Счастливые сестры Тосканы

Посвящается

Дитеру и Иоганне





© И. Б. Русакова, перевод, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2020

Издательство Иностранка®





Пролог




Давным-давно в Италии, в тосканской деревушке Треспиано, жила семья Фонтана, и было у них две дочери: Филомена и Мария. Старшая сестра возненавидела младшую, едва лишь впервые увидела, как мама с любовью укачивает новорожденную на руках.

Детская ревность расцвела пышным цветом, когда обе девочки выросли и стали девушками. Младшая, Мария, была чудо как хороша, и неудивительно, что Козимо, дружок Филомены, заглядывался на нее. Мария старалась не подпускать Козимо к себе и всячески показывала, что ей неприятны его заигрывания, но блудливый парень никак не унимался.

Однажды Филомена предупредила Марию: «Имей в виду, если ты уведешь у меня жениха, я прокляну навеки не только тебя, но и всех младших сестер в нашем роду». Вскоре после этого Козимо отправился на пикник вместе с семьей Фонтана. Он подстерег Марию возле реки, где, как ему казалось, их никто не увидит, схватил девушку и стал насильно ее целовать. Филомена появилась на берегу раньше, чем Мария смогла вырваться из объятий Козимо, и видела только сам поцелуй. Она подняла с земли камень и бросила его в сестру. Камень попал Марии прямо в глаз. В результате глаз перестал видеть, а веко опустилось навсегда. Бедняжка потеряла привлекательность и до конца жизни осталась одинокой.

Трудно сказать, является то простым совпадением или же проклятие Филомены действительно работает, однако с тех пор ни одна из младших дочерей в роду Фонтана действительно так и не нашла свою любовь, не вышла замуж и не родила детей. Это продолжается и поныне, хотя с того дня миновало уже больше двухсот лет.





Глава 1

Эмилия




Наши дни, Бруклин

Семьдесят две трубочки, приготовленные для сицилийского десерта канноли, остужаются на стеллаже. Я выжимаю сок из надрезанных мараскиновых вишен и аккуратно обмакиваю их в сливки, тертый сыр рикотта и сахарную пудру. Через слегка запотевшее прямоугольное стекло в кухонной двери можно подсмотреть, что происходит в магазине. Этим утром, как и всегда по вторникам, в «Пекарне-кулинарии Луккези» нет покупателей. Моя бабушка, Роза Луккези, урожденная Фонтана, стоит за прилавком: перебирает оливки и раскладывает в контейнеры из нержавеющей стали сладкие перцы, фаршированные сыром фета.

Мой отец входит в двустворчатые двери, удерживая на руке поднос с прошутто. Перекладывает ее большими щипцами в холодильную камеру, соорудив внушительную горку между панчеттой и капиколой.

У входа в магазин, за кассой, – моя старшая сестра Дария. Она облокотилась о прилавок со сладостями и набирает что-то в телефоне. Наверняка пишет одной из своих многочисленных подружек и, скорее всего, жалуется на мужа Донни или на девочек. Из колонок льется «That’s amore» в исполнении Дина Мартина – последнее напоминание о моем покойном nonno Alberto[1]. Дедушка настаивал на том, что в его пекарне-кулинарии должна звучать итальянская музыка, потому что это создает атмосферу аутентичности. И не важно, что «That’s amore» – американская песня и поет ее американский певец. Я ничего не имею против музыкальных пристрастий деда, за исключением того, что весь наш итальянский репертуар состоит из тридцати трех песен, которые я давно выучила наизусть и могу спеть слово в слово даже во сне.

Я снова переключаюсь на канноли и вдавливаю крем в шесть дюжин вафельных трубочек.

Музыка постепенно стихает, аромат пирожных испаряется… Я мысленно переношусь в Англию, в графство Сомерсет, и погружаюсь в выдуманную мной историю…

«Она ждала его на пирсе Кливдон и смотрела на море. Водная гладь золотилась в лучах заходящего солнца. Кто-то позвал ее по имени. Она обернулась в надежде увидеть своего возлюбленного. Но нет, в тени деревьев стоял ее бывший…»

И тут на стене рядом со мной громко звякает колокольчик. Вздрогнув от неожиданности, я быстро надеваю очки и смотрю в окно кухни.

В магазин входит миссис Фортино с букетом из оранжевых и желтых гербер. Седые волосы cтянуты на затылке в гладкий пучок, бежевые слаксы подчеркивают стройную фигуру. Мой отец, который стоит за мясным прилавком, выпрямляется во весь свой рост – пять футов десять дюймов – и втягивает выпирающий из-под фартука живот. Бабушка наблюдает за ними и при этом морщится так, будто хлебнула уксуса.

– Buongiorno, Rosa[2], – щебечет миссис Фортино и шагает мимо прилавка с кулинарией.

Бабушка отворачивается и бурчит:

– Puttana.

Путанами в Италии называют распутных женщин.

Миссис Фортино направляется к зеркалу. Она всегда прихорашивается, прежде чем пройти к мясному прилавку отца. Я отступаю на шаг, чтобы покупательница не заметила, что я вижу ее, а миссис Фортино тщательно проверяет, не размазана ли розовая – в тон блузки – помада, и приглаживает волосы. Убедившись, что все в полном порядке, она разворачивается лицом к мясному прилавку и улыбается.


– Это тебе, Лео, – говорит миссис Фортино и протягивает моему отцу букет.

Бабушка хмыкает, и вид у нее при этом весьма недовольный… Так дикая гусыня шипит на любого, кто осмелится взглянуть на ее птенца. И не важно, что в данном случае птенец – это ее шестидесятишестилетний зять, который вот уже почти тридцать лет вдовец.

Мой лысеющий папа принимает букет и краснеет. Он благодарит миссис Фортино, как это бывает каждую неделю, а сам поглядывает на бабушку. Бабушка спокойно, словно бы вообще ничего не замечая, перемешивает маринованные грибы.

– Хорошего дня, Лео. – Миссис Фортино мило улыбается и машет отцу ладошкой.

– И тебе тоже, Вирджиния.

Отец нащупывает рукой вазу под прилавком, а сам, не отрываясь, смотрит вслед миссис Фортино. У меня в груди щемит от жалости к ним обоим.

Снова звякает колокольчик. В магазин не спеша входит высокий мужчина. Он уже заходил к нам на прошлой неделе и тогда купил дюжину канноли. Этакий элегантный красавчик, такого скорее встретишь в Беверли-Хиллз, а не у нас в Бруклине. Он говорит с отцом и бабушкой, а я пригибаюсь у двери и слышу только обрывки их беседы.

– Бесспорно, самые лучшие канноли в Нью-Йорке. – (Я невольно потихоньку хихикаю и напрягаю слух.) – На прошлой неделе я купил дюжину для одного мероприятия, которое проводилось в нашем банке. Так все коллеги в полном восторге, до сих пор вспоминают, какая это была вкуснятина.

– Для нас это лучшая похвала, – отвечает отец. – Мы соблюдаем традиции. «Пекарня-кулинария Луккези» открылась еще в пятьдесят девятом году. Здесь все готовят по традиционным рецептам и исключительно из натуральных продуктов.

– Да, это чувствуется! А могу я лично поблагодарить пекаря?

Я выпрямляюсь. За последние десять лет никто из покупателей не проявлял желания встретиться со мной и уж тем более поблагодарить.

– Роза, – обращается отец к бабушке, – тебя не затруднит позвать Эмилию?

– О боже!.. – выдыхаю я.

Я сдергиваю сетку, освободив хвост густых каштановых волос, и жалею о том, что утром не вымыла голову. Дрожащими от волнения руками развязываю фартук и поправляю очки. Потом инстинктивно прикладываю палец к нижней губе.

Прошло уже почти двадцать лет, и шрам, не толще нитки, за это время стал гладким и бледным. Но он никуда не делся, и я постоянно помню про него.

Двустворчатые двери из нержавеющей стали распахиваются, и в кухню входит бабушка Роза, невысокая и крепкая.

– Одну коробку канноли. Presto[3], – угрожающим тоном распоряжается она и поджимает губы.

– Sì, nonna[4]. Хорошая идея.

Я быстро укладываю три свежеприготовленные трубочки в коробку и направляюсь к дверям, но она выхватывает у меня коробку:

– Возвращайся к работе. Тебе есть чем заняться.

– Но, бабушка, этот покупатель хотел меня видеть…

– Он деловой человек. Ни к чему попусту тратить его время.

И Роза уходит из кухни.

Я с отвисшей челюстью смотрю ей вслед, пока створки дверей не перестают раскачиваться, а потом слышу бабушкин голос:

– Мне очень жаль, но пекарь сегодня ушел пораньше.

Я отшатываюсь от двери. Какого черта?! Я ведь не думала ни о чем таком. Не строила никаких планов относительно этого красавчика: я же не настолько наивна. Мне просто хотелось услышать, как человек от души хвалит мои пирожные – только и всего. А бабушка посмела лишить меня даже этой маленькой радости!

Через окно кухни я вижу, как этот мужчина беседует с Дарией, а потом покупает бутылку итальянской газировки «Бравацци». Покупатель берет у бабушки маленькую белую коробку, которую ему должна была вручить я, и, судя по всему, снова превозносит мои трубочки.

Все, хватит! Плевать, что скажет бабушка или как это будет выглядеть со стороны. Я сейчас к ним выйду.

И только я снимаю фартук, как сестра бросает взгляд в окно кухни. Она не может меня видеть, но я уверена: Дария знает, что я за ними наблюдаю. Она медленно и едва заметно качает головой: «Нет, Эмилия, не надо».

Я отступаю назад. Меня как будто под дых ударили. Прислоняюсь спиной к стене и закрываю глаза. Дария просто хочет защитить меня от гнева Розы. Я младшая дочь в семье Фонтана. По мнению бабушки, нет никакого смысла тратить на меня время этого благородного любителя канноли. Я ведь абсолютно точно никогда не встречу свою любовь: фамильное проклятие действует.





Глава 2

Эмилия




Эмвилл – так я называю свою квартирку в трехэтажном доме на Семьдесят второй улице – находится в четырех кварталах от пекарни на Двадцатой авеню. Сегодня я, как обычно, иду пешком и несу сумку с пирожными. Солнце в конце августа уже не так жарит, и чувствуется, что лето клонится к закату.

Бенсонхёрст скромно приткнулся между Кони-Айлендом и Бей-Ридж, более благородными районами Бруклина. В детстве я мечтала о том, как уеду из этой скучной этнической общины в какое-нибудь более привлекательное место. Но в Бенсонхёрсте живут все мои родные, начиная с бабушек и дедушек. Я уже не говорю о тысячах итальянцев, которые обосновались здесь в двадцатые годы прошлого века. Когда-то этот район Бруклина назывался Маленькая Италия, у нас здесь даже снимали кинофильм «Лихорадка субботнего вечера». Сегодня все изменилось. На каждый итальянский ресторан или магазин приходится либо русская пекарня, либо еврейская кулинария, либо китайский ресторан. Бабушка называет это invadenza – вторжение.