Семь преступлений в Риме
Часть 28 из 37 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
В глубине комнаты матушка тихо беседовала с доктором Сарфади.
— Горячка… Сильная, но доброкачественная. Организм реагирует на переохлаждение, пропорционально нагреваясь до тех пор, пока содержание влаги в нем не уравновесится. Члены перебороли холод, все раны чистые… Это — главное. Завтра он пойдет на поправку.
— А чем кормить?
— Жидкость, побольше жидкости. Хлеб, размоченный в воде, в крайнем случае. А сейчас, синьора Синибальди, мне пора. Собираются толпы, а я ненавижу толпы.
Матушка вручила ему гонорар, и он поспешно вышел.
— Это был Сарфади? — спросил я более отчетливо, чем утром.
— А, ты просыпаешься, мой Гвидо. Да, это был Сарфади.
— Что он сказал?
— Что ты нас здорово напугал. Но выпутаешься без осложнений.
— А при чем здесь толпа?
— Папа решил открыть карнавал. Люди веселятся…
— Кроме Сарфади…
— Самуил — иудей. Я понял не сразу.
— Ему не нравится, как обращаются с его соплеменниками во время таких праздников.
Ах да, иудейские гонки…
Среди всех карнавальных развлечений это было одним из самых древних: двенадцать еврейских юношей боролись за обладание алым плащом на дистанции между Цветочным полем и Соборной площадью. Я никогда особенно не задумывался над этими соревнованиями, воспринимая их как естественное расположение еврейского народа к понтификальному городу. И с этой точки зрения Рим представлялся мне скорее доброжелательным, терпимым к представителям любых вероисповеданий. Были, правда, некоторые нерушимые правила вроде запрещения иудеям сидеть за одним столом с христианами или обязательного ношения ими одежды из желтой ткани. Однако штрафы за нарушение были незначительными, да и налагали их редко. К тому же иудеи защищались законом. Они имели своих представителей в магистрате, свой квартал, свое кладбище.
Однако, если вдуматься, можно было отметить особую атмосферу вокруг таких гонок: оскорбительных выкриков больше, чем подбадривающих, больше насмешек, чем одобрений, а победитель покидал поле боя больше с чувством облегчения, нежели ощущая триумф…
Неужели Сарфади так остро воспринимал эти проявления неприязни?
— Когда начнутся соревнования?
— Еще неизвестно. Уж не думаешь ли ты пойти туда в таком-то состоянии?
Я не ответил.
Было время, когда мы всей семьей вливались в эти развлечения. Забеги юношей, стариков, скачки на ослах, старых клячах, дряхлых одрах на Корсо; маскарадные костюмы, маски на улицах, мясо, которое жарили прямо на площадях, сласти в бумажных кульках… Но, овдовев, матушка все чаще отказывалась выходить на улицу.
— А помнишь быков перед Капитолием? — спросила она, запуская пальцы в мои волосы.
Я бы расхохотался, но у меня получилась лишь вымученная улыбка:
— Еще бы! Они тогда разнесли трибуну! Все члены магистрата оказались на земле и расползались, как тараканы, спасаясь от рогов!
— Твой отец так смеялся, так смеялся! Редко я видела его таким веселым.
Она погладила меня по щеке. А по ее щеке скатилась слезинка.
— Этой ночью я слышала тебя, Гвидо. Ты бредил. Ты говорил о нем, о Винченцо… И о какой-то старушке, Мартине, что ли…
— Наверное, о жене Мартина. Мартина д'Алеманио, гравера… которого убили. Ты знала, что она была знакома с отцом?
— Нет.
— Он избавил от тюрьмы сына Розины, одной из ее служанок. Она ему до сих пор признательна.
— Твой отец был добрым человеком.
Матушка подавила рыдание, и я почувствовал, что пора сменить тему.
— А что говорят на улицах о преступлениях и остальном?
— Ничего хорошего… Была драка на Соборной площади, пришлось вмешаться солдатам. Ночные дружины усилены, повсюду можно встретить людей с оружием. Все раздражены, мечутся туда-сюда… А некоторые так на тебя посмотрят… Все друг друга подозревают! Впрочем…
Она колебалась.
— Впрочем?
— Может, я и ошибаюсь, но… у меня такое впечатление, что за нами следят… Какой-то мужчина, всегда один и тот же. Я несколько раз замечала его в окно.
— Мужчина? Как он выглядит?
— На нем серый плащ с капюшоном. Лица я не видела: он отворачивается, как только я подхожу к окну.
Мужчина следил за домом! Убийца? Я попытался встать, чтобы самому убедиться, но был слишком слаб. В этот момент вошел капитан Барбери.
— О! Гвидо! С удовольствием вижу, что ты выздоравливаешь!
— Кажется, за нами кто-то шпионит, там, на улице, — ответил я. — Мужчина в сером плаще.
Поздоровавшись с моей матушкой, он шагнул к окну:
— Никого не вижу. Никого не заметил, и когда подходил к дому. Но на всякий случай завтра же пришлю вам Балтазара. Ненадежные нынче времена…
— Вас пугает карнавал?
— Лучше бы его не было… С другой стороны, я понимаю папу. Если он будет бездействовать, ситуация станет неуправляемой… Люди вооружаются, в каждом подозревают преступника… Открыв карнавал раньше срока, он может на какое-то время успокоить римлян.
— Или наоборот…
— Увидим. Но раз уж ты немного очухался, выложу тебе кое-какие новости. Неутешительные, к сожалению.
— А это не может подождать? — вмешалась матушка.
— Да все в порядке, мама.
— Ну, тогда слушай… — Капитан озабоченно наморщил лоб. — Начнем с того, что вдова д'Алеманио скончалась.
— Вдова д'Алеманио?.. Боже! Когда же это случилось?
— Ночью.
Мы с матушкой переглянулись.
— Кузины сообщили вчера, что ей стало плохо. Я хотел навестить ее сегодня, но она уже ушла вместе со своей тайной.
— Она бы вам ничего не сказала, капитан. На это у нее были свои причины.
— Как бы то ни было, нам от этого не легче. Расследование опять затопталось на месте: так и не нашли таверну, где ее муж обедал в день смерти. Да и был ли этот обед?
— Был, — убежденно произнес я. — Убийце надо было подсыпать ему что-то, чтобы того продрал понос. Обед являлся частью плана преступления.
— Согласен! Но до сих пор…
— Ничего о напавшем на меня?
— Ничего.
Он помог мне сесть, подложив подушку под спину.
— Ты нас здорово напугал, Гвидо, знаешь ли. Если бы ты меня послушался…
— Не могу же я постоянно ходить с эскортом!
— А почему бы и нет, раз это нужно?
Вопрос промелькнул в моем мозгу.
— Вы виделись с кюре из Санта-Мария Маджоре?
— А! Его святейшество тебе и об этом рассказал… Да, я виделся с ним.
— Что известно о том нищем, о Флоримондо?
— Он был слеп и уже многие годы побирался в том квартале. Насколько я понял, он был неглуп и выражался грамотно. Однако никогда не говорил, откуда прибыл, чем занимался раньше, была ли у него семья. При таких обстоятельствах…
— Невозможно вычислить его связь с другими.
— Вычислим, Гвидо, вычислим!
Барбери встал.
— Ну что ж! Нехорошо, когда Дом полиции остается без капитана в такой вечер! Постараюсь заглянуть к тебе побыстрее. Выздоравливай и слушайся матушку!
— Горячка… Сильная, но доброкачественная. Организм реагирует на переохлаждение, пропорционально нагреваясь до тех пор, пока содержание влаги в нем не уравновесится. Члены перебороли холод, все раны чистые… Это — главное. Завтра он пойдет на поправку.
— А чем кормить?
— Жидкость, побольше жидкости. Хлеб, размоченный в воде, в крайнем случае. А сейчас, синьора Синибальди, мне пора. Собираются толпы, а я ненавижу толпы.
Матушка вручила ему гонорар, и он поспешно вышел.
— Это был Сарфади? — спросил я более отчетливо, чем утром.
— А, ты просыпаешься, мой Гвидо. Да, это был Сарфади.
— Что он сказал?
— Что ты нас здорово напугал. Но выпутаешься без осложнений.
— А при чем здесь толпа?
— Папа решил открыть карнавал. Люди веселятся…
— Кроме Сарфади…
— Самуил — иудей. Я понял не сразу.
— Ему не нравится, как обращаются с его соплеменниками во время таких праздников.
Ах да, иудейские гонки…
Среди всех карнавальных развлечений это было одним из самых древних: двенадцать еврейских юношей боролись за обладание алым плащом на дистанции между Цветочным полем и Соборной площадью. Я никогда особенно не задумывался над этими соревнованиями, воспринимая их как естественное расположение еврейского народа к понтификальному городу. И с этой точки зрения Рим представлялся мне скорее доброжелательным, терпимым к представителям любых вероисповеданий. Были, правда, некоторые нерушимые правила вроде запрещения иудеям сидеть за одним столом с христианами или обязательного ношения ими одежды из желтой ткани. Однако штрафы за нарушение были незначительными, да и налагали их редко. К тому же иудеи защищались законом. Они имели своих представителей в магистрате, свой квартал, свое кладбище.
Однако, если вдуматься, можно было отметить особую атмосферу вокруг таких гонок: оскорбительных выкриков больше, чем подбадривающих, больше насмешек, чем одобрений, а победитель покидал поле боя больше с чувством облегчения, нежели ощущая триумф…
Неужели Сарфади так остро воспринимал эти проявления неприязни?
— Когда начнутся соревнования?
— Еще неизвестно. Уж не думаешь ли ты пойти туда в таком-то состоянии?
Я не ответил.
Было время, когда мы всей семьей вливались в эти развлечения. Забеги юношей, стариков, скачки на ослах, старых клячах, дряхлых одрах на Корсо; маскарадные костюмы, маски на улицах, мясо, которое жарили прямо на площадях, сласти в бумажных кульках… Но, овдовев, матушка все чаще отказывалась выходить на улицу.
— А помнишь быков перед Капитолием? — спросила она, запуская пальцы в мои волосы.
Я бы расхохотался, но у меня получилась лишь вымученная улыбка:
— Еще бы! Они тогда разнесли трибуну! Все члены магистрата оказались на земле и расползались, как тараканы, спасаясь от рогов!
— Твой отец так смеялся, так смеялся! Редко я видела его таким веселым.
Она погладила меня по щеке. А по ее щеке скатилась слезинка.
— Этой ночью я слышала тебя, Гвидо. Ты бредил. Ты говорил о нем, о Винченцо… И о какой-то старушке, Мартине, что ли…
— Наверное, о жене Мартина. Мартина д'Алеманио, гравера… которого убили. Ты знала, что она была знакома с отцом?
— Нет.
— Он избавил от тюрьмы сына Розины, одной из ее служанок. Она ему до сих пор признательна.
— Твой отец был добрым человеком.
Матушка подавила рыдание, и я почувствовал, что пора сменить тему.
— А что говорят на улицах о преступлениях и остальном?
— Ничего хорошего… Была драка на Соборной площади, пришлось вмешаться солдатам. Ночные дружины усилены, повсюду можно встретить людей с оружием. Все раздражены, мечутся туда-сюда… А некоторые так на тебя посмотрят… Все друг друга подозревают! Впрочем…
Она колебалась.
— Впрочем?
— Может, я и ошибаюсь, но… у меня такое впечатление, что за нами следят… Какой-то мужчина, всегда один и тот же. Я несколько раз замечала его в окно.
— Мужчина? Как он выглядит?
— На нем серый плащ с капюшоном. Лица я не видела: он отворачивается, как только я подхожу к окну.
Мужчина следил за домом! Убийца? Я попытался встать, чтобы самому убедиться, но был слишком слаб. В этот момент вошел капитан Барбери.
— О! Гвидо! С удовольствием вижу, что ты выздоравливаешь!
— Кажется, за нами кто-то шпионит, там, на улице, — ответил я. — Мужчина в сером плаще.
Поздоровавшись с моей матушкой, он шагнул к окну:
— Никого не вижу. Никого не заметил, и когда подходил к дому. Но на всякий случай завтра же пришлю вам Балтазара. Ненадежные нынче времена…
— Вас пугает карнавал?
— Лучше бы его не было… С другой стороны, я понимаю папу. Если он будет бездействовать, ситуация станет неуправляемой… Люди вооружаются, в каждом подозревают преступника… Открыв карнавал раньше срока, он может на какое-то время успокоить римлян.
— Или наоборот…
— Увидим. Но раз уж ты немного очухался, выложу тебе кое-какие новости. Неутешительные, к сожалению.
— А это не может подождать? — вмешалась матушка.
— Да все в порядке, мама.
— Ну, тогда слушай… — Капитан озабоченно наморщил лоб. — Начнем с того, что вдова д'Алеманио скончалась.
— Вдова д'Алеманио?.. Боже! Когда же это случилось?
— Ночью.
Мы с матушкой переглянулись.
— Кузины сообщили вчера, что ей стало плохо. Я хотел навестить ее сегодня, но она уже ушла вместе со своей тайной.
— Она бы вам ничего не сказала, капитан. На это у нее были свои причины.
— Как бы то ни было, нам от этого не легче. Расследование опять затопталось на месте: так и не нашли таверну, где ее муж обедал в день смерти. Да и был ли этот обед?
— Был, — убежденно произнес я. — Убийце надо было подсыпать ему что-то, чтобы того продрал понос. Обед являлся частью плана преступления.
— Согласен! Но до сих пор…
— Ничего о напавшем на меня?
— Ничего.
Он помог мне сесть, подложив подушку под спину.
— Ты нас здорово напугал, Гвидо, знаешь ли. Если бы ты меня послушался…
— Не могу же я постоянно ходить с эскортом!
— А почему бы и нет, раз это нужно?
Вопрос промелькнул в моем мозгу.
— Вы виделись с кюре из Санта-Мария Маджоре?
— А! Его святейшество тебе и об этом рассказал… Да, я виделся с ним.
— Что известно о том нищем, о Флоримондо?
— Он был слеп и уже многие годы побирался в том квартале. Насколько я понял, он был неглуп и выражался грамотно. Однако никогда не говорил, откуда прибыл, чем занимался раньше, была ли у него семья. При таких обстоятельствах…
— Невозможно вычислить его связь с другими.
— Вычислим, Гвидо, вычислим!
Барбери встал.
— Ну что ж! Нехорошо, когда Дом полиции остается без капитана в такой вечер! Постараюсь заглянуть к тебе побыстрее. Выздоравливай и слушайся матушку!