Сапер

– Все тебе расскажи, – ответила она, подходя ко мне. – На свидание пришла, не прогонишь?

– Смотрю, не с пустыми руками, – заметил я сверток у нее в руке.

– Приходится самой обо всем беспокоиться, раз никто инициативу не проявляет, – улыбнулась она.

Рыжая и правда взяла с собой свернутую плащ-палатку, котелок с едой и термос.

– Свидание – это отлично! – усталость мигом сняло как рукой.

– Давай, устраивайся, а я пока тоже схожу к ручейку.

Пока Вера плескалась в темноте, я быстро разложил плащ-палатку, посмотрел в котелок – каша с тушенкой. Нет, когда только успела? В свертке лежали еще и два вафельных полотенца.

– Очень кстати! – Рыжая выхватила у меня из рук одно из полотенец, начала вытирать мокрые волосы. Влажная гимнастерка так обтянула ее тело, что я забыл, как дышать.

– Закрой рот, муха залетит! – тихо засмеялась Вера, садясь рядом со мной. При этом она коснулась меня тугой грудью, и я потерял над собой контроль. Обнял ее, впился поцелуем в губы. Вера охнула, схватила меня за шею. Теперь уже про себя ахнул я – ранки под повязкой отозвались резкой болью. Но странным образом это мне совсем не помешало. И даже придало ускорение.

Потом мы ужинали. При свете луны. Я все никак не мог отдышаться, вяло ковырял кашу. Шея продолжала болеть, повязка сзади пропиталась кровью.

– Завтра все болтать про нас будут. – Рыжая прижалась ко мне, тоже отставила миску.

– Завтра всем не до нас будет, – ответил я. – Тут бы выжить, а в таком деле чужие амуры – не самое главное. Так что не переживай.

Я замолчал, глядя в небо. Тучи, набежавшие недавно, пропали, над нами раскинулся огромный Млечный Путь.

– Боже мой, сколько же там звезд? – удивилась Вера.

– Шум Млечного Пути затих, рассеялся в ночи, – вспомнил я стих в тему. – Они стояли у ворот, где Петр хранит ключи…

– Кто это? Бунин? Брюсов? А нет, наверное, Федор Сологуб, его слог.

Я удивленно посмотрел на Веру.

– Ты знаешь всех поэтов серебряного века?

– Не всех, конечно. Увлекалась в молодости. У наших соседей была огромная библиотека, брала у них книги. Представляешь, у них была книга с автографом Маяковского! Так чьи стихи? Я же угадала? Это Сологуб? – пыталась допытаться она.

– Нет, Киплинг.

– Ого, ты читал Киплинга?

Что тут странного? Стихи Киплинга у нас в лагерной библиотеке были, довоенное еще издание. Наверное, кто-то из сидельцев, уходя на волю, оставил. Значит, то, что Платона читал, не удивительно, а что Киплинга – очень даже.

– Да, были учителя, – я еще раз посмотрел на загадочно мерцающий Млечный Путь, положил голову на колени Веры. И не заметил, как уснул.





* * *


Только начало светать, а мы уже почти собрались. Нечего тут делать, на этой дороге между нашими и немцами. Я залез в кабину, достал чемоданчик. Пока санитары грузили и кормили раненых, посчитал деньги. Так, тут у нас самый крупняк – пятьдесят марок, красно-желтые купюры, с которых с укором смотрит неизвестная тетка в платке. Этих четыре пачки. Зеленоватых двадцаток с нечесаным худым мужиком – семь пачек. И еще пятнадцать пачек желтоватых пятерок, на которых было аж по два портрета: слева хитрый мужик, явно начальник, смотрел на простоватого хлопца с молотком, который был изображен на правом портрете, наверное, думая, как обдурить работягу. Сорок с лишним тысяч, целое состояние.

– Товарищ лейтенант… – К машине подошел Юра с большим серым конвертом в руках. Я быстро захлопнул крышку чемоданчика, вопросительно посмотрел на санитара.

– Вот, отмыл наконец, – подал он мне пакет. – А то весь был заляпан кровью, мозгами…

– Ну и как тебе арийские мозги, Юр?

– Да ничем не отличаются от наших.

– Вот поэтому нацизм – полная херня. Ладно, спасибо, иди.

Я вскрыл конверт, достал документы. По ним выходило, что штандартенфюрер Пауль Блобель, который сейчас кормил рыб, – командир зондер-команды 4а айнзацгруппы С, а денежки предназначались для выплат премиальных эсэсовцам и местным помощникам. Читать эти километровой длины слова на немецком у меня выходило не очень-то хорошо, но вроде так получалось. Материал там был убойный: Берлин устанавливал лимиты, сколько евреев должно быть уничтожено в треугольнике Ровно – Броды – Луцк. По всему выходило, что немцы очень даже хорошо осведомлены о населении возле новой границы.

Ладно, наши с этими документами получше меня разберутся. Что этот туз делал на глухой дороге, теперь уже, наверное, никому известно не будет.

Спрятал бумаги и деньги в чемоданчик, вытер руки ветошью: после такого аж помыться захотелось.

Дверца открылась, в кабину запрыгнула Вера. Я невольно улыбнулся, вспоминая происшедшее ночью. Конечно, никаких объятий и поцелуев на виду у всех никто из нас и не подумал демонстрировать, так, пожала руку, но и от этого простого жеста на душе потеплело. Эх, кабы не война! Что с тобой сталось в тот раз, Верочка? Дошла до конца в высоких чинах и стала профессоршей? Погибла в разбомбленном санитарном поезде? Кто ж теперь знает? Но я приложу все силы, чтобы ты осталась живой. И желательно рядом со мной.






* * *


То, что фронт приближается, стало ясно по усиливавшемуся грохоту. Бухали гаубицы, стреляли танки… То тут, то там стали появляться воронки. Пора было тормозить. Я помигал фарами Николаю, едущему впереди, мы остановились в небольшом прореженном лесочке.

На его опушке паслись привязанные к колышкам козы. Похоже, животных выстрелы совсем уже не пугали – они флегматично жевали траву.

Я выскочил из кабины, схватив бинокль, махнув рукой Николаю, пробежал вперед.

Перед нами был луг. Наверное, местное население выгоняло сюда кроме коз всяких коровок и овечек. Сейчас здесь было пусто. Почти пусто. Два сгоревших Т-26, один из которых упирался в завалившийся на правый бок «ганомаг». Таранил, что ли? Разбитая полуторка и раздавленная сорокопятка. То есть похоронная команда уже поработала, а ремонтники и трофейщики – еще нет. А в остальном – ничего. И никого.

– Как-то подозрительно даже, – прошептал Николай и шикнул на шумного Юру, что устраивался рядом с пулеметом.

– Вон туда посмотри, – ответил я, ткнув пальцем в сторону танков.

За лугом виднелась рощица. Немалая такая, местами с выломанными деревьями, кое-где с подпалинами. Но тоже ничего интересного. Интересное, оно за рощей было. Там стояли немцы. Похоже, не первый день уже. И огневые позиции были оборудованы, и блиндажи. Все по ниточке, как у немчуры принято. Чуть левее стояла неполная батарея 75-миллиметровых пушек. Пять штук. Шестой не было. Видать, где-то по дороге потерялась. Аккуратно были уложены снарядные ящики, сверху замаскированные сеткой.

Окопы тоже по всем правилам отрыты, глина на брустверах почти высохла, точно не первый день торчат. Где-то и пулеметные гнезда есть, куда без них? Вот только не видно их отсюда. Надо бы рассмотреть, что там и как. Без разведки нельзя. А вот кого послать, непонятно. Мое упущение. За сколько дней надо было узнать, с кем иду. Вот так, Петя, лейтенантом записался, а ведешь себя как рядовой. Хорошо, по именам хоть запомнил, а то ведь некоторые и через месяц всех своих подчиненных «эй, ты» зовут. Если доживают этот месяц, конечно, а не ложатся в землю в первой же атаке.

– Эх, танкистов жалко… – К нашей дружной компании подполз Оганесян.

Мехводу стало получше, последний отрезок он рулил вполне бодро, остановок не просил. Вот мелкий армянин, а крепкий. Правильно сказано – гвозди бы делать из этих людей.

Я почесал в затылке. Ладно, с разведкой разберемся. А что наши? Вон они, за полем. По-военному, так совсем рядом, и километра нет между первыми линиями окопов. Тоже зарылись по самое не могу, отсюда и не видно ничего. Можно, конечно, предположить, что где стоит, а только что нам с этого? Нам бы вот этих пройти, что перед нами спины показывают, а с теми, что в лицо смотрят, как-нибудь разберемся.

Только дорога через поле перекрыта. Хорошо так ее немцы перегородили. Да и будь она открыта, проехать по ней мы бы не успели – и пулеметы подключатся, да и пушки могут успеть пальнуть по разочку. Мало не покажется, все поляжем на этом поле. Дуриком не пройти никак.

– Ну что, Коля, – повернулся я к лежащему молча водителю, – давай врубать заднюю, отъедем немного от греха подальше. До того поворота, пожалуй.





* * *


Разведчик нашелся среди раненых. Сам подошел после того, как мы отъехали назад.

– Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант? – услышал я голос у себя за спиной.

Обернувшись, я увидел пограничника, лет тридцати, с двумя треугольниками в петлицах. На голове повязка. Я молча кивнул. Не до церемоний, да и не люблю я это. Не на плацу стоим.

– Сержант Петленко, – представился он. – Я так понимаю, тащ лейтенант, мы в немцев уперлись?

– Это вы, сержант, почему решили? – спросил я, еще не понимая, к чему он клонит.

– Ну как же, – рассудительно начал он, – ехали ровненько, вдруг затормозили, но главный в колонне пошел в разведку с санитарами. А потом назад сдали и остановились. Значит, впереди немцы, а вы думаете, как их пройти.

– Все правильно, Петленко. Но вы же не затем обратились, чтобы показать мне свои дедуктивные способности? – Слово диковинное, из рассказов про сыщика Холмса, я его поначалу долго запоминал. Сержант не удивился, наверное, тоже книжки читал.

– Позвольте я в разведку схожу. Не сомневайтесь, пройду туда и назад, ни одна гадина не заметит. – Он помолчал и добавил: – Меня даже собаки не трогают, не переживайте.

– Предположим, собак на передовой не густо, – заметил я. – А с головой что?

– Да приложило вот, звенит черепушка, но я схожу, будьте уверены!

Что поделаешь, выбирать не из кого. Темнит этот сержант насчет своего ранения, храбрится. Не просто так его не пешком отправили, а в машину посадили. Ладно, у Веры потом спрошу.

– Для подстраховки возьми кого-нибудь.

– Не, товарищ старший лейтенант, я один привык. Да и кого тут брать? Я и сам не особо здоровый, а вокруг меня еще хуже.

– Давай, Петленко, иди. Особое внимание обрати на пулеметные гнезда, подходы к батарее, блиндажам…

– Да понимаю я все. Ждите, приду – расскажу… – Сержант развернулся, и через несколько секунд я уже его не видел. Даже бинокль не взял.





* * *