Санктуарий

Я пытаюсь вспомнить шефа Болта. Первым приходит на ум слово «большой». Вторым – «популярный». Третьим оказывается «чистый». Я тогда часто ездила на вызовы, но дела дальше этого никогда не продвигались. Я всегда подозревала, что Санктуарий решал вопрос о своих правонарушителях осторожными переговорами и весомыми пожертвованиями в фонд помощи полиции. Меньше бумаг, никаких пометок в личном деле – и все остаются друзьями.

– Я записал Джейкоба первым, – говорит Услужливый Коп, – потому что он лучший друг… был лучшим другом покойного. А это – девушка Дэниела. Или бывшая девушка, я не совсем уверен…

Он указывает на еще одно имя, Харпер Фенн, и за него я тоже зацепляюсь. Удивительно, сколько же я помню. Я проработала в этом районе двенадцать месяцев шесть лет назад, а ощущение такое, будто я знакома с половиной городка. Интересно, каково здесь жить?

Харпер Фенн, должно быть, дочка местной ведьмы. Интересно, странный магазинчик Сары Фенн так и остался на площади? Я запомнила ее, потому что девчонки вечно туда забегали в поисках приворотных зелий или увеличивающих грудь чар, или заклинаний, помогающих учиться. Фенн относилась к этому небрежно, и мне приходилось то и дело напоминать ей, что продажа ведьмовских продуктов имеет возрастные ограничения, точно так же, как спиртного и сигарет. Она вздыхала, обещала проверять удостоверения личности и заваривала мне мерзкий травяной чай. Милая дама, хоть и бестолковая, какими обычно и бывают все ведьмы с центральных улиц.

– Да это же малышка Мэгги Найт!

Удар между лопатками чуть не сшибает меня с ног. Одно дело добродушное похлопывание, и другое – рукоприкладство. Шеф Болт хоть и служит в органах правопорядка, но, похоже, плохо понимает границу между этими двумя вещами.

– Рада видеть вас, сэр.

Мясистая лапа отодвигает меня, чтобы подвергнуть осмотру. Хотя я сейчас старше него по чину, я все равно ежусь под его взглядом, словно забыла почистить скаутский значок. Глаза у него ярко-голубые и жесткие, словно его мамочка выбирала их на пуговичном развале.

– Похоже, тебя повысили с дежурств у кофейника, а, Мэгз? Наш город рад снова тебя видеть. Вот как оно бывает. Весь город скорбит. Дэниел был хороший парень, по-настоящему хороший. И законопослушный. Сколько раз он к нам приходил, они с Джейки зависали у него в комнате. Я горжусь, что другом моего сына был такой порядочный юноша.

Я представляю себе Дэниела и Джейки в его берлоге за всеми привычными развлечениями восемнадцатилетних парней: за кровавыми компьютерными стрелялками, под кайфом, лапающими подружек.

– Конечно, будут вопросы, Мэгз. Но давай договоримся. Дом пора было ремонтировать. Понятно, как начался пожар. Совершенно понятно, что ребята запаниковали. Даже трезвым как стеклышко можно неудачно упасть. Дэниелу просто чертовски не повезло. Он вроде как местный герой. Первоклассный квотербек, тренировал малышню. Ни к чему марать репутацию парня, который погиб вот так. Или втягивать в это еще кого-то.

Он снова стискивает мне плечо для пущей убедительности. Тэд меня предупреждает. Защищает своего собственного сыночка, а не только репутацию покойного Дэниела Уитмена. Я моментально пересматриваю свой взгляд на то, чем парни развлекались в свободное время: возможно, тяжелая наркота и немного больше, чем флирт со своими подружками. Что покажет токсикологический анализ и что окажется в крови Дэниела на момент смерти?

И тем не менее шеф был прав. Что бы Уитмен ни выпил, выкурил или вынюхал, не такое уж это и преступление. Это был просто бессмысленный несчастный случай, оборвавший жизнь какого-то несчастного спортсмена и напугавший всех подростков города. Да и босс хотел, чтобы я уже через неделю вернулась.

– Да, все понятно, – сказала я. – Просмотрю показания ребят и быстро закрою дело.





4

Эбигейл





Когда звонит телефон, у меня едва хватает сил выпростать руку из-под одеяла, чтобы его взять. Да и зачем мне это делать? Половина жителей Санктуария уже звонили со своими соболезнованиями, а вторая половина заставили мою кухню запеканками, кексами и горшочками с супом. Намерения у них добрые, но мне не хочется разговаривать или что-то есть – и больше никогда не захочется.

Мне хочется только спать. Потому что каждый раз, когда я просыпаюсь, я несколько дивных секунд думаю, что вынырнула из кошмара и Дэниел по-прежнему жив. Ужас наваливается – и с каждым разом все быстрее – когда я соображаю, что… нет… каким кошмаром стала моя жизнь. Но как же я жажду этих драгоценных секунд, когда ещё могу побыть счастливой.

Телефон не умолкает, пока я высвобождаю пальцы из рукава. На мне то же, в чем я была за ужином два дня назад: одежда, которую я надевала, когда Дэниел еще был жив. Вещи, к которым он прикоснулся, когда обнял меня перед моим уходом к Бриджит. Мне почему-то кажется, что на них остался его запах, хоть я и понимаю, что сейчас от них может пахнуть только моим собственным немытым телом.

Я тянусь к тумбочке за телефоном, опрокидывая стоящую там фотографию. Улыбающееся изображение Дэниела стукается об пол, и я начинаю безудержно рыдать.

Не имея сил поднять снимок, я прячусь под одеяло и закусываю уголок, чтобы не слышать собственных рыданий.

Весь вчерашний день я была словно на автопилоте. Мы с Майклом прямо от Бриджит поехали в больницу, но никакой надежды не было: мой мальчик умер еще до того, как его занесли в скорую. Майкл его опознал. Мне посоветовали не смотреть. А потом мы уехали домой.

Я подкрасила губы, брызнула на себя духами и сидела на диване всю ночь и все следующее утро, принимая посетителей. Я кивала и пожимала руки, протянутые с сочувствием. Говорила всем, что они так добры и что их соболезнования нам важны. И все это время мне хотелось только раскачиваться взад-вперед и орать им всем: «Убирайтесь, убирайтесь, убирайтесь!»

И вот они убрались. Даже Майкл уехал в Йель – срочные факультетские дела. И хотя я бесилась и требовала, чтобы он остался, теперь я была рада его отъезду: дома остались только я и Дэниел. Я и мои мысли о Дэниеле. И я хочу, чтобы так и было, всегда-всегда.

Вот только телефон не перестает звонить. Я поднимаю трубку, собираясь бросить ее обратно и оборвать звонок, но привычка заставляет меня прижать трубку к уху и произнести самым любезным голосом профессорской супруги: «Дом Уитменов, Эбигейл у телефона».

И слушаю вежливый сухой голос, который говорит, что «есть одна деталь», которую они хотели бы «прояснить, если можно».

Очнулась я, когда кто-то пытался вырвать трубку из моих пальцев.

– Отпусти, Эбигейл. Эби!

У моей кровати Бриджит. Это она отбирает у меня трубку. Я сопротивляюсь, не хочу отпускать. Мне хочется колотить ею себе о голову, пока не потеряю сознание. Это прогнало бы боль, потому что я знаю: ничто другое не поможет. Ничто и никогда эту боль не прекратит.

Кто-то кричит: «Заткнись, заткнись, как ты смеешь, заткнись!»

Это я.

Бриджит говорит в трубку: «Извините, сейчас неподходящий момент…»

А потом она вопросительно смотрит на трубку – и кладет ее.


– Там никого нет, – говорит она. – Эбигейл, что это было? Ты как?

Мой малыш. Бедный, бедный мой малыш.

Я резко бью по телефону, и он ударяется о стену. Мне это нравится. Приносит облегчение. Я тянусь за тем, что стоит рядом: один из футбольных кубков Дэниела, блестящий и тяжелый. Ярость придала мне силы, и я впечатываю его в тумбочку, надеясь, что стеклянная столешница разобьется вдребезги, но она не разбивается. Я бью снова, сильнее.

Если я что-то не сломаю, сломаюсь я.

И я ломаюсь. Я роняю кубок, зарываюсь под одеяло и плачу так, что меня вот-вот разорвет.

Бриджит пытается завладеть моим вниманием, вернуть в мир, где мой сын мертв, а кто-то звонит мне, чтобы облить его грязью.

– Эби, что происходит?

Я пытаюсь сопротивляться, но Бриджит сильная. Она тянет меня ближе к себе, переворачивает – и отшатывается. Она никогда не видела меня такой. Или много лет не видела.

– Оставь меня в покое! – молю я.

Недавний выброс адреналина сошел на нет, оставив меня вялой и обессилевшей.

– Тебе надо поесть, принять душ. Только самое основное. Пошли.

Она включает обжигающе горячий душ. Поднимает меня с постели, помогает раздеться, даже сует руки в кабинку и намыливает мне голову, словно я маленькая. Так я мыла Дэна, когда он был малышом. Я приваливаюсь к стеклянной стенке, слишком измученная, чтобы плакать.

Бриджит приготовила мне одежду, и это такая материнская забота, что у меня ноги подламываются. Так и я выкладывала Дэну на кровать чистое белье, готовила спортивный костюм в день матча.

– Я буду внизу, – говорит она. – Сара приготовила салат с цуккини, твой любимый. Одевайся и приходи ко мне.

И она права. Мне полегчало после душа. После того, как я нанесла макияж на лицо. Уложила волосы. Я снова стала Эбигейл Уитмен. Я надеваю мягкую одежду так, словно это – прочнейшая броня. Потому что я запомнила этот звонок. Этот размеренный голос, произносящий ложь так обыденно, словно зачитывая список продуктов. И мой крик. Даже когда я услышала, что трубку повесили, я продолжала кричать, не могла остановиться.

Дэниела нет – но я ему все равно нужна.

Бриджит ни о чем не спрашивает, пока я не наедаюсь, отодвигая салатницу. К ней Сара привязала бирку, написав своим округлым почерком: «Люблю тебя и сделаю все, ты только скажи, С». Я тереблю записку, пересказывая Бриджит то, что сказал мне голос в телефоне. Слова застревают в горле.

– Это был репортер, я не разобрала откуда, с ужасными вопросами. Дэн употреблял наркотики? Пил? Были ли на вечеринке наркотики и спиртное? А потом… Глупости. Гадости, – мне приходится остановиться, чтобы взять себя в руки. – Какая-то чушь насчет показа порно на вечеринке.

Едва эти слова слетели у меня с языка, как я уже жалею, что сказала про это. Но, с другой стороны, если репортеры знают, то, конечно, и полгорода тоже. Уверена, что Черил соберет все сплетни, гуляющие по школе, и передаст их Бриджит за ужином. Еще пара часов – и моя подруга будет знать больше, чем я.

– Порно?

Бриджит недоумевает. Она бывает такой простушкой – как ее глуповатая дочка. Наверное, она впервые рада, что Иззи изгой и не получила приглашения на вечеринку, которую местный телеканал уже назвал «кошмаром любого родителя».

– Оказывается, несколько ребят сказали копам, что на стену спроецировали кое-что. И не просто выбранное наугад порно: съемку Дэниела с девицей.

– С девицей? Дэниела с Харпер?

– Откуда мне знать. Просто какие-то ребята сказали какую-то чепуху. Ребята, которые были пьяны и находились в здании, полном дыма, Бога ради!

– Звучит…

У Бриджит нет слов. Не знаю, существуют ли вообще слова, чтобы описать происходящее. И вдруг я уже не горюю – я в ярости.

– Та журналистка сказала, что просто «следит за ходом расследования». Какого расследования? Тэд Болт стоял со мной, пока Майкл опознавал тело нашего сына, и обещал позаботиться, чтобы следователь от штата быстро составил доклад и оставил нас в покое. И вот теперь кто-то начал копаться в грязном белье. Разве мало того, что его больше нет? Моего малыша больше нет…

И я снова срываюсь. Слезы. Сопли. Меня трясет. Полный набор. Я теперь всегда буду так жить? Мечась от горя к ярости и обратно? Без передышек. Получая удары снова и снова, со всех сторон.

Бриджит кладет руку мне на спину и обводит взглядом мой пустой дом.

– А где же Майкл?

– Совещание на факультете. Вечером вернется. Работа поможет ему держаться.

Или так он мне сказал. А я заорала, что наш единственный ребенок мертв и пусть его совещание катится к чертям, но он все равно поехал.

Может, это и правда ему поможет. Я не должна обижаться из-за того, что он может сбежать, утопить горе в работе. А у меня такой отдушины нет: ведь я перестала преподавать, когда мы поженились.

И только тут я понимаю – по-настоящему понимаю – сколько же я потеряла. Мужа, которого я вижу только в выходные. Карьеру, которую я бросила. И все это мне всегда компенсировал Дэниел.

А теперь у меня нет ничего. Вообще ничего.

И какой-то следователь решил извалять моего сына в грязи, когда он еще даже не в могиле!

Я этого не допущу.

Я начинаю искать сумочку и ключи от машины.