Семь клинков во мраке

Но Лиетт – лучшая. И, как только она вывела последнюю черточку, глаза мертвеца распахнулись. Почерневшие от крови, сгнившей изнутри, они смотрели в никуда. Губы задрожали, и с них сорвался едва слышный, словно звучащий издалека, напряженный голос.

– Неумолимый, – охнул мертвец. – Это ты?

Я не знала, к чему это он, но не собиралась спрашивать. Все равно не услышит. Мертвопись способна заставить достаточно свежее тело пережить его последние мгновения. А более сложные чары обычно заканчиваются… грязно.

– Брат мой, – прошептал он. – Что с твоим лицом? Я слышал на площади шум. Что стряслось? Туда вели людей. Ты видел нашу цель? Ты видел Враки?

Была лишь одна вещь, способная заставить мою кровь похолодеть в жилах. Это имя. Имя, которое возвращало меня к беспросветной тьме, тихому перешептыванию и крови, стекающей на ледяные камни пола. Имя, которое вызывало у меня желание развернуться и бежать прочь.

Я его сдержала. Я продолжила слушать.

– Неумолимый? Ты не… Погоди, вернись. ВЕРНИСЬ!!! БРАТ, ЭТО!.. ЭТО… ЭТО…

Лиетт поспешно стерла со лба мертвеца символы. Он рухнул на пол, снова став нормальным покойником.

– И все?

– Начал повторяться. Значит, больше его труп не вспомнит.

– Дерьмо из-под птицы, – проворчала я. – Ты куда больше добивалась от тела, я видела.

– Ты видела. – Лиетт одарила меня пустым взглядом. – Помнишь, чем дело кончилось? – Она покачала головой. – Если тебе недостаточно, Сэл, считай это доказательством, что весь твой замысел – блажь. Их здесь нет. Они сотворили такое, чтобы избавиться от преследования. – Лиетт указала на раздробленное горло мужчины. – Что тебе еще нужно?

Я уставилась на труп, прокручивая про себя его последние слова. Лиетт смотрела на меня, надеясь, выжидая, когда я наконец уступлю, признаю, что затея моя бессмысленна, когда я образумлюсь.

Разочаровывать ее мне было не впервой.

Да это, чтоб его, даже не самое страшное ее разочарование в тот день.

– Что он там сказал, – спросила я, – о городской площади?





14

Старкова Блажь




Раньше магия была полна таинства.

Когда она впервые открылась человечеству, ноли принялись сжигать ранних магов заживо. Те, в конце концов, начали сжигать нолей в ответ, и ты знаешь, что в итоге из этого всего вышло. Магия стала наукой: ее можно измерить, воспроизвести, предсказать. Маги вычислили, что в точности нужно отдать, чтобы получить желаемое. И с тех пор мы все время от времени себя убеждаем, что управляем магией.

А потом внезапно случается нечто такое, и ты понимаешь, что это только иллюзия.

А потом ты вдруг видишь то, что открылось мне в тот день на площади Старковой Блажи. И тогда ты понимаешь, что ни хера не знаешь. Ни о магии. Ни о людях. Ни о том, на что способны магия и люди.

Я знать не знала об этой площади до появления в городе семи заговорщиков. О женушках, что сплетничали и смеялись у колодца. О детях, которые наверняка там играли. О стариках, ворчавших под карнизом лавки о тяжкой жизни.

Но их мертвые тела не оставили мне выбора.

Деревца. Они походили на бледные деревца. Усохшие руки стали чахлыми веточками. Обрюзгшие ноги вросли сучковатыми стволами в почерневшую землю. Тела оказались изогнуты, изломаны под неестественными углами.

Сам воздух был пронизан неправильностью. Там, на площади, померк солнечный свет. Дома покосились, потрескались. Дерево вместе с птицей, на нем сидевшей, раскололось на две идеально ровные, обескровленные половины. И царила вонь похуже гниения – словно тысяча трупов в запертом склепе разом обратились в прах, стоило двери открыться.

Всю эту гнусность, весь дух этой мерзости источал круг.

Вырезанный в земле с невозможной, неземной точностью, какую не могла создать рука человека. Он поглотил всю площадь, выжег землю до черноты, превратил ее в гладкий обсидиан. А внутри него замерли деревца, которые раньше были людьми; их ступни утонули в черной земле, тела скрючились в тщетной попытке сбежать, спастись, а лица неотрывно смотрели в центр, не в силах отвернуться.

Тела усохли. Плоть сгнила. Они умирали медленно. В мучениях. В страхе. И остался лишь адский пейзаж, лишенный света, лишенный всяких звуков.

Кроме характерного бульканья.

Я оглянулась и увидела, как Лиетт, привалившуюся к стене, тошнит на дорогу, как она дрожит и судорожно вдыхает воздух между приступами.

– И как мы там поживаем? – поинтересовалась я.

– Погоди чуть… – Лиетт, не поднимая головы, вскинула руку. – Я сейчас… – Если она хотела сказать что-то кроме «выблюю все, что съела за последние пару суток», можно смело назвать ее врунишкой. – Что… что тут стряслось?!

– Призыв, – ответила я. – Не самый лучший.


Конечно, они не считались благим делом. Вскрыть между мирами рану – мягко выражаясь, искусство неточное. Интуитивная, животная магия, даже в случае успеха оставлявшая язвы – язвы, которые вызывали у большинства приличных людей, включая Лиетт, вот такую реакцию.

Мне, впрочем, было плевать. В первый раз все равно воняло куда хуже.

– Что?! – Лиетт, пошатываясь, встала рядом, вытерла рот платком. – Они на такое способны?

– Один из них, – пробормотала я, рассматривая застывший во времени ужас. – Его зовут Вратами не потому, что он любит придерживать дамам дверь.

– И… и что же он призвал?

Я не хотела отвечать. В хороших руках призыв может быть довольно безобидным – ну, по крайней мере, если безобидными окажутся губительные существа из иного мира, которых вытащили в наш. Иногда это стрекоза с крыльями из витражного стекла, иногда – кошка с шестью лапами и человеческими глазами, иногда – человекоподобное создание, которое умеет взрываться.

Но не в этом случае. Потому что руки Враки – не хорошие.

И если ты слышала о Заговоре против Короны, ты знаешь и его имя. А значит – и слухи.

Он – Дарование, как говорят, рожденный любимцем Госпожи Негоциант, которому не нужно платить за силу Меной. Говорят, он и создал Заговор, призвав в наш мир черных духов. Говорят, он выпотрошил свою фаворитку за то, что она недостаточно громко ему аплодировала во время дружеской дуэли. Говорят, он…

Ну, о нем многое говорят, но я не всему верю.

Тому, кто знает его, известно, что это все лишь россказни.

А еще – что правда намного хуже.

– Что бы ни явилось, – произнесла Лиетт, указывая вдаль, – оно было огромным.

На другой стороне площади стоял симпатичный маленький домик, который определенно был бы куда симпатичнее без здоровенной сраной дыры в стене. Сквозь нее виднелась разгромленная кухня. За ней – еще одна дыра в следующем доме, и так далее, вплоть до крепостной стены, сквозь которую тоже, удирая, пробилось нечто.

Кровь застыла в жилах – и отнюдь не от вида разрушений. Щербатые разрывы и раздробленные доски я могла бы объяснить чем угодно. Однако эти дыры были выгнутыми, гладкими, словно дерево и камень, ужаснувшись увиденному, по собственной воле отчаянно спешили убраться с его пути.

И на это способно лишь одно создание.

Ну ни хера ж. Я знала, что Заговор опрометчив. Знала, что Враки отчаян.

Но даже представить, сука, не могла, что он способен призвать Скрата.

Если б меня спросили, что они такое или почему мысль о том, что один из них теперь шляется по Шраму, вызвала у меня желание развернуться и бежать что есть сил в противоположном направлении, я не ответила бы.

Просто обвела бы рукой его творение – превращенных в деревца людей, ужасающее совершенство разрухи вокруг и то, как все живое стремилось спастись от его явления, – и любой здравомыслящий человек не стал бы повторять вопрос.

– Не может быть.

Как выяснилось, здравомыслие тут было редкостью. Лиетт, справившись с тошнотой и со страхом, осторожно подкралась к месту призыва. Держась подальше от мертвецов – и явно избегая их пустых взглядов, – она принялась изучать руины.

– Не похоже ни на один вид магии, о котором я читала, – прошептала Лиетт. – Чего этим добивались?

– Ничего, – отозвалась я. – Что-то пошло не так.

– Например?

Ответить ей я не могла. Не могла объяснить, что раз Скрат сбежал, значит, призыв не сработал как надо и Враки утратил над ним власть. Не могла ей ничего рассказать, ведь если она спросит, откуда я это знаю, после моего ответа она больше никогда не захочет взглянуть мне в глаза.

– Слишком много лишних жертв, – наконец нашлась я. – Выполненный правильно призыв будет чист. Относительно чист, во всяком случае. – Я прошла между мертвецами, разглядывая почерневшую, гладкую землю. – Но призыв существа столь внушительного требует колоссального количества магии. Магии, которой не обладает даже Враки.

– Вероятно, он использовал концентрирующий объект.

– Почему ты так решила?

– Потому что только что его нашла.

Лиетт держала в руках то, что прежде было обелиском. Или его подобием. Теперь он раскололся на три части и стал бесполезен, однако раньше был средоточием, редкой вещицей, способной усиливать чары. Однако в приличных местах вроде Империума их не встретить. Лишь там, где магию не отшлифовали, среди шаманов, знахарей и…

– Обитель, – прошептала я. И указала на письмена, вырубленные в камне. – Он из Обители. Это их безумные религиозные бредни.

– Давай не будем спешить с выводами? – нахмурилась Лиетт. – Религиозное не обязательно значит безумное. – Она задумчиво хмыкнула, изучая письмена. – Впрочем, здесь безусловно произошла какая-то извращенная херня. Обитель не расстается со своими сокровищами добровольно. Можно сказать, вообще не расстается.

– Значит, за ними придут. – Я забрала у Лиетт осколки, спрятала их в сумку. – А это прекрасная причина убраться, пока они не…

Лиетт меня не слушала. Даже в мою сторону не смотрела. И то, что она делала, заставляло скучать по тем временам, когда она, согнувшись пополам, блевала.

Лиетт подошла к человеку, высокому деревоподобному мертвецу. Сняла с пояса чернильницу, вытащила из волос перо. Обмакнула его в чернила, присматриваясь к лицу, выискивая подходящее место.

– Нет, – с нажимом произнесла я, догадавшись, что она удумала. – Мертвопись – дело дурное и без того, что эти трупы изуродованы немыслимой, неизвестной магией.

– Именно поэтому и стоит выяснить, – отозвалась Лиетт, выбрав место на щеке. – Мы еще никогда не сталкивались с такой магией. Мы должны узнать, как она работает. Рассказать могут лишь мертвые.