Самая темная ночь

– Вот лампа, но несильно выкручивайте фитиль, – предупредил Нико. – Вон там есть ночной горшок. Утром я принесу вам еще еды и воды. Постарайтесь поспать хоть немного. Завтра с наступлением сумерек опять отправимся в путь.

Лестница была убрана, люк закрыт, и в спальне настала тишина.

– Спущусь ненадолго, поговорю с отцом, – шепнул Нико. – Я быстро.

Нина переоделась в ночную рубашку и вернулась в постель. На сердце было тяжело от страха за людей наверху, в голове теснились вопросы. Впрочем, от кого они бегут, и так было ясно. Так же, как и то, что будет, если их поймают.

Еще она боялась за Нико и за семью Джерарди – не только из-за спрятанных в доме беглецов. Эти люди уйдут завтра вечером, а она останется здесь. Одного ее присутствия достаточно для того, чтобы обречь всех в доме Джерарди на гибель, хотя они и ведать не ведают, кто она такая, не знают, что приютили еврейку, что она чужая для Нико и для всей их семьи. Немцам не будет до их неведения никакого дела – они казнят Нико как преступника, отправят его отца и братьев в трудовые лагеря, заберут скот, инструменты и все припасы до последнего зернышка, без зазрения совести оставив Розу с девочками умирать голодной смертью.

Нико вернулся в спальню, тихо и осторожно ступая, и сразу погасил свет. Развязал шнурки, снял ботинки и улегся на кровать, медленно и аккуратно, лицом к ней.

– Не буду раздеваться на всякий случай, – шепнул он.

– Кто эти люди?

– Лучше тебе не знать.

– Они бегут от…

– Да.

– Значит, вот чем ты занимаешься во время своих отлучек?

– Да. И я не посвящаю тебя в эти дела не потому, что не доверяю тебе. Доверяю. Но чем меньше ты будешь знать, тем всем будет безопаснее.

– Ты часто укрываешь здесь людей?

– Нет. Я привел сюда беглецов во второй раз. Потому что знаю – это опасно. Я понимаю, что рискую жизнью своих близких. Но сегодня и в прошлый раз тоже… это был единственный выход. Мне больше негде было их спрятать. Их слишком много, в доме священника не хватит места, к тому же нужно было, чтобы кто-нибудь осмотрел их травмы.

– Но в Меццо-Чель ведь есть врач?

– Доктор Пиветти – оголтелый фашист. Он выдал бы нас немцам, и глазом не моргнув.

– А как к этому относятся твой отец и Роза?

– Думаешь, сестра позволила бы мне этим заниматься, если бы не одобряла?

Нина не смогла сдержать улыбку:

– Действительно. Но мне не дает покоя мысль о том, что своим присутствием здесь я тоже всех вас подвергаю опасности. Надо мне найти другое убежище.

– Не говори так, Нина.

– Но это правда. Ты не должен рисковать ради меня. Чем я заслужила такую доброту?

– Тут дело вовсе не в заслугах, Нина. Жить в безопасности – твое неотъемлемое право. Это твоя страна в той же степени, как и моя.

– Но если бы ты мне не помог, я не стала бы тебя осуждать, – прошептала Нина. – Я поняла бы и простила.

Раздался легкий шорох, и пальцы Нико коснулись ее щеки – ласково и нежно.

– Ты бы меня простила, но я не простил бы себя. Оставшись в стороне, я был бы не лучше тех, кто тебя преследует.

– Вчера по радио я слышала их манифест…

– Да. И на деле все гораздо хуже.

– Расскажи мне, – попросила Нина.

– Они устраивают облавы. Не в Венеции, нет, туда еще не добрались, но в других городах разыскивают и хватают евреев. В прошлом месяце аресты были в Милане, Турине, Риме. На прошлой неделе – во Флоренции. Арестованных сажают в поезда. Одних отправляют в концлагерь в Фоссоли. Других… неизвестно. Мы не знаем, куда увозят людей.

– Мои мама и папа…

– Там же, где ты видела их в прошлый раз. Постарайся сосредоточиться на этой мысли, хотя бы только сейчас, пусть она тебя успокоит – тебе надо выспаться. Нам обоим надо. А утром продолжим разговор.

Не прошло и нескольких секунд, как Нико заснул, а Нина осталась наедине со своими тревогами. Нико ей не муж и не любовник, он ее верный друг – тот, кого встретить в нынешние времена практически невозможно. Но Нина встретила. И что же она такого сделала, чтобы заслужить проявленную им доброту? Почему ее спасают и берегут, пока других преследуют, арестовывают, бросают в тюрьмы?

Ответа не было. Причина отсутствовала. Чистая случайность привела ее в Меццо-Чель, на эту ферму, к этому мужчине. По воле судьбы она была спасена, и по воле судьбы с той же легкостью может вновь оказаться в опасности. И как ей теперь заснуть, как забыться под грузом такого знания? Как научиться с этим жить?






Глава 12

30 ноября 1943 года




– У меня осталась гора глажки на все утро, – сказала Роза после завтрака Нине. – Пока буду этим заниматься, сходи с девочками в магазин. У нас есть две дюжины яиц, этого хватит, чтобы расплатиться за все, что нужно.

– Яйцами?!

– А чем же еще? Золотом, что ли? Не волнуйся, синьор Фаваро будет с тобой любезен, это уж точно, иначе ему придется иметь дело со мной. Вот список покупок.

Нина еще ни разу не ходила здесь в магазин – эту обязанность брали на себя Роза или Альдо, который в таких случаях обычно не спешил возвращаться – поход за покупками давал ему возможность завернуть по пути в остерию и распить бутылочку вина с приятелями. Нина же покидала ферму только по воскресеньям, когда нужно было ходить на мессу.[25]

День выдался облачный и прохладный, но девочки бодро шагали вприпрыжку, как будто погода была чудесная, и вскоре они уже ступили на пьяццу. Не в пример воскресным утрам, здесь было почти пусто – иногда кто-нибудь направлялся к торговым лавкам или выходил оттуда, а остерия и вовсе еще не открылась.

Нина и девочки проходили мимо фонтана в центре пьяццы, когда их обогнал автомобиль и, сделав круг, остановился перед полицейским участком. Большая, черная, хищного вида машина лоснилась, как шкура пантеры, и тревога, вдруг охватившая Нину, лишь усилилась при виде черного флажка СС на крыле.

– В чем дело? – спросила Агнеса. – Почему ты остановилась?

– Я… э-э… рассматривала пьяццу.

– Нам лучше поспешить. Роза будет ругаться, если мы задержимся.

Вывеска Fratelli Favaro была ничем не примечательной – небольшая расписная тарелка с надписью над дверью, – но проскочить мимо универсального магазина не представлялось возможным: у входа висели гирлянды из корзин, стояли снопы из веников и швабр, громоздились горы керамических кувшинов и плошек. Внутри не видно было стен – от пола до потолка тянулись полки, плотно набитые товарами. Слева они были отведены под продукты и бакалею; рядом, за прилавком из отполированного до блеска орехового дерева, стоял сам синьор Фаваро в белом фартуке. На полках справа от него теснились хозяйственные инструменты и кухонная утварь; тканям и одежде досталось место в глубине помещения – там царствовала синьора Фаваро, а если в природе существовал второй синьор Фаваро, брат первого, как обещала вывеска, то в данный момент он, видимо, куда-то отлучился.[26]

Владелец магазина одарил посетителей широчайшей улыбкой, едва они вошли:

– Доброе утро, синьора Джерарди! Мои поздравления с недавней свадьбой. Чего изволите?

– Доброе утро, синьор Фаваро. У меня список покупок от золовки. – Нина протянула ему бумажку и, почувствовав, что Агнеса подталкивает ее локтем, поспешно водрузила на прилавок корзинку с яйцами.

– Так-так, сейчас глянем… – пробормотал синьор Фаваро, нацепив на нос очки. – «Сахара на четыре яйца, риса на шесть, стиральной соды на шесть, марли на два. Катушку черных ниток и катушку белых, если шести яиц хватит за обе; если нет – только черных». Да, все четко и ясно. – Без дальнейших комментариев он принялся собирать вышеупомянутые товары, как будто расплачиваться яйцами вместо лир здесь было в порядке вещей.

Сестры тихонько стояли рядом с Ниной – их поведение было безупречным, – и они все вместе ждали, наблюдая за суетой синьора Фаваро. Было почти невозможно заставить себя не смотреть в окно на немецкую машину, но Нина изо всех сил старалась не дергаться, чем подавала отличный пример девочкам.

Позади открылась и закрылась дверь, прозвучали быстрые шаги – Нина не успела обернуться и посмотреть, кто вошел, потому что посетительницы быстро скрылись за полками, но их голоса были отлично слышны, и не прислушаться к словам было бы трудно, поскольку говорили эти женщины именно о ней.

– Ну, что ты о ней скажешь? О той венецианской девице, на которой взял, да и женился Никколо?

– Какая-то она зашуганная. Видала, как цепляется за его руку по дороге на мессу и обратно?

– Представляю, что о ней может сказать Роза. По этой городской дамочке сразу видно, что она ничегошеньки делать не умеет.

– О чем он вообще думал?

– Так он и не думал вовсе, по крайней мере уж точно не мозгами. Они, мужики, все такие: видят хорошенькую мордашку, и готово, вей из него веревки.

– Это папина гадкая кузина и ее подружка, – шепнула Агнеса Нине. – Не слушай их. Если бы Роза здесь была, она бы им высказала.

– Нет, они правы, – шепнула Нина в ответ и попыталась улыбнуться, чтобы девочки за нее не переживали. – Я действительно толком ничего не умею делать – ни убирать, ни готовить, в отличие от вас.

– Ну, может, поначалу не умела, – заметила Анджела, – но ты уже многому научилась.

– А венецианской девицей они тебя назвали, потому что завидуют, – подхватила Агнеса. – Ни одна из них ни разу не была в этом городе, они даже море никогда не видели.

– А вы?

– Пока нет, но Нико говорит, что обязательно отвезет нас на побережье после войны. На Лидо.[27]

– Какая чудесная идея, Агнеса. Мы все туда поедем. Будем загорать на пляже, купаться и перепробуем все виды мороженого.

– Я ни разу не ела мороженое. Это вкусно? – спросила Анджела.

– Очень! Конечно, быстро его не съешь, иначе зубы сведет от холода, и много тоже нельзя – живот разболится. Но в жаркий день нет ничего лучше мороженого.

Нина много лет не была на Лидо – с тех пор как вступили в действие расовые законы и евреям был запрещен вход на общественные пляжи.

Синьор Фаваро наконец собрал все, что было в списке Розы. Если он и слышал разговор между своей женой и двумя посетительницами, то не подал и виду.

– Вот, синьора, прошу вас. И позвольте ваши карточки на сахар и рис.

– Благодарю, синьор Фаваро, – сказала Нина, достаточно громко, для того чтобы ее услышали в отделе тканей. – Хорошего вам дня.