Сад костей
Часть 52 из 73 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Он сам сказал мне. На него давят со всех сторон — публика, пресса… Все вопят, что нужен арест, нужно взять под стражу хоть кого-нибудь. Он прекрасно знает, что господин Пратт жаждет получить его должность, но Лайонс не станет торопиться. Во всяком случае, без доказательств.
— Я об этом не подозревал, сэр, — тихо признался Н0ррис.
— Если хотите оставаться на свободе, не советую восстанавливать против себя собственных защитников.
— Но, доктор Гренвилл, — снова вмешался Венделл, — очень много вопросов остается без ответов. Почему они встречаются в таком скромном месте? Зачем людям столь разных занятий собираться вместе в столь поздний час?
И наконец, здание само по себе вызывает интерес, или, скорее, одна из его частей.
Венделл взглянул на Норриса, и тот вынул из кармана сложенный лист бумаги.
— Что это? — спросил Гренвилл.
— Эти символы высечены в гранитной перемычке над дверью, — сообщил Норрис. Он передал листок Гренвиллу.
— Я вернулся к дому нынче утром, чтобы рассмотреть их при свете дня. Вы видите двух глядящих друг на друга пеликанов. А между ними — крест.
— В нашем городе на многих домах можно обнаружить кресты.
— Это необычный крест, — возразил Венделл. — В центре креста — роза. Это не папистский символ. Это крест розенкрейцеров.
Гренвилл неожиданно смял листок.
— Глупости. Вы охотитесь на призраков.
— Розенкрейцеры существуют в действительности. Это общество окружено такой тайной что его члены никому не известны. И у нас, и в Вашингтоне поговаривают, что они приобретают все больше влияния. Что они увлекаются жертвоприношением. И что среди их жертв были дети, чья невинная кровь проливалась во время таинственных ритуалов. Похоже, в центре этой загадочной истории — ребенок, которого оберегает Роза Коннелли. Мы полагали, что малышку разыскивает ее отец. А теперь стали свидетелями тайного сборища на Желудевой улице. И слышали разговоры о кровавых следах на мостовой. А потому задумались — что, если в данном случае действует совсем другой мотив?
— Принесение в жертву ребенка? — Гренвилл бросил рисунок в огонь. — В самом деле, господин Маршалл, это неубедительное доказательство. После Рождества, когда я встречусь с опекунами, для вашей защиты мне понадобится нечто более основательное. Как отстоять ваше учение в колледже, если мой единственный довод — нелепая теория о заговоре, выдуманная девицей, которую я ни разу не видел? Девицы, которая отказывается встречаться со мной?
— Сэр, она доверяет очень немногим. А теперь, когда мы видели констебля Лайонса на Желудевой улице, и вовсе никому не верит.
— Где она? Кто ее укрывает?
Норрис медлил — он смущался признаться в постыдном обстоятельстве, что он, неженатый мужчина, позволил девице спать всего лишь в метре от его собственной постели. А потому был рад учтивому вмешательству
Венделла:
— Сэр, мы нашли для нее жилье. Уверяю вас, она в надежном месте.
— А младенец? Если ребенок оказался в такой опасности, можете ли вы гарантировать его защиту?
Норрис и Венделл обменялись взглядами. Благополучие малышки Мегги и в самом деле сильно беспокоило их обоих.
— Она тоже надежно спрятана, сэр, — ответил Венделл.
— И в каких условиях она находится?
— Признаю, они далеки от совершенства. Она сыта, и о ней заботятся, но место там достаточно грязное.
— Тогда, джентльмены, приносите ее сюда. Мне бы хотелось взглянуть на ребенка, к которому все так настойчиво стремятся. Уверяю вас, здесь, в семье, которая больше всех печется о здоровье, она будет в безопасности.
Норрис и Венделл снова переглянулись. Разве можно сомневаться в том, что здесь Мегги будет куда лучше, чем и грязной лачуге Хепзибы?
— Роза никогда не простит, если мы примем такое решение без нее, — проговорил Норрис. — Она больше всех тревожится о ребенке. Ей и решать.
— Вы наделяете семнадцатилетнюю девушку слишком большой властью.
— Пусть ей всего семнадцать, сэр, но она заслуживает уважения. Ведь, несмотря на все трудности, Роза выжила сама и сумела поддержать племянницу.
— Вы станете рисковать жизнью ребенка, доверяя ее суждениям?
— Да. Стану.
— Тогда, господни Маршалл, ваша собственная рассудительность вызывает у меня сомнения. Нельзя доверять простой девице, когда дело касается такой серьезной ответственности!
Стук в дверь заставил всех троих обернуться. В комнату вошла обеспокоенная Элиза Лакауэй.
— Олдос, у вас ничего не случилось?
— Heт, нет. — Гренвилл тяжело вздохнул. — Просто у нас завязался горячий спор.
— Тебя слышно наверху, именно поэтому я и спустилась. Чарлз проснулся и будет очень счастлив увидеть друзей. — Она взглянула на Венделла и Норриса. — Он хотел убедиться, что вы не уйдете, не поговорив с ним.
— У нас и в мыслях такого не было, — возразил Венделл. — Мы очень надеялись, что ему захочется увидеть гостей.
— Он отчаянно нуждается в гостях.
— Идите. — Гренвилл бесцеремонно махнул рукой, выпроваживая молодых людей из комнаты. — Наша беседа окончена.
Грубое прощание брата с гостями заставило Элизу поморщиться, но, провожая Норриса и Венделла из гостиной на лестницу, она воздержалась от пояснений. Вместо этого Элиза стала говорить о Чарлзе.
— Он хотел спуститься вниз, чтобы увидеть вас, — сообщила госпожа Лакауэй, — но я настояла на том, что он должен остаться в постели, поскольку еще плохо держится на ногах. Чарлз едва начал выздоравливать и еще слишком слаб.
Они добрались до самой верхней ступеньки, и Норрис в очередной раз взглянул на портреты Гренвиллов, висевшие в коридоре второго этажа, окинул взором галерею картин, изображавших людей как молодых, так и старых, как мужчин, так и женщин. На одном из полотен он узнал Чарлза — юноша стоял у письменного стола в щеголеватом костюме. Его левый локоть с небрежным изяществом опирался на стопку книг, а кисть руки, та самая кисть, которой больше нет, спадала на кожаные корешки.
— А вот и твои друзья, мой дорогой, — объявила Элиза.
Они увидели, что Чарлз очень бледен, но, несмотря на это, лицо его расплылось в улыбке. Культю левого запястья он осмотрительно спрятал под одеялом.
— Раскаты дядюшкиного голоса были слышны даже здесь, — заметил Чарлз. — Похоже, внизу состоялся чрезвычайно оживленный спор.
Пододвинув стул, Венделл уселся возле постели:
— Знай мы, что ты уже проснулся, поднялись бы к тебе раньше. Чарлз попытался сесть на кровати, но его мать возразила:
— Не надо, Чарлз. Тебе нужно полежать.
— Матушка, я лежу вот уже несколько дней, и это мне опостылело. В конце концов мне все равно придется подняться.
Элиза быстро подперла его спину подушками, когда Чарлз с болезненной гримасой подался вперед.
— Так как ты себя чувствуешь, дружище? — осведомился Венделл. — Болит все так же сильно?
— Только когда морфий перестает действовать. Но я стараюсь не допускать этого. — Чарлз с трудом выдавил усталую улыбку. — И все же мне лучше. Можно взглянуть на дело с другой стороны. Теперь мне уже не придется извиняться, что я не выучился играть на фортепиано!
— В этом нет ничего смешного, дорогой мой, — вздохнула Элиза.
— Матушка, вы не станете возражать, если я немного побуду наедине с друзьями? Мне кажется, я не видал их целую вечность.
— Будем считать, что это признак твоего выздоровления. — Элиза поднялась. — Джентльмены, прошу вас, не утомляйте его. Я проведаю тебя чуть позже, дорогой.
Чарлз подождал, пока матушка выйдет из комнаты, а затем раздраженно вздохнул.
— Боже, она меня подавляет!
— Тебе и вправду лучше? — спросил Норрис.
— Дядюшка говорит, симптомы хорошие. Со вторника у меня ни разу не было лихорадки. Нынче утром меня осматривал доктор Сьюэлл и остался доволен раной. — Взглянув на перевязанное запястье, Чарлз добавил: — Он спас мне жизнь.
При упоминании имени доктора Сьюэлла ни Венделл, ни Норрис не произнесли ни слова.
— Ну а теперь расскажите мне последние новости, — попросил Чарлз, радостно глядя на друзей. — Что там происходит?
— Нам не хватает тебя на занятиях, — проговорил Норрис.
— Обморочного Чарли? Неудивительно, что по мне скучают. На меня всегда можно положиться — рядом со мной любой будет выглядеть умником.
— Время лежания в постели можно потратить на учение, — предложил Венделл. — Когда вернешься на занятия, будешь самым большим умником из всех нас.
— Ты ведь знаешь, что я не вернусь.
— Конечно, вернешься.
— Венделл, — спокойно обратился к другу Норрис, — человечнее будет сказать правду, ты так не считаешь?
— По правде говоря, все это к лучшему, — заметил Чарлз. — Я в любом случае не смог бы стать доктором. И это всем известно. Я никогда не проявлял ни таланта, ни интереса к медицине. Все дело было в дядюшкиных чаяниях, дядюшкиных надеждах. Я не похож на вас. Счастливчики, вы всегда знали, кем хотите стать.
— А кем хочешь стать ты? — поинтересовался Норрис.
— Спроси у Венделла. Он знает. — Чарлз указал на своего друга детства. — Мы оба состояли в Литературном клубе Андовера[8]. Ведь не только его одолевают всплески поэтического вдохновения.
Норрис издал удивленный смешок:
— Ты хочешь стать поэтом?
— Дядюшка не смог смириться с этим раньше, зато теперь ему придется. И почему я не вправе выбрать литературную жизнь? Посмотрите на Джонни Гринлифа Уиттиера[9]. Некоторые его стихи уже снискали успех. А этот малый, писатель из Салема, господин Готорн[10]. Он всего на несколько лет старше меня, но я готов побиться об заклад — Натаниэл очень скоро сделает себе имя. Почему бы не заняться тем, чем пылко увлечен? — Чарлз бросил взгляд на Венделла: — Как ты это назвал однажды? Тягой к перу?
— Пьянящей радостью авторства.
— Я об этом не подозревал, сэр, — тихо признался Н0ррис.
— Если хотите оставаться на свободе, не советую восстанавливать против себя собственных защитников.
— Но, доктор Гренвилл, — снова вмешался Венделл, — очень много вопросов остается без ответов. Почему они встречаются в таком скромном месте? Зачем людям столь разных занятий собираться вместе в столь поздний час?
И наконец, здание само по себе вызывает интерес, или, скорее, одна из его частей.
Венделл взглянул на Норриса, и тот вынул из кармана сложенный лист бумаги.
— Что это? — спросил Гренвилл.
— Эти символы высечены в гранитной перемычке над дверью, — сообщил Норрис. Он передал листок Гренвиллу.
— Я вернулся к дому нынче утром, чтобы рассмотреть их при свете дня. Вы видите двух глядящих друг на друга пеликанов. А между ними — крест.
— В нашем городе на многих домах можно обнаружить кресты.
— Это необычный крест, — возразил Венделл. — В центре креста — роза. Это не папистский символ. Это крест розенкрейцеров.
Гренвилл неожиданно смял листок.
— Глупости. Вы охотитесь на призраков.
— Розенкрейцеры существуют в действительности. Это общество окружено такой тайной что его члены никому не известны. И у нас, и в Вашингтоне поговаривают, что они приобретают все больше влияния. Что они увлекаются жертвоприношением. И что среди их жертв были дети, чья невинная кровь проливалась во время таинственных ритуалов. Похоже, в центре этой загадочной истории — ребенок, которого оберегает Роза Коннелли. Мы полагали, что малышку разыскивает ее отец. А теперь стали свидетелями тайного сборища на Желудевой улице. И слышали разговоры о кровавых следах на мостовой. А потому задумались — что, если в данном случае действует совсем другой мотив?
— Принесение в жертву ребенка? — Гренвилл бросил рисунок в огонь. — В самом деле, господин Маршалл, это неубедительное доказательство. После Рождества, когда я встречусь с опекунами, для вашей защиты мне понадобится нечто более основательное. Как отстоять ваше учение в колледже, если мой единственный довод — нелепая теория о заговоре, выдуманная девицей, которую я ни разу не видел? Девицы, которая отказывается встречаться со мной?
— Сэр, она доверяет очень немногим. А теперь, когда мы видели констебля Лайонса на Желудевой улице, и вовсе никому не верит.
— Где она? Кто ее укрывает?
Норрис медлил — он смущался признаться в постыдном обстоятельстве, что он, неженатый мужчина, позволил девице спать всего лишь в метре от его собственной постели. А потому был рад учтивому вмешательству
Венделла:
— Сэр, мы нашли для нее жилье. Уверяю вас, она в надежном месте.
— А младенец? Если ребенок оказался в такой опасности, можете ли вы гарантировать его защиту?
Норрис и Венделл обменялись взглядами. Благополучие малышки Мегги и в самом деле сильно беспокоило их обоих.
— Она тоже надежно спрятана, сэр, — ответил Венделл.
— И в каких условиях она находится?
— Признаю, они далеки от совершенства. Она сыта, и о ней заботятся, но место там достаточно грязное.
— Тогда, джентльмены, приносите ее сюда. Мне бы хотелось взглянуть на ребенка, к которому все так настойчиво стремятся. Уверяю вас, здесь, в семье, которая больше всех печется о здоровье, она будет в безопасности.
Норрис и Венделл снова переглянулись. Разве можно сомневаться в том, что здесь Мегги будет куда лучше, чем и грязной лачуге Хепзибы?
— Роза никогда не простит, если мы примем такое решение без нее, — проговорил Норрис. — Она больше всех тревожится о ребенке. Ей и решать.
— Вы наделяете семнадцатилетнюю девушку слишком большой властью.
— Пусть ей всего семнадцать, сэр, но она заслуживает уважения. Ведь, несмотря на все трудности, Роза выжила сама и сумела поддержать племянницу.
— Вы станете рисковать жизнью ребенка, доверяя ее суждениям?
— Да. Стану.
— Тогда, господни Маршалл, ваша собственная рассудительность вызывает у меня сомнения. Нельзя доверять простой девице, когда дело касается такой серьезной ответственности!
Стук в дверь заставил всех троих обернуться. В комнату вошла обеспокоенная Элиза Лакауэй.
— Олдос, у вас ничего не случилось?
— Heт, нет. — Гренвилл тяжело вздохнул. — Просто у нас завязался горячий спор.
— Тебя слышно наверху, именно поэтому я и спустилась. Чарлз проснулся и будет очень счастлив увидеть друзей. — Она взглянула на Венделла и Норриса. — Он хотел убедиться, что вы не уйдете, не поговорив с ним.
— У нас и в мыслях такого не было, — возразил Венделл. — Мы очень надеялись, что ему захочется увидеть гостей.
— Он отчаянно нуждается в гостях.
— Идите. — Гренвилл бесцеремонно махнул рукой, выпроваживая молодых людей из комнаты. — Наша беседа окончена.
Грубое прощание брата с гостями заставило Элизу поморщиться, но, провожая Норриса и Венделла из гостиной на лестницу, она воздержалась от пояснений. Вместо этого Элиза стала говорить о Чарлзе.
— Он хотел спуститься вниз, чтобы увидеть вас, — сообщила госпожа Лакауэй, — но я настояла на том, что он должен остаться в постели, поскольку еще плохо держится на ногах. Чарлз едва начал выздоравливать и еще слишком слаб.
Они добрались до самой верхней ступеньки, и Норрис в очередной раз взглянул на портреты Гренвиллов, висевшие в коридоре второго этажа, окинул взором галерею картин, изображавших людей как молодых, так и старых, как мужчин, так и женщин. На одном из полотен он узнал Чарлза — юноша стоял у письменного стола в щеголеватом костюме. Его левый локоть с небрежным изяществом опирался на стопку книг, а кисть руки, та самая кисть, которой больше нет, спадала на кожаные корешки.
— А вот и твои друзья, мой дорогой, — объявила Элиза.
Они увидели, что Чарлз очень бледен, но, несмотря на это, лицо его расплылось в улыбке. Культю левого запястья он осмотрительно спрятал под одеялом.
— Раскаты дядюшкиного голоса были слышны даже здесь, — заметил Чарлз. — Похоже, внизу состоялся чрезвычайно оживленный спор.
Пододвинув стул, Венделл уселся возле постели:
— Знай мы, что ты уже проснулся, поднялись бы к тебе раньше. Чарлз попытался сесть на кровати, но его мать возразила:
— Не надо, Чарлз. Тебе нужно полежать.
— Матушка, я лежу вот уже несколько дней, и это мне опостылело. В конце концов мне все равно придется подняться.
Элиза быстро подперла его спину подушками, когда Чарлз с болезненной гримасой подался вперед.
— Так как ты себя чувствуешь, дружище? — осведомился Венделл. — Болит все так же сильно?
— Только когда морфий перестает действовать. Но я стараюсь не допускать этого. — Чарлз с трудом выдавил усталую улыбку. — И все же мне лучше. Можно взглянуть на дело с другой стороны. Теперь мне уже не придется извиняться, что я не выучился играть на фортепиано!
— В этом нет ничего смешного, дорогой мой, — вздохнула Элиза.
— Матушка, вы не станете возражать, если я немного побуду наедине с друзьями? Мне кажется, я не видал их целую вечность.
— Будем считать, что это признак твоего выздоровления. — Элиза поднялась. — Джентльмены, прошу вас, не утомляйте его. Я проведаю тебя чуть позже, дорогой.
Чарлз подождал, пока матушка выйдет из комнаты, а затем раздраженно вздохнул.
— Боже, она меня подавляет!
— Тебе и вправду лучше? — спросил Норрис.
— Дядюшка говорит, симптомы хорошие. Со вторника у меня ни разу не было лихорадки. Нынче утром меня осматривал доктор Сьюэлл и остался доволен раной. — Взглянув на перевязанное запястье, Чарлз добавил: — Он спас мне жизнь.
При упоминании имени доктора Сьюэлла ни Венделл, ни Норрис не произнесли ни слова.
— Ну а теперь расскажите мне последние новости, — попросил Чарлз, радостно глядя на друзей. — Что там происходит?
— Нам не хватает тебя на занятиях, — проговорил Норрис.
— Обморочного Чарли? Неудивительно, что по мне скучают. На меня всегда можно положиться — рядом со мной любой будет выглядеть умником.
— Время лежания в постели можно потратить на учение, — предложил Венделл. — Когда вернешься на занятия, будешь самым большим умником из всех нас.
— Ты ведь знаешь, что я не вернусь.
— Конечно, вернешься.
— Венделл, — спокойно обратился к другу Норрис, — человечнее будет сказать правду, ты так не считаешь?
— По правде говоря, все это к лучшему, — заметил Чарлз. — Я в любом случае не смог бы стать доктором. И это всем известно. Я никогда не проявлял ни таланта, ни интереса к медицине. Все дело было в дядюшкиных чаяниях, дядюшкиных надеждах. Я не похож на вас. Счастливчики, вы всегда знали, кем хотите стать.
— А кем хочешь стать ты? — поинтересовался Норрис.
— Спроси у Венделла. Он знает. — Чарлз указал на своего друга детства. — Мы оба состояли в Литературном клубе Андовера[8]. Ведь не только его одолевают всплески поэтического вдохновения.
Норрис издал удивленный смешок:
— Ты хочешь стать поэтом?
— Дядюшка не смог смириться с этим раньше, зато теперь ему придется. И почему я не вправе выбрать литературную жизнь? Посмотрите на Джонни Гринлифа Уиттиера[9]. Некоторые его стихи уже снискали успех. А этот малый, писатель из Салема, господин Готорн[10]. Он всего на несколько лет старше меня, но я готов побиться об заклад — Натаниэл очень скоро сделает себе имя. Почему бы не заняться тем, чем пылко увлечен? — Чарлз бросил взгляд на Венделла: — Как ты это назвал однажды? Тягой к перу?
— Пьянящей радостью авторства.