Самая темная ночь

– Прошу прощения, – пробормотала Нина, сама удивившись, что вспомнила о хороших манерах посреди этого кошмара.

– Ты не виновата, дорогая, – улыбнулась пожилая женщина и потрепала Нину по руке. – Сможешь выглянуть наружу?

– Попробую.

Повернуться, не растолкав всех вокруг, здесь было невозможно, но Нине все же удалось добраться до стенки вагона. Сквозь щели между досками проникал свежий воздух. Доски были грубо оструганные и пахли хлевом.

Нина постаралась не думать о судьбе животных, которых здесь перевозили до них.

– Почти ничего не видно, – сказала она, и это была правда – перед глазами мелькали деревья и скалистые склоны. – Судя по солнцу, мы едем на север.

Свое место у дверей она потеряла, когда понадобилось опорожнить мочевой пузырь – Нина кое-как пробралась в конец вагона и обнаружила, что туалетом здесь служит бочка высотой меньше метра. Женщины, стоявшие в тесноте вокруг, отвели глаза, когда она справляла нужду, а некоторые ободряюще улыбнулись ей, едва она закончила.

Они не потеряли человечности. Эти люди знали, как важно сохранить хоть капельку достоинства, которого их пытались лишить.

Ей удалось немного отодвинуться от вонючей бочки, но пожилая женщина уже заняла ее место в углу вагона, а Нина не могла лишить ее этого крошечного свободного пространства и возможности перехватить хоть немного свежего воздуха.

– Вы не знаете, куда нас везут?

Девушку, совсем молодую и хорошенькую, которая задала этот вопрос, Нина раньше не видела – возможно, она была из другого барака, как и та пожилая женщина. В любом случае, в рабочих kommandos Нина ее не встречала.

Она покачала в ответ головой, размышляя, стоит ли представиться. Нужно ли тешить себя политессом или это будет как соль на рану?

– Нет, – сказала Нина, отложив вопрос знакомства до лучших времен. – Но думаю, нас доставят в трудовой лагерь. По крайней мере, ходили такие слухи.

– Я тоже так думаю. В моем лагере в Виченце было много мужчин – солдаты, которые попали в плен в прошлом году. Их родственникам отправили уведомления о том, что они переведены в трудовой лагерь.

– Ну вот, видите, – кивнула Нина, при этом ей показалось, что девушка говорила как-то неуверенно.

– Но те солдаты не были евреями.

– Наверняка, – согласилась Нина. – Однако немцам нужна рабочая сила, а мы с вами обе молодые и здоровые.

– Да. Вот только… – Девушка посмотрела вниз, и Нина проследила за ее взглядом.

Как она не заметила этого раньше? Ее собеседница была беременна. Судя по всему, на последних месяцах – такой живот уже не спрячешь. На хорошеньком личике отразилось отчаяние, а Нина, как ни старалась, не смогла найти слов утешения.

Тогда она просто взяла эту молодую женщину за руку – крепко, как держат ручку ребенка, когда переходят с ним дорогу. И постаралась вспомнить, как нужно молиться.





Глава 27




Поезд ехал без остановок весь день, всю ночь и еще один день, а когда солнце зашло во второй раз, Нина уже не могла думать ни о чем, кроме сводившей с ума жажды. За это время она переместилась к стенке вагона в хаотическом медленном движении, как камень, уносимый ледяным оползнем, и однажды – час назад или, может быть, день? – увидела несколько дрожащих капель воды на дверных болтах. Дыхание запертых женщин сконденсировалось за время пути.

Дистиллированный страх.

Нина слизнула капли с металла, но они не смогли унять пожар в пересохшем горле. Скоро здесь все умрут. Человек может голодать неделями, но без воды не проживет и нескольких дней.

Самые старые и больные больше не могли стоять. Им кое-как освободили место в середине вагона, они сели тесной кучкой на пол и поначалу переговаривались, молились и плакали; их голоса сливались в мучительной жалобной элегии. Но сейчас они умолкли, хор обессилел от жажды и стих. В вагоне никто не разговаривал уже несколько часов.

На утро третьего дня поезд остановился. Двери открылись.

Впереди простиралась голая равнина – невозделанные поля, над которыми то здесь, то там торчали скелеты чахлых деревьев, тянулись до горизонта. В нескольких метрах от железной дороги стоял дом – так близко, что там, наверное, дребезжали стекла, когда мимо проходили поезда. Обитатели дома, судя по всему, давно его покинули, сад разросся и одичал, но посреди двора работал питьевой фонтанчик. И этот плеск воды вдруг показался Нине таким неуместным, почти непристойным, что из ее рта сам собой вырвался хриплый сдавленный смешок.

Один солдат указал на нее пальцем и сделал знак выйти из вагона.

– Wasser, – сказал он.[64]

Неужели тюремщики позволят им набрать воды?

Немцы выбрали еще двух женщин в других вагонах и тоже велели им спуститься. Нина слезла на насыпь и крикнула своим в вагоне:

– Дайте мне чашки, хоть что-нибудь, куда можно налить воды! Я принесу!

Ей протянули несколько жестяных кружек, старую флягу, маленькую кастрюльку – такую, в которых кипятят молоко, – и Нина бросилась к фонтанчику. Наполнила все емкости, приникла ртом к ржавой трубе, но успела сделать всего пару глотков, перед тем как ее оттащил охранник и толкнул в сторону поезда.

Она протянула наполненные емкости женщинам в вагоне, но у нее просили еще. Увидев пустые чашки и отчаяние на лицах, Нина снова подошла к солдату, смиренно опустив голову:


– Mehr, bitte.[65]

Солдат кивнул, и она кинулась к фонтанчику. Успела сделать еще несколько глотков, пока наполнялись чашки, побежала к вагону, а когда обернулась и хотела попросить разрешения набрать воды в третий раз, между ней и фонтанчиком уже стоял другой солдат. Он покачал головой, а поверх его плеча Нина увидела еще охранников, нацеливших ружья на нее и на двух женщин, тоже носивших воду. Раздача воды закончилась.

Нина влезла обратно в вагон, ободрав ноги о неструганые доски настила. Двери захлопнулись, поезд тронулся с места, засвистел ветер, врываясь в щели, и она почувствовала, что ей холодно – холоднее, чем раньше, – а, оглядев себя, обнаружила, что одежда на груди и оба рукава у нее мокрые.

– Дайте чашку! – обратилась Нина к женщинам, стоявшим рядом, и те сразу поняли, что она собирается сделать.

Нина тщательно выжала ткань одежды на груди и подоле, стараясь не потерять ни одной драгоценной капли, затем вытащила руки из рукавов, и другие выжали ее рукава досуха. Они отступились, только когда последняя капля упала с грязной ткани, и забормотали слова благодарности, которые пролились бальзамом на ее отчаявшееся сердце.

Ей досталось больше воды, чем остальным, но жажда никуда не исчезла. Жажда по-прежнему мучила ее, изнуряла, опустошала, иссушала. Превращала в тонкий, хрупкий клочок бумаги, кем-то смятый в кулаке и брошенный под ноги прохожим.





* * *


Медленно миновал еще один день, прежде чем поезд опять остановился.

Было темно. Нина держалась на ногах только потому, что некуда было упасть. Снаружи – вдалеке, где-то в ночи – раздавался металлический скрежет, сердито переговаривались мужчины, и звучал несмолкаемым стаккато лай всполошенных собак.

Но двери вагона оставались закрытыми.

Поезд дернулся вперед и снова замер.

Дернулся вперед и замер.

Дернулся. Замер.

На несколько мгновений воцарилась тишина, зыбкая и напряженная, а потом мир взорвался звуками – лай собак, крики мужчин на незнакомых языках и причитания женщин вокруг в вагоне.

Двери открылись; из темноты ударили слепящие лучи света. Нина прикрыла глаза рукой. Теперь главное было не упасть из поезда. Она, мучительно моргая, посмотрела вниз – на самый край вагонного настила охранники положили тяжелый брус, второй конец которого исчезал в темном брезентовом кузове огромного грузовика, стоявшего метрах в двух от поезда.

– Raus! Raus! Schnell![66]

Немцы хотели, чтобы она прошла по этому брусу в грузовик, но Нина ничего не различала перед собой в слепящем свете, не видела, куда ступать, и даже представить себе боялась, что будет, если она упадет. Но сзади напирали другие женщины, которым не терпелось вырваться из вагона, и тогда она все-таки ступила в бездну. Каким-то чудом ей удалось преодолеть самодельный мост. Она не упала.

Грузовики привезли их к огромному пустому строению, похожему на ангар, в котором металось эхо. Одна за другой машины выгружали пассажиров и отъезжали. Когда в ангар завели последнюю группу пленных, охранники захлопнули двери и задвинули засовы.

Воды им так никто и не принес.

Под ногами у Нины был холодный и грязный бетон, но стоять она больше не могла – осела на пол, сгорбилась, обхватив руками колени, и постаралась совладать со страхом перед тем, что должно было случиться дальше.

Пока все терпимо, убеждала Нина себя. Она сумеет выжить.

Только бы кто-нибудь принес воды…

Бледный рассеянный свет занимавшейся зари начал проникать сквозь высокие зарешеченные окна, постепенно очерчивая людей вокруг нее золотистым контуром. Летели секунды, отмеряемые ударами сердца.

Нина погрузилась в полудрему, ей мерещился питьевой фонтанчик у заброшенного дома на голой равнине.

И тут двери опять открылись. Вошли шестеро мужчин. Каждый тащил большую бадью, и все были одеты в полосатую униформу. Нине показалось, что выглядят они, как персонажи какой-нибудь комедии, но когда один из шестерых приблизился к ней, воспоминания о веселых фильмах улетучились. Мужчина был чудовищно худым – скелет, а не живой человек, – и двигался он так, будто каждый шаг причинял ему страдание.

– Toilette, – тихо сказал заключенный и повторил по-итальянски: – Туалет.

Хоть кто-то здесь говорит на ее языке… Люди столпились вокруг остальных мужчин в полосатой форме, шепотом задавали вопросы, с опаской косясь на охранников, стоявших у открытых дверей ангара. Скупые ответы передавались из уст в уста, приливной волной катились по толпе.

Выяснилось, что они находятся в Польше. Это место называется Биркенау. Воду и еду им принесут позже. Потом.

– После чего? – спросил кто-то.

Оказалось, после отбора. Будут отбирать людей, пригодных для работы. Чтобы пройти отбор, нужно быть сильным, здоровым и молодым.

Родители Нины не были ни сильными, ни здоровыми, ни молодыми.

– А что будет с теми, кто непригоден?

Вопрос задала та самая девушка-подросток, которую Нина встретила первой в лагере под Больцано. Уже тогда было ясно, что под маской этой показной деловитости и суровости скрывается одинокий, напуганный ребенок.

– От них избавятся, – ответил мужчина в полосатой униформе и отвел глаза.

«Избавятся. Уничтожат. Ликвидируют», – мелькнуло в голове у Нины.