Самая хитрая рыба

8


– Макар, мне нужен номер того преподавателя, который сосватал тебя Бережковой.

– Зачем? – удивился Илюшин.

Выслушав объяснение, он вздохнул и достал телефон.

– Ян Валерьевич, здравствуйте! Это Макар Илюшин, частный детектив. Да… да. Ян Валерьевич, вот какое дело: никак не получается дозвониться до Анны Сергеевны. Не могли бы вы… Что?

Бабкин вздрогнул и поднял на него глаза.

– Примите мои соболезнования, – медленно сказал Илюшин. – Но при каких обстоятельствах?.. Понимаю. Да. Простите.

Он положил телефон на стол.

– Что у них произошло? – резко спросил Бабкин. – Макар!

– Три дня назад в поселке случился пожар, – ровным голосом сказал Илюшин. – Дом Бережковой сгорел дотла.

– Где она сама? В больнице?

Илюшин молча покачал головой.

– Господи… – выдохнул Бабкин.

Он посмотрел на фигурку бородача, которую держал в ладони. Маленький человечек безжалостно улыбался.





Глава 3

Анна Сергеевна Бережкова





1


С первого взгляда эти двое не показались мне людьми, заслуживающими доверия. С первого, я подчеркиваю, взгляда!

Разве можно было присылать на такое деликатное дело этого, простите, дуболома. Что он может понимать в психологии убийцы!

Но как выяснилось, я тоже мало что в ней понимала.

Вечером следующего дня ко мне зашел Мансуров. Я открыла дверь, не подозревая плохого, скорее взвинченная, чем расстроенная. Тогда мне казалось, что неудавшееся расследование – всего лишь первый блин, который вечно получается комом, и мне нужно только найти правильных людей, чтобы вывести Мансурова на чистую воду. И еще, если говорить начистоту, я чувствовала себя очень умной и хитрой. Как охотник, поставивший капкан на крупного хищника.

Мансуров прошел в комнату и без разрешения снял с полки старинную керосиновую лампу, доставшуюся мне от дедушки. Я не пользуюсь ею, хотя она в рабочем состоянии. Мне нравится изящная стеклянная колба, напоминающая бутон, и латунный корпус.

Мой гость щелкнул по чаше.

– Сейчас же поставьте на место! Вы ее разобьете!

Он прислонился к дверному косяку и, глядя на меня сверху вниз без улыбки, процитировал Хармса:

– Долго учат лошадей делать в цирке чудеса. Мы же наших лошадей обучаем в полчаса. – И без перехода добавил: – Что-то мне подсказывает, что вы, Анна Сергеевна, абсолютно необучаемая коняга.

– В чем дело? Что такое?

– Начали с кляуз, закончили слежкой. Ни стыда, ни совести.

Он вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист, развернул и протянул мне. Я уставилась на две знакомых физиономии, не в силах выговорить ни слова.

– И нет бы профессионалов нашли! – Мансуров брезгливо подергивал передо мною мятым листом с фотографиями, распечатанными из интернета. – Но ведь сыщик ваш – полное говно.

Возражать было глупо.


– Зачем вам частные детективы, Анна Сергеевна? Что такого вы хотите обо мне узнать, чего бы я сам вам не рассказал?

– Я хочу узнать, зачем вам убивать собственную жену.

Слова сорвались с моих губ раньше, чем я успела подумать.

Мансуров замер.

Дом, мой дом, который никогда не был мне другом, моя крепость на вырост, королевство во главе с самозванкой, вздрогнул и пришел в движение. Заскрипели массивные шкафы, выстраиваясь в оборонительный рубеж, взмыла с пола стая паркетных дощечек, и сквозняки, сухие звонкие сквозняки закрутили их в воздухе, создавая вокруг меня хрупкий кокон. Тяжелая бабушкина люстра предупреждающе запела в высоте. Он оказался умнее меня, мой старый дом, который я ненавидела столько лет.

И он ничем не мог мне помочь.

Раньше я не видела Мансурова по-настоящему. Только слепец мог счесть себя охотником, расставляющим ловушки, только самонадеянная старуха, законсервировавшаяся в своем укрытии на двадцать лет, не знающая ничего, кроме имен трав, чужих богов и несуществующих городов.

Должно быть, мой маленький Эбих-Иль хохочет сейчас надо мной с каминной полки.

– Круто-круто-круто, – без всякого выражения проговорил Мансуров.

Его взгляд сфокусировался на чем-то за моей спиной. Но я не могла обернуться, чтобы посмотреть, что он там увидел, просто была не в силах. Казалось, пока я держу его взглядом, он ничего со мной не сделает.

Мансуров наконец перевел глаза на меня. Он тоже выглядел так, словно увидел меня впервые, вот только в его взгляде читалось не удивление, а прагматичная озабоченность, как если бы покупателю в рыбной лавке вместо знакомой форели предложили бог знает что со щупальцами и он прикидывает, сумеет ли приготовить к ужину это непонятное и на вид малосъедобное.

– До свиданья, Анна Сергеевна. Дай вам бог здоровья, если в магазине нужно что купить, только скажите, мы же соседи, нам друг с другом надо дружить, мы иначе не приучены…

В тот момент я расценила его слова как издевку, но позже поняла: они вообще не несли семантической нагрузки, Антон просто заполнял ими вакуум. Он мог бы цитировать Лермонтова или читать программу телепередач, но ближе всего лежали общеупотребительные формулы вежливости.





2


«Он знает, что я знаю». Наш разговор испугал меня, но и принес облегчение: вряд ли Мансуров тронет Наташу, пока существую я: человек, не сводящий с него пристального взгляда.

Телефонный звонок застал меня врасплох.

– Приеду сегодня вечером, – сообщила Лида. – Ты здорова, надеюсь?

У меня есть две близких подруги, Лида Ежова – одна из них. В моем возрасте слово «подруга» означает женщину, которая помнит меня пятилетней. У нас с Лидой не слишком много общего, но я привязана к ней; так привязываются к вещи, которой уже не пользуются, но которая хранит в себе слишком много воспоминаний, чтобы расстаться. Лида никогда не спрашивает о моих планах и с детским простодушием полагает, что я воспринимаю ее как избавление от скуки.

Как и я, она одинока. В ее квартире всегда включен телевизор: даже ночью поет ей страшные колыбельные о мировом кризисе, терроризме и повышении пенсионного возраста. Лида и у меня пыталась насаждать свои порядки. Обычно я отступаю перед ее натиском, но тогда встала насмерть.

Лет десять назад она начала выпивать, и пришлось ввести второе правило: в моем доме действует сухой закон. Это понравилось ей еще меньше.

Иногда мы пытаемся рассказывать друг другу новости по телефону. «Что у тебя?» – спрашивает она. И невозможно объяснить, что вечером сидишь на крыльце и, щурясь, смотришь, как меняется цвет листьев, когда солнце движется по небосклону; что бродячий кот вчера замурлыкал первый раз и позволил себя погладить; что вечером над флоксами поднимается сладкое облако и путешествует по саду. «Да все по-прежнему, – отвечаю я. – Калоши вон прохудились, надо новые купить».





3


После обеда пошел дождь. Я убрала с крыльца обувь и стала ждать.

Такси не приехало ни в семь, ни в восемь. Уже стемнело, когда я заметила за окном покачивающуюся фигуру возле калитки.

– Лида!

С ее легкого пальто ручьями стекала вода. Я привела бедняжку в дом; от нее сильно пахло спиртным.

Из сбивчивого рассказа стало ясно, что Лида, памятуя о запрете, прихватила из дома бутылочку портвейна и выхлестала ее в такси, пока они ехали из Москвы. Она назвала водителю ошибочный адрес и тот, проплутав, в конце концов обозлился и высадил пьяную старуху на окраине поселка. Лида плохо помнила, где я живу, а под дождем и вовсе не узнавала знакомые места; телефон у нее разрядился, а попросить временного приюта в первом попавшемся доме ей не пришло в голову.

– Лида, ты хуже ребенка, ей-богу!

Я принесла свою пижаму, помогла ей переодеться. Ее трясло как в лихорадке, и меня охватило раздражение: она воровала у меня три августовских дня, лесных и яблочных, заполненных книгами и любимой работой. Вместо этого я буду возиться с простуженной насмерть старухой.

Мне вспомнилась одна знакомая, которая в пятьдесят лет неожиданно для всех заявила, что с этого дня будет делать лишь то, что считает нужным. Она работала бухгалтером, отличалась полным отсутствием чувства юмора и производила впечатление человека основательного и скучного. Вряд ли кто-то принял ее слова всерьез. Но первое, с чего она начала, – запретила многочисленным провинциальным родственникам останавливаться в ее столичной квартире. «Хочу быть одна». И с легкостью выставила заявившегося без звонка племянника – парень понадеялся, что у нее не хватит на это духу.

Родственники смертельно обиделись, но ее это, кажется, ничуть не взволновало.

Где-то в Тверской области у бухгалтерши был деревенский дом, где проводили лето ее родители. Однажды к ее маме приехала школьная подруга – толстая, одышливая, насквозь больная; из тех несносных пожилых женщин, что всегда ведут себя с непосредственностью маленьких девочек. Гостья потребовала, чтобы ее отвели в лес. «Я десять лет мечтала о походе за грибами!» Родители твердили, что окрестные леса опасны, в них легко потеряться даже опытным местным грибникам. Сами они, люди городские, его попросту боялись. Гостья не желала слушать. Она оделась, взяла без спросу корзину. Что им было делать? В последний момент с ней отправили дворового пса – умнейшую собаку, когда-то подобранную бухгалтершей у помойки.

Подруга обещала вернуться через час, но не пришла ни через два, ни через три. Уже подняли тревогу и начали организовывать поиски, когда бедняга приковыляла – уставшая, до смерти перепуганная. Она заблудилась. В двух шагах от дороги лес закружил ее, завлек в чащобу.