ней, Ада окинула девушку придирчивым взглядом. Она решила, что, если увидит даму с пергидрольным перманентом, плохо прокрашенными корнями или просто неряшливо причесанную, тут же встанет и уйдет. Но подошла к ней красавица с длинными волосами изумительного платинового оттенка, убранными в сложного плетения косу. Кожа у красотки, чуть тронутая легким загаром, была великолепна. А синие глаза вдруг показались знакомыми. Удивительно красивая девушка! Ада едва ли не с открытым ртом рассматривала ее в зеркало. И мастер тоже почему-то не спешила расспрашивать клиентку о желаниях и приступать к работе, а, комкая в руках накидку, ответно рассматривала Аду. «Ада? – наконец-то вымолвила мастер. – Ты меня не узнаешь? Или не помнишь? Я Света Юсупова…» – «О господи, Светка!» – обрадовалась Ада и резко повернулась к девушке. И несмотря на то что Ада не любила вспоминать прошлое и рассказывать о себе, со Светланой они разговорились. При этом мастер, поддерживая беседу, не забывала ловко орудовать инструментами. У девушек оказалось не только общее прошлое, но и обоюдное стремление как можно дальше от него отдалиться. Света Юсупова так же, как и Ада, работала на износ и от обычного парикмахера из парикмахерской-забегаловки на полтора кресла с окраины Москвы сумела подняться до высокооплачиваемого мастера в престижном салоне в центре столицы. Теперь ей доверяли свои головы не продавщицы из овощных лавок, а состоятельные капризные дамы.

Раз или два в месяц Ада приезжала в салон. Света-солнышко всегда щебетала во время работы о чем-то легком и приятном. Поначалу ее болтовня слегка раздражала, но потом Ада привыкла и даже стала слушать старую знакомую с удовольствием. В один из последних визитов Ады Светлана поделилась радостью, что скоро выходит замуж, и с тех пор все ее разговоры сводились к рассказам о женихе и обсуждению фасонов свадебных платьев. И то ли дело было в расслабляющем массаже головы, который Аде делали во время мытья волос, то ли в приятном журчащем голосе Светланы, то ли в том позитиве, которым щедро делилась счастливая девушка, но напряжение после рабочего дня спадало. За что еще была благодарна Ада Светлане, так это за то, что знакомая не поднимала тему прошлого. Видимо, ей, как и клиентке, хотелось заретушировать и забыть все, что там было.

Света и тогда была приятной девочкой, самой, пожалуй, неконфликтной, доброжелательной и оптимистичной из их спальни. И уже тогда она проявляла талант, делая всем желающим красивые прически к празднику…



Поездка в салон оказалась напрасной. К Аде с обрадованной улыбкой вышла администратор, но, услышав, что клиентка желает попасть к постоянному мастеру, замешкалась с ответом. При этом ее личико, еще секунду назад сияющее, как солнце, нахмурилось и стало пасмурным.

– Ой… А Светланы сегодня нет. И вчера не было. И не знаем, когда она выйдет.

– Заболела? – погрустнела Ада. Что ни говори, а она уже настроилась и на приятный массаж головы, и на легкую болтовню Светланы.

– Даже не знаем, что случилось. Света не вышла на работу ни вчера, ни сегодня, а почему – не знаем. На звонки не отвечает. У нее мобильный вообще отключен.

– А адрес ее вам известен? – осведомилась Ада.

– Да, конечно. Съездили уже. Дверь никто не открыл.

– Может, она куда уехала?

– С женихом?.. Могла бы, теоретически. А практически – не похоже на Свету, она к работе подходит очень ответственно. О поездке предупредила бы обязательно. Знает ведь, что у нее все часы на две недели вперед расписаны. Ой… – спохватилась, что, возможно, болтает лишнее, администратор. – Может, вас примет сейчас другой мастер?

Но Ада отрицательно покачала головой.

– Хорошо. Тогда, как только Светлана появится, я вам позвоню и запишу на ближайшее время!

Ада вышла из салона, но остановилась на крыльце и набрала номер зама.

– Все в порядке, – отрапортовал Сташков. – Ты до дома-то хоть доехала или на полпути развернулась и мчишься обратно в офис?

– Еще не дома. По магазинам пройдусь, – сказала Ада и усмехнулась проницательности Игоря. Впрочем, за то время, что работают вместе, они изучили друг друга вдоль и поперек. Игорь знал, что Ада живет лишь делом. То ли работа беспощадно поглотила все ее интересы и время, то ли, наоборот, Ада позволила работе заполнить все пустоты в жизни, включая и сердечные.

Игорь вырвал у Ады обещание, что она остаток дня проведет отдыхая. И даже пошутил, что сделает потом запрос у Писаренкова: точно ли начальница ходила по магазинам или дома при опущенных шторах занималась работой?

Ну что ж, отдыхать так отдыхать! И Ада сделала то, чего не делала уже давно: походила по магазинам, затем пообедала в итальянском ресторане, а под занавес отправилась в кино.





Боярышники, 1913 год


Она ведьма… Ведьма! Как мой папенька может оставаться таким глухим и слепым, не видеть очевидного, не слышать, что говорят вокруг? Не иначе, как правда околдовала она его, проклятая. Как может смотреть он такими влюбленными глазами на нее, как может не видеть меня, свою кровиночку, не чувствовать мое горе, не слышать меня?

Я решила поговорить с ним откровенно, открыть ему глаза на правду. После ужина, когда папенька имел обыкновение уединяться в своем кабинете. Привычка, которая не менялась годами. Я еле высидела до конца ужина, думая о том, как и что скажу папеньке. И еле дождалась того момента, когда папенька уединился у себя. Выждала немного и пошла.

Идя длинным коридором к папеньке, я вспоминала, как маленькой приходила к нему в кабинет. Папа любил вечерами читать, сидя у камина в кресле. А у меня была своя игра. Я тихо приоткрывала дверь, но не входила, а останавливалась на пороге и издали любовалась папенькой. Я ласкала взглядом его профиль, мысленно трогала его бороду, вспоминая, какая она мягкая на ощупь, если касаться ее ладонями, и какая колючая, если прижаться к ней щекой. А папенька не замечал меня, сидел в кресле, закинув одну ногу на другую, и внимательно изучал написанное. Я была мала, но уже знала, что папа любит читать научные книги по естественным наукам. Он хотел, чтобы и я росла образованной, и, вместо сказок на ночь, читал мне что-нибудь из истории, химии либо физики. Мне не бывало скучно, папенька умел так рассказать, что я слушала, одинаково завороженная, о Древнем Египте, законах Ньютона и Гей-Люссака, о теории химического строения Бутлерова.

Налюбовавшись на папеньку, я входила в кабинет, подкрадывалась к отцу на цыпочках и останавливалась в двух шагах от его кресла. Игрой моей было считать про себя до тех пор, пока папенька меня не увидит. Когда он отрывался от книги и наконец-то замечал меня, я радостно вскрикивала, и отец, засмеявшись, брал меня к себе на колени. А я обнимала его за шею так крепко-крепко, как могла. А потом, отстранившись, трогала руками его бороду, заглядывала в синие глаза, видела в них любовь и, счастливая, просила почитать мне то, что он читал до моего прихода. И он никогда не говорил мне, что книга – для взрослых…

…Он выслушивал меня всегда, даже если мои просьбы казались ему невыполнимыми. Никогда не перебивал, и если вынужден был отказать, то делал это так доходчиво и мягко, что я соглашалась с ним без обид. Я надеялась, что и в этот раз он меня выслушает и поймет. Но в тот вечер, когда я решилась открыть ему правду, папенька впервые недослушал меня… Во время моего рассказа он хмурился, взгляд его становился пасмурным, как октябрьский день. И вдруг, перебив, закричал, что я наговариваю на мадемуазель и что, если он еще раз услышит от меня подобную нелепицу, велит наказать меня. Меня…

Мадемуазель папенька привез из недавнего путешествия по Европе на место старого и полуглухого мсье Николя, который в последние месяцы не столько занимался со мной языками и науками, сколько дремал в кресле у камина, пока я читала отмеченные им отрывки в книгах.

Я ожидала увидеть перед собой молодую красивую женщину, одетую по последней парижской моде, и предвкушала эту встречу. Мне не терпелось разглядеть ее восхитительные наряды, настоящие французские, сшитые парижским портным. Но когда папенька представил мне мадемуазель Мари, я могла подумать что угодно, но только не то, что она и есть та самая француженка, предназначенная мне в гувернантки. Высокая и худая, с широкими мужскими плечами и ровной, будто у балерины, спиной, с огромными ступнями и такими же неизящными руками, она мне показалась страшилищем. Одета мадемуазель была в темное шерстяное платье с простым лифом и юбкой, унылыми ровными складками спускавшейся до самых ботинок. Свои темные волосы мадемуазель завязала в тугой пучок на затылке, что совсем не добавляло ей красы, напротив, такая прическа делала ее и без того малопривлекательное лицо совсем отталкивающим. Длинный нос спускался к верхней тонкой губе, левую щеку уродовало родимое пятно размером с двугривенный. «Бедняга», – подумала я, решив, что с такой внешностью мадемуазель никогда не выйти замуж. Возраст Мари подходил к тридцатилетней отметке, а она оставалась незамужней девицей. И все же, хотя я в первое мгновение и пожалела ее, симпатии она не вызывала, напротив, было в ней что-то опасное, что я почувствовала, да только не сразу придала этому значение. Ах, если бы я знала, чем это обернется…

С мадемуазель у нас сразу не сложились отношения, хотя я и очень старалась понравиться ей. Но что я получала в ответ на свои попытки завести с нею отвлеченные беседы и изящные комплименты, которыми я ее осыпала?.. Лишь едкие замечания: «Мадемуазель, вы опять неверно употребили форму глагола! И будьте добры повторить времена».

Ни ласкового слова, ни улыбки… Впрочем, кто смог бы заменить мою бедную матушку, которую я никогда не видела? Она умерла ради того, чтобы я появилась на свет, выменяла у Господа мою жизнь в обмен на свою. Папенька да кормилица Ульяна растили меня.

Ульяна первая сказала то, о чем я даже боялась подумать. «Ведьма она, прости господи… Ведьма самая настоящая! Как же он, Петр Алексеич, мог привезти ее для моей кровиночки?» – «Да что ты такое говоришь, Ульяша!» – вступилась я за мадемуазель, а сердце так и забилось сильно-сильно. Моя кормилица чутье имела, как у кошки: если говорила, что мадемуазель ведьма, значит, правда то и есть. И стали вспоминаться мне те странности, которые водились за Мари: платья выбирает темные, даже в праздник, в церковь на службу ни разу не пришла. Иноземка, другой веры… Да разве оправдание это? Вера в Бога едина, как и един Бог. Старый мсье Николя никогда не пропускал воскресной службы!