Семь клинков во мраке
Часть 9 из 108 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Неоднократно.
И, если слушать мой рассказ внимательно, станет ясно, почему он смотрел так, будто мысленно примерял мне на шею петлю.
– Ага, ну, – я полезла под плащ, – так, мимо проезжала.
Отважный напрягся. Двое стражей по бокам от стола – высокий парнишка, короткостриженый, с приятным лицом, и низкорослая, хмурая женщина – взяли штык-ружья наизготовку. Я подняла свободную руку, мол, пришла с миром, достала свернутый лист бумаги, бросила его на столешницу.
– И я знаю, как ты любишь сюрпризы, – продолжила я с усмешкой.
– Ненавижу сюрпризы, – проворчал Отважный, но лист взял, развернул и, пробежав взглядом по буквам «СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР» вверху, фыркнул. – Что ж. Фантом мертв.
– Из твоих уст, Отважный, все звучит так обыденно. – Я уперлась одной ладонью в стол, а другой очертила в воздухе широкую линию. – Дайга Фантом, скиталец и убийца, изгой и бандит, враг в равной мере как Революции, так Империума и Обители, занял место за черным столом, пав в героической схватке с местной героиней, невероятно умной и притягательной охотницей за головами, Сэл Какофонией. – Я одарила сержанта гадкой ухмылкой. – Разве так не более захватывающе?
– Претенциозно. И ты использовала «героически» и «героиня» в одном предложении. Повторы.
Отважный читал много книг. Наверное, поэтому и был всегда такой злой.
– Скорее так: «Местная негодяйка решает прервать важные революционные дела, получает плату, а потом убирается прочь и, хотелось бы надеяться, попадает под проезжающий мимо экипаж и/или спивается до смерти там, где мне не придется возиться с ее трупом».
– Хм-м. – Я задумчиво погладила подбородок. – О моей красоте, правда, ни слова, но самая важная деталь на месте.
– Заметила, как я разнообразил варианты твоей смерти? Неплохой штрих, как мне подумалось.
– Ага, ты как всегда прямолинеен, Отважный. – Я выдернула кинжал из столешницы, повертела в пальцах, как монету. – Именно поэтому я и знаю, что Дайга – далеко не простой изгой, за которым ты отправил бы патруль. – Я подалась ближе, продемонстрировала сержанту кинжал. – Даже если он не убивал десятки солдат и не грабил склады, он был имперцем. Из числа лучших, между прочим. И даже если бы он не стал скитальцем, само его присутствие на твоей земле было оскорблением, пятном на твоей репутации, которое ты никак не мог оттереть.
С таким лицом, как у Отважного, отлично убивать, но плохо играть в карты. Губы под усами скривились уродливым шрамом. Брови с каждым моим словом хмурились все сильнее. А вена на лбу, которая появлялась всякий раз, как я оказывалась поблизости, выглядела так, будто вот-вот лопнет.
– К счастью, для этого у тебя есть прелестная дама вроде меня. – Я подкинула кинжал вверх, поймала за эфес. – Так почему бы тебе не заплатить мне то, что причитается, за твою грязную работенку? Потом можешь валить и кропать важный служебный отчет Уэйлессу, и мне без разницы, что ты там напишешь по поводу смерти Дайги.
Я знаю о драгоценной этике Революции все. Великий Генерал диктует тысячи правил – что выращивать, что есть, как трахаться и так далее. И в самом верху, как раз под «убивать всех контрреволюционеров», значится: «не связываться со скитальцами», то есть с такими, как я. Однако нельзя выжить в стольких битвах – как сделал Отважный, – не будучи человеком практичным.
Этики у человека практичного нет; у него есть обязанности. И их нужно выполнять.
Именно поэтому Отважный глубоко вздохнул. Перестал кривить губы и хмурить брови, и на лице его застыло ледяное спокойствие. Вена на лбу продолжила биться, подтверждая, что козыри по-прежнему у меня.
– За устранение врага Славной Революции Кулака и Пламени, – выдавил он так, словно каждое слово вытягивало с собой по зубу, – одобренное и засвидетельствованное офицером Ставки Командования, я уполномочен выдать награду в двадцать тысяч векселей.
– Векселей? – Учитывая, что окружали меня люди, увешанные сталью, которую с удовольствием могли бы против меня использовать, смеяться так громко, наверное, не стоило. – Это, конечно, очень любезно – предлагать мне ваши революционные бумажные деньги, но, боюсь, острой нужды подтереть задницу я пока не испытываю. А значит, – я цокнула языком, – вынуждена требовать металл.
Отважный дернул усами.
– Сколько?
– Десять наклов. И фемур. Не меньше.
– Десять?! – Ледяное спокойствие не растаяло – оно взорвалось тысячей осколков. – Ты скитальца убила, а не мертвеца из прóклятой могилы подняла! Требовать такую сумму металлом – это… это…
– Сэр?
К нему наклонился страж – высокий и миловидный – и заговорил, пытаясь шептать. Правда, голос его явно не был привычен к мягкости, поэтому я слышала каждое слово.
– Фантом и в самом деле серьезно мешал нашим действиям на этих землях. Высшее командование даже выражало недовольство нашими безуспешными попытками с ним справиться. И он, возможно, был связан со Старко…
Отважный сердито взглянул на него. Парень тут же кашлянул и, выпрямившись, уставился перед собой.
– Если цена слишком уж высока, – задумчиво промурлыкала я, – всегда могу проверить, сколько заплатит Империум. Тут, в городе, к слову, как раз есть человек Императрицы.
Люди с обязанностями, сверх того, непременно отчитываются другим. А те другие зачастую не обременены ни этикой, ни обязанностями, зато обладают непомерной гордостью, которую сильно ранит, скажем, проигрыш вожделенного трофея заклятым врагам из-за излишней бережливости.
Поэтому спустя минуту Отважный посмотрел на меня так, словно решил обойтись без петли и задушить меня голыми руками, а спустя пять минут я вышла из его Ставки с карманом, полным металла.
* * *
Шрам оправдывает свое название по сотне разных причин, но мое любимое объяснение вот какое.
Империум на востоке и Революция на западе – это пальцы, что сжимают его, пока он не лопнет. А фригольды – это кровь, что из него хлещет.
Названы они так якобы потому, что не присягают на верность ни одной из сторон; изначально они появились как пристанища бандитов, убийц и прочих отбросов, для которых Шрам был тем местом, куда можно сбежать или где можно поживиться. В конце концов эти мерзавцы обнаружили, что ремесло и коммерция куда выгоднее грабежа и работорговли, и в Шраме воцарилось подобие порядка. В каждом городе свои законы, которые устанавливает правящий барон, но есть один общий – одинаково презирать как Империум, так и Революцию.
Это не мешает им вести дела и с теми и с другими, разумеется. Фригольды позволяют имперским тайным службам и революционным ставкам действовать в своих стенах – в качестве жеста доброй воли и по крайне высокой цене. Иногда и этого мало, и одна из сторон отправляет сюда небольшую армию. Обитатели фригольдов обычно заняты тремя делами: они работают, спят и отчаянно беспокоятся о том, кто же именно придет убивать их в ночи.
Впрочем, ни один фригольд не похож на Нижеград.
Как только я вышла на улицу, меня обдало волной горячего воздуха, за что спасибо полуденному солнцу, а следом – щедрой горстью пыли из-под колес экипажа прямо в лицо. Упряжная птица злобно заклекотала, погонщик в унисон добавил красочное ругательство, и они унеслись дальше. Запыленные жители Нижеграда – работяги, чертежники, примирители, матери и дети, за которыми не трудились следить, – инстинктивно отскакивали в сторону. Каждый варился в собственном дерьмовом мире, ничуть не задумываясь о собратьях. Никто даже не поднимал взгляда, не говоря уже о том, чтобы обратить внимание на людей вокруг. Жить в Нижеграде – значит ненавидеть ближнего несколько драгоценных мгновений, а потом снова его не замечать.
Городок в моем вкусе, короче говоря.
Я затянула палантин на лице потуже и зашагала по пыльным улицам.
Нижеград жил достаточно богато, чтобы привлекать бандитов – и чтобы отгородиться от них высокими стенами. А вот чтобы замостить дороги, построить каменные здания или убрать птичье дерьмо, которое валялось повсюду, у них было слишком мало денег и слишком много пофигизма. Самой приличной постройкой в городе являлось неприветливое каменное убежище Ставки, обнесенное колючей проволокой и охраняемое мрачными стражами.
Деньги в моем кармане вряд ли привлекли бы внимание людей в городе поприличнее этого. Однако в Нижеграде я испытывала острое желание свалить подальше и поскорее по своим делам, прежде чем кто-нибудь задумается, что ради такого количества металла можно рискнуть и подействовать мне на сраные нервы.
– Мэм! Мэм!!
Кажется, сваливала я все-таки недостаточно быстро.
– Мисс! Эй! Погодите!
Послышался топот; кто-то пытался меня догнать. Он приблизился и преградил мне дорогу. Я глазом не успела моргнуть, как уперлась взглядом в высокого стража из кабинета Отважного.
В тусклом свете он выглядел обычным ретивым хмырем в приличном мундире. В безжалостном свете дня он выглядел как ретивый хмырь в довольно потрепанном мундире.
Он был по-своему красив; волевой подбородок, изящный изгиб бровей, не слишком близко посаженные глаза. Даже шрам на щеке и кривая усмешка в сочетании с кривым носом не делали его старше. Однако первым делом я обратила внимание на оружие – короткий клинок на поясе, штык-ружье на плече. Они смотрелись на нем странно, словно неудобный груз, который его телу не терпелось стряхнуть.
Не знаю, почему от этого мне стало не по себе.
– Госпожа Какофония… – начал он.
– Друзья зовут меня Сэл. – Я на мгновение прищурилась. – Пожалуй, ты тоже можешь.
– Сэл. – Он блеснул улыбкой – слишком милой для солдата. – Я лишь хотел выразить благодарность за то, что вы справились с Фантомом вместо нас. Раньше была медаль за образцовую службу за пределами гарнизона, но…
Я нарочито позвенела карманом.
– Предпочитаю вот такой металл, спасибо.
– Нет, я хочу сказать, я правда очень благодарен, – проговорил парнишка, и в его голосе зазвучала пугающая искренность. – Знаю, многие скитальцы гнусные… – Он спохватился. – Не в обиду вам.
Я улыбнулась: мол, я вежливая; но глубоко внутри начинаю орать.
– С Фантомом было трудно. Он убил по меньшей мере десять моих товарищей. Добрых мужчин и женщин, что отдали жизнь ради Революции. Не говоря уже о всех гражданских, которых он грабил и порочил. Я просто… – На лице парнишки смешались праведный гнев и радость. – Спасибо. Спасибо, что вы с ним разделались.
И тут я поняла, что мне в нем не понравилось.
Они называли себя разными именами. Они называли себя силой, что сопротивляется загниванию Империума, дабы подарить свободу и славу несчастным нолям, раздавленным пятой Императрицы. Но на самом деле Революция была всего лишь очередной армией, полной людей вроде того, что стоял передо мной.
С широкими улыбками и сверкающими глазами, глядя в которые невольно думаешь, что они и правда верят в то, что творят. Верят, что мир можно сделать лучше.
И если смотреть в глаза таких людей слишком долго, рискуешь в это поверить тоже.
Я когда-то знала такого.
– Ну а как же. – Я стянула палантин, избегая взгляда парнишки. – Всегда рада, если убийство идет кому-то на пользу.
– Кэврик. – Он помялся, не зная, пожать мне руку или отдать честь. Выбрав первое, он протянул ладонь. – Кэврик Гордый, мэм. Младший сержант Славной Революции Кулака и Пламени.
– Кэврик. – Я пожала его руку. Сильную и теплую. – Приятно.
– И я очень рад знакомству, мэм.
Думаю, если бы он знал, в какой ад превратится его жизнь после встречи со мной, он не стал бы так говорить.
– Надо возвращаться. Штаб-сержант не переносит скитальцев, а если мы с ними болтаем – и подавно. – Он рассмеялся и коротко отдал честь. – Так держать, вы молодец!
Я проследила, как он бежит обратно к Ставке, и не сдержала улыбки. Только такой, как он, мог увязать слова «скиталец» и «молодец» в одной мысли. Скитальцы не молодцы. Мы грабили, обманывали, мародерствовали, убивали. Иногда даже не мирных, несчастных, ни в чем не повинных людей, а друг друга. Подчас мир становился лучше, когда один из нас убивал другого, однако никто в своем уме не обрадовался бы скитальцу.
Я слышала даже суеверные россказни о нас. Если скиталец посмотрит на беременную женщину, ребенок умрет в два года. Если зайдет на ферму, курицы снесут ядовитые яйца. Если полить дерево кровью скитальцев, вырастут кричащие головы.
Мое любимое.
Есть и другие, но все они об одном: если скиталец подвалит к твоему жилью, он испортит тебе весь день.
Меня это, конечно, не касается.
И, если слушать мой рассказ внимательно, станет ясно, почему он смотрел так, будто мысленно примерял мне на шею петлю.
– Ага, ну, – я полезла под плащ, – так, мимо проезжала.
Отважный напрягся. Двое стражей по бокам от стола – высокий парнишка, короткостриженый, с приятным лицом, и низкорослая, хмурая женщина – взяли штык-ружья наизготовку. Я подняла свободную руку, мол, пришла с миром, достала свернутый лист бумаги, бросила его на столешницу.
– И я знаю, как ты любишь сюрпризы, – продолжила я с усмешкой.
– Ненавижу сюрпризы, – проворчал Отважный, но лист взял, развернул и, пробежав взглядом по буквам «СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР» вверху, фыркнул. – Что ж. Фантом мертв.
– Из твоих уст, Отважный, все звучит так обыденно. – Я уперлась одной ладонью в стол, а другой очертила в воздухе широкую линию. – Дайга Фантом, скиталец и убийца, изгой и бандит, враг в равной мере как Революции, так Империума и Обители, занял место за черным столом, пав в героической схватке с местной героиней, невероятно умной и притягательной охотницей за головами, Сэл Какофонией. – Я одарила сержанта гадкой ухмылкой. – Разве так не более захватывающе?
– Претенциозно. И ты использовала «героически» и «героиня» в одном предложении. Повторы.
Отважный читал много книг. Наверное, поэтому и был всегда такой злой.
– Скорее так: «Местная негодяйка решает прервать важные революционные дела, получает плату, а потом убирается прочь и, хотелось бы надеяться, попадает под проезжающий мимо экипаж и/или спивается до смерти там, где мне не придется возиться с ее трупом».
– Хм-м. – Я задумчиво погладила подбородок. – О моей красоте, правда, ни слова, но самая важная деталь на месте.
– Заметила, как я разнообразил варианты твоей смерти? Неплохой штрих, как мне подумалось.
– Ага, ты как всегда прямолинеен, Отважный. – Я выдернула кинжал из столешницы, повертела в пальцах, как монету. – Именно поэтому я и знаю, что Дайга – далеко не простой изгой, за которым ты отправил бы патруль. – Я подалась ближе, продемонстрировала сержанту кинжал. – Даже если он не убивал десятки солдат и не грабил склады, он был имперцем. Из числа лучших, между прочим. И даже если бы он не стал скитальцем, само его присутствие на твоей земле было оскорблением, пятном на твоей репутации, которое ты никак не мог оттереть.
С таким лицом, как у Отважного, отлично убивать, но плохо играть в карты. Губы под усами скривились уродливым шрамом. Брови с каждым моим словом хмурились все сильнее. А вена на лбу, которая появлялась всякий раз, как я оказывалась поблизости, выглядела так, будто вот-вот лопнет.
– К счастью, для этого у тебя есть прелестная дама вроде меня. – Я подкинула кинжал вверх, поймала за эфес. – Так почему бы тебе не заплатить мне то, что причитается, за твою грязную работенку? Потом можешь валить и кропать важный служебный отчет Уэйлессу, и мне без разницы, что ты там напишешь по поводу смерти Дайги.
Я знаю о драгоценной этике Революции все. Великий Генерал диктует тысячи правил – что выращивать, что есть, как трахаться и так далее. И в самом верху, как раз под «убивать всех контрреволюционеров», значится: «не связываться со скитальцами», то есть с такими, как я. Однако нельзя выжить в стольких битвах – как сделал Отважный, – не будучи человеком практичным.
Этики у человека практичного нет; у него есть обязанности. И их нужно выполнять.
Именно поэтому Отважный глубоко вздохнул. Перестал кривить губы и хмурить брови, и на лице его застыло ледяное спокойствие. Вена на лбу продолжила биться, подтверждая, что козыри по-прежнему у меня.
– За устранение врага Славной Революции Кулака и Пламени, – выдавил он так, словно каждое слово вытягивало с собой по зубу, – одобренное и засвидетельствованное офицером Ставки Командования, я уполномочен выдать награду в двадцать тысяч векселей.
– Векселей? – Учитывая, что окружали меня люди, увешанные сталью, которую с удовольствием могли бы против меня использовать, смеяться так громко, наверное, не стоило. – Это, конечно, очень любезно – предлагать мне ваши революционные бумажные деньги, но, боюсь, острой нужды подтереть задницу я пока не испытываю. А значит, – я цокнула языком, – вынуждена требовать металл.
Отважный дернул усами.
– Сколько?
– Десять наклов. И фемур. Не меньше.
– Десять?! – Ледяное спокойствие не растаяло – оно взорвалось тысячей осколков. – Ты скитальца убила, а не мертвеца из прóклятой могилы подняла! Требовать такую сумму металлом – это… это…
– Сэр?
К нему наклонился страж – высокий и миловидный – и заговорил, пытаясь шептать. Правда, голос его явно не был привычен к мягкости, поэтому я слышала каждое слово.
– Фантом и в самом деле серьезно мешал нашим действиям на этих землях. Высшее командование даже выражало недовольство нашими безуспешными попытками с ним справиться. И он, возможно, был связан со Старко…
Отважный сердито взглянул на него. Парень тут же кашлянул и, выпрямившись, уставился перед собой.
– Если цена слишком уж высока, – задумчиво промурлыкала я, – всегда могу проверить, сколько заплатит Империум. Тут, в городе, к слову, как раз есть человек Императрицы.
Люди с обязанностями, сверх того, непременно отчитываются другим. А те другие зачастую не обременены ни этикой, ни обязанностями, зато обладают непомерной гордостью, которую сильно ранит, скажем, проигрыш вожделенного трофея заклятым врагам из-за излишней бережливости.
Поэтому спустя минуту Отважный посмотрел на меня так, словно решил обойтись без петли и задушить меня голыми руками, а спустя пять минут я вышла из его Ставки с карманом, полным металла.
* * *
Шрам оправдывает свое название по сотне разных причин, но мое любимое объяснение вот какое.
Империум на востоке и Революция на западе – это пальцы, что сжимают его, пока он не лопнет. А фригольды – это кровь, что из него хлещет.
Названы они так якобы потому, что не присягают на верность ни одной из сторон; изначально они появились как пристанища бандитов, убийц и прочих отбросов, для которых Шрам был тем местом, куда можно сбежать или где можно поживиться. В конце концов эти мерзавцы обнаружили, что ремесло и коммерция куда выгоднее грабежа и работорговли, и в Шраме воцарилось подобие порядка. В каждом городе свои законы, которые устанавливает правящий барон, но есть один общий – одинаково презирать как Империум, так и Революцию.
Это не мешает им вести дела и с теми и с другими, разумеется. Фригольды позволяют имперским тайным службам и революционным ставкам действовать в своих стенах – в качестве жеста доброй воли и по крайне высокой цене. Иногда и этого мало, и одна из сторон отправляет сюда небольшую армию. Обитатели фригольдов обычно заняты тремя делами: они работают, спят и отчаянно беспокоятся о том, кто же именно придет убивать их в ночи.
Впрочем, ни один фригольд не похож на Нижеград.
Как только я вышла на улицу, меня обдало волной горячего воздуха, за что спасибо полуденному солнцу, а следом – щедрой горстью пыли из-под колес экипажа прямо в лицо. Упряжная птица злобно заклекотала, погонщик в унисон добавил красочное ругательство, и они унеслись дальше. Запыленные жители Нижеграда – работяги, чертежники, примирители, матери и дети, за которыми не трудились следить, – инстинктивно отскакивали в сторону. Каждый варился в собственном дерьмовом мире, ничуть не задумываясь о собратьях. Никто даже не поднимал взгляда, не говоря уже о том, чтобы обратить внимание на людей вокруг. Жить в Нижеграде – значит ненавидеть ближнего несколько драгоценных мгновений, а потом снова его не замечать.
Городок в моем вкусе, короче говоря.
Я затянула палантин на лице потуже и зашагала по пыльным улицам.
Нижеград жил достаточно богато, чтобы привлекать бандитов – и чтобы отгородиться от них высокими стенами. А вот чтобы замостить дороги, построить каменные здания или убрать птичье дерьмо, которое валялось повсюду, у них было слишком мало денег и слишком много пофигизма. Самой приличной постройкой в городе являлось неприветливое каменное убежище Ставки, обнесенное колючей проволокой и охраняемое мрачными стражами.
Деньги в моем кармане вряд ли привлекли бы внимание людей в городе поприличнее этого. Однако в Нижеграде я испытывала острое желание свалить подальше и поскорее по своим делам, прежде чем кто-нибудь задумается, что ради такого количества металла можно рискнуть и подействовать мне на сраные нервы.
– Мэм! Мэм!!
Кажется, сваливала я все-таки недостаточно быстро.
– Мисс! Эй! Погодите!
Послышался топот; кто-то пытался меня догнать. Он приблизился и преградил мне дорогу. Я глазом не успела моргнуть, как уперлась взглядом в высокого стража из кабинета Отважного.
В тусклом свете он выглядел обычным ретивым хмырем в приличном мундире. В безжалостном свете дня он выглядел как ретивый хмырь в довольно потрепанном мундире.
Он был по-своему красив; волевой подбородок, изящный изгиб бровей, не слишком близко посаженные глаза. Даже шрам на щеке и кривая усмешка в сочетании с кривым носом не делали его старше. Однако первым делом я обратила внимание на оружие – короткий клинок на поясе, штык-ружье на плече. Они смотрелись на нем странно, словно неудобный груз, который его телу не терпелось стряхнуть.
Не знаю, почему от этого мне стало не по себе.
– Госпожа Какофония… – начал он.
– Друзья зовут меня Сэл. – Я на мгновение прищурилась. – Пожалуй, ты тоже можешь.
– Сэл. – Он блеснул улыбкой – слишком милой для солдата. – Я лишь хотел выразить благодарность за то, что вы справились с Фантомом вместо нас. Раньше была медаль за образцовую службу за пределами гарнизона, но…
Я нарочито позвенела карманом.
– Предпочитаю вот такой металл, спасибо.
– Нет, я хочу сказать, я правда очень благодарен, – проговорил парнишка, и в его голосе зазвучала пугающая искренность. – Знаю, многие скитальцы гнусные… – Он спохватился. – Не в обиду вам.
Я улыбнулась: мол, я вежливая; но глубоко внутри начинаю орать.
– С Фантомом было трудно. Он убил по меньшей мере десять моих товарищей. Добрых мужчин и женщин, что отдали жизнь ради Революции. Не говоря уже о всех гражданских, которых он грабил и порочил. Я просто… – На лице парнишки смешались праведный гнев и радость. – Спасибо. Спасибо, что вы с ним разделались.
И тут я поняла, что мне в нем не понравилось.
Они называли себя разными именами. Они называли себя силой, что сопротивляется загниванию Империума, дабы подарить свободу и славу несчастным нолям, раздавленным пятой Императрицы. Но на самом деле Революция была всего лишь очередной армией, полной людей вроде того, что стоял передо мной.
С широкими улыбками и сверкающими глазами, глядя в которые невольно думаешь, что они и правда верят в то, что творят. Верят, что мир можно сделать лучше.
И если смотреть в глаза таких людей слишком долго, рискуешь в это поверить тоже.
Я когда-то знала такого.
– Ну а как же. – Я стянула палантин, избегая взгляда парнишки. – Всегда рада, если убийство идет кому-то на пользу.
– Кэврик. – Он помялся, не зная, пожать мне руку или отдать честь. Выбрав первое, он протянул ладонь. – Кэврик Гордый, мэм. Младший сержант Славной Революции Кулака и Пламени.
– Кэврик. – Я пожала его руку. Сильную и теплую. – Приятно.
– И я очень рад знакомству, мэм.
Думаю, если бы он знал, в какой ад превратится его жизнь после встречи со мной, он не стал бы так говорить.
– Надо возвращаться. Штаб-сержант не переносит скитальцев, а если мы с ними болтаем – и подавно. – Он рассмеялся и коротко отдал честь. – Так держать, вы молодец!
Я проследила, как он бежит обратно к Ставке, и не сдержала улыбки. Только такой, как он, мог увязать слова «скиталец» и «молодец» в одной мысли. Скитальцы не молодцы. Мы грабили, обманывали, мародерствовали, убивали. Иногда даже не мирных, несчастных, ни в чем не повинных людей, а друг друга. Подчас мир становился лучше, когда один из нас убивал другого, однако никто в своем уме не обрадовался бы скитальцу.
Я слышала даже суеверные россказни о нас. Если скиталец посмотрит на беременную женщину, ребенок умрет в два года. Если зайдет на ферму, курицы снесут ядовитые яйца. Если полить дерево кровью скитальцев, вырастут кричащие головы.
Мое любимое.
Есть и другие, но все они об одном: если скиталец подвалит к твоему жилью, он испортит тебе весь день.
Меня это, конечно, не касается.