Самая темная ночь

* * *


На следующее утро они поделились своей новостью со всеми в доме, а после этого Джерарди от мала до велика, вместо того чтобы сразу взяться за дела по хозяйству, отправились в церковь. Был праздник Вознесения, смысл которого Нико пытался объяснить Нине на рассвете, но не слишком в этом преуспел. Служба в тот день, как ей показалось, почти не отличалась от остальных. Вернувшись домой и пообедав, мужчины ушли в поле, детей отправили полоть сорняки в огороде, а Роза с Ниной занялись подготовкой скромного праздничного ужина в честь священного дня и благой вести о прибавлении в семье.

– Обычно на Вознесение деревенские устраивают гуляния на пьяцце, но сейчас немцы запретили праздновать, – сказала Роза. – Странно, да? Развести костер на Богоявление разрешили, а теперь говорят – никаких сборищ. В общем, я сразу сказала папе, что нам нужно отпраздновать самим, дома.

– А если кто-нибудь придет и увидит? – встревожилась Нина.

– Пауло терпеть не может танцы, так что я пообещала отпустить его в субботу с друзьями на рыбалку, если сегодня вечером он постоит в дозоре. К тому же мы не собираемся особенно шуметь – просто поужинаем во дворе и потанцуем под любую музыку, которую будут передавать по радио. Фейерверками пугать народ не станем.

Нина никогда раньше не танцевала с Нико. Очень много всего они еще не делали вместе. Но когда-нибудь, после того как закончится война, они вместе сходят в картинную галерею, вместе пообедают в ресторане и часами будут танцевать под звездным небом. Когда-нибудь…

Однако сначала надо было помочь Розе приготовить все для скромного торжества.

– Значит, стол нужно вынести из дома? – уточнила Нина.

– Да, но пусть его мальчики тащат. Может, ты пока вынесешь стулья? А потом замесим тесто для кростоли – Нико их обожает.[40]

Вечером они сели ужинать во дворе за большим столом, а когда небо начало темнеть, расставили на окнах светильники, и один повесили на ветку оливы. Маттео пристроил радиоприемник на табуретке у кухонного порога, долго крутил ручку настройки и нашел радиостанцию, передававшую американскую танцевальную музыку.

– Только не слишком громко, – предупредил Альдо. – Нам тут незваные гости не нужны.

А потом они танцевали – Альдо и Нина, Нико и Роза, и даже Маттео согласился составить компанию по очереди Агнесе и Анджеле. Карло, конечно, тоже не остался в стороне – упросил Нину потанцевать с ним, и они покружились на месте в медленном танце; мальчик запрокинул голову, глядя на нее, и его лицо сияло от счастья.

Зазвучала новая песня – Нико, узнав первые такты, тотчас увел у Карло партнершу, пообещав, что потом они вдвоем еще раз с ним потанцуют.

– Я люблю эту песню, – пояснил он. – И хочу потанцевать под нее с женой.

Нико увлек Нину за собой на край импровизированного танцпола.

– Узнаёшь? – спросил он.

– Это Polvere di Stelline? [41]

– Да. На английском она звучит лучше.

– Ты понимаешь английский?

– Немного. В итальянской версии поется о любви, воплощение которой – златовласая девушка с голубыми глазами. Но все ведь знают, что у самых красивых девушек темные кудри и глаза цвета лесного ореха.

Нина заулыбалась, глядя на него, очарованная этим романтическим признанием, его умением танцевать так легко и свободно и восхитительной уверенностью, что этот мужчина принадлежит ей.

– Английский текст гораздо лучше, – продолжал Нико. – Настоящая поэзия. – И он запел, сначала на английском, а потом перешел на итальянский, чтобы она понимала. – «Звезды сияют, и ты в моих объятиях…» – пропел Нико негромко и нежно, а потом шепотом проговорил для нее одной: – Не важно, где я, Нина, рядом или вдали, ты одна мне снишься, ты одна рассыпаешь звездную пыль на небосводе.

– Это тоже слова из песни? – спросила она, хотя прекрасно понимала, что в английской песне не может звучать ее имя.

– Только первые. Остальные подсказало мне сердце. Запомни их, чтобы не забывать обо мне, когда я снова уйду.





Глава 19

7 августа 1944 года




Если бы только она не заснула тогда под оливой…

У Нины с утра болела спина, отекли ноги, но она заявила, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы помочь Розе и детям в огороде. Однако ее помощь была отвергнута.

– Лучше останься во дворе и займись штопкой, – сказала Роза привычным тоном, который означал, что спорить бесполезно.

Поначалу Нине было даже немного стыдно от того, что она так уютно расположилась в серебристой тени дерева – девочки специально для нее вынесли из дома кухонный стул и подсунули под спину подушку, а Карло подкатил полено, на котором она удобно пристроила ноги. Возле ее локтя стоял бокал с прохладной водой, солнце разливало вокруг прозрачный яркий свет, а кудряшки у нее на затылке ерошил легкий ветерок.

Нине было покойно, она чувствовала себя счастливой и считала часы до возвращения Нико, потому что вчера ребенок впервые пошевелился у нее в животе. Это было ощутимое движение, настоящий пинок, а поскольку после этого пинки, тычки и что-то похожее на икоту продолжалось еще несколько часов, Нина догадалась, что малыш таким образом настойчиво заявляет о себе и требует внимания.

Но сегодня ребенок утихомирился – видимо, дремал, потому что было очень жарко и потому что, наверное, Нине тоже все время хотелось спать. Как было бы чудесно просто закрыть глаза и отдохнуть – совсем недолго, несколько минут, иначе она не сможет закончить штопку…

Ее разбудил до ужаса знакомый шелест автомобильных шин по гравию, и первое, что она увидела, открыв глаза, – незваный-непрошенный «Мерседес» немецкого офицера, остановившийся в паре метров от ее ног.


Цвергер вернулся. Несколько месяцев не давал о себе знать – и вот явился, а она сейчас одна, рядом нет даже Сельвы. Нина обещала Нико спрятаться, если к дому приблизятся фашисты, но сегодня она заснула, и теперь бежать в укрытие было поздно.

Она встала – не так изящно, как хотелось бы, – одернула юбку и длинную рубашку, раньше принадлежавшую Маттео. Рубашку недавно слегка перешила Роза под ее округлившуюся талию. Нина ждала, сложив руки на животе, чтобы унять в них дрожь, пока фашист вылезал из машины и шагал к ней.

– Много времени прошло с вашего последнего визита, оберштурмфюрер Цвергер.

– Да.

– Чем могу помочь? – осведомилась Нина, мысленно проклиная его за любопытство, а себя – за то, что имела глупость заснуть во дворе. – Нико работает в поле с другими мужчинами, – солгала она.

Теперь оставалось уповать на то, что Цвергер не потребует за ним послать. На самом деле Нико был не так уж далеко – уехал в Сан-Дзеноне на несколько дней помочь овдовевшей тетушке накосить сена у нее на ферме. Надо было все-таки сказать Цвергеру правду, потому что…

– Вы не поверите – я приехал повидаться не с ним, а с вами. Всего лишь дружеский визит, честное слово. Просто хотел посмотреть, как вы освоились в этой деревенской глуши. Жизнь здесь, должно быть, весьма непривычна для венецианки.

– Я из Падуи. А в Венецию приезжала учиться.

– Почему именно в Венецию? В Падуе тоже есть курсы медсестер, так ведь?

Нина не знала, что ответить, – они с Нико никогда это не обсуждали.

– Да, но я… я запоздала с решением, и в Падуе тогда набор уже закончился, а в Венеции нашлось для меня место. При больнице. Учебу можно было начать в любое время.

Цвергер кивнул – любезно и с одобрением, словно этот ответ его полностью удовлетворил.

– А почему вам так срочно понадобилось стать медсестрой? – поинтересовался он.

– Мне… мне нужна была работа, – с запинкой проговорила Нина. – Я слишком долго прожила в приюте. Пора было начинать самостоятельную жизнь.

Ложь в ее ответах все множилось – теперь главное было самой не запутаться во всем, что она наговорила.

– Понятно. Что ж, вы приняли весьма отважное решение – покинуть единственное место, которое было для вас домом.

– А что же мне оставалось?

Этот ее вопрос Цвергер проигнорировал. Он внимательно изучил безупречно чистую ткань собственных галифе, снял с них несуществующую ниточку и медленно огляделся вокруг; глаза из-под козырька фуражки смотрели настороженно и недоверчиво, губы были плотно сжаты. Затем внимание офицера снова переключилось на Нину:

– Напомните вашу девичью фамилию. Должно быть, я уже спрашивал вас о ней в прошлый раз.

– Марцоли.

– Не слишком распространенная фамилия в этом регионе Италии.

– Мои родители из Рима или из его окрестностей. Так, по крайней мере, мне сказали в приюте. Я их не помню.

Ложь всё преумножалась.

– Как назывался приют, в котором вы росли?

– Зачем вам это? – Глупо было отвечать вопросом на вопрос, но слова сами выпорхнули у Нины, как перепуганные скворцы из-под наличника хлева.

– Праздное любопытство, не более того. Мы часто находим беспризорных детей, чьи родители умерли или сбежали, неплохо бы знать хороший приют для бедных сироток.

– Приют Святого Антония.

– Ну конечно. Точно. Теперь припоминаю – я ведь бывал в Падуе. – Ледяной взгляд Цвергера снова остановился на ней. – Вы хорошо выглядите. Верно ли мое предположение, что вы ждете пополнения в семействе?

– Да.

– Мои поздравления. Ваш муж, должно быть, счастлив.

– Да.

Нина с нетерпением ждала, когда этот мучительный разговор закончится, но Цвергер не отступался:

– И тем не менее он не пожелал остаться на ферме, чтобы всячески оберегать вас от опасностей?

– Он сейчас в поле, это недалеко. Могу вам показать дорогу, если хотите с ним повидаться. Только вот… сегодня был дождь. Тропу развезло, вы испачкаете сапоги. – Нина подумала, что хитрость должна сработать – Цвергер явно из тех, кто не станет пачкать обувь, если есть возможность этого избежать.

– И что же, он не оставил на ферме никого, кто мог бы за вами присматривать и оберегать?

– Роза и дети тоже поблизости.

– Я что-то никого не вижу. – Цвергер сделал шаг к ней.