С ключом на шее

– Что-то я направление потерял, – через силу признается он. Нигдеев оглядывается – и насмешливая улыбка сползает с лица.

– Придется ждать, пока растащит, – говорит он. Туман на глазах поедает пространство, оставляя лишь мертвенную белизну.

– Чем… растащит? – тихо спрашивает Юрка.

Ветра нет. Ветра вообще, совсем нет; полный штиль; абсолютная неподвижность. Впервые за годы Нигдеев не слышит свиста в ушах; он повисает в незнакомом, пустом, мертвом мире. Он тянет ноздрями безжизненный воздух – и не чует ничего, кроме ужасающе невыразительного запаха воды.

Юрка тревожно смотрит на часы. Удивленно морщит лоб:

– Вот черт, встали…

– Мои тоже, – отвечает Нигдеев. – Магнетит кругом… Не надо было вообще брать, теперь только выкинуть.

– Как ты думаешь, это надолго? – шепотом спрашивает Юрка.

Нигдеев пожимает плечами. Думает почему-то о Юркиной жене – как она ждет неведомо чего, всегда одна, с орущим ребенком на руках, в чужом, пасмурном, насквозь продутом городе, и ветер бьется в окна, ломится в голову, выстуживает душу; ветер ноет, кричит, рыдает, изо дня в день, из года в год, – а потом вдруг затихает, и наступает мертвый штиль. Нигдеев трясет головой, отгоняя образ серой от тоски женщины, глядящей широко раскрытыми глазами в пустоту за окном.

– Ни разу такого не видел, – говорит он. – А ты?

Юрка качает головой, и его физиономия принимает сосредоточенное, почти отсутствующее выражение. Знакомое выражение, означающее: у нас проблемы, и это серьезно.

– Дойти до края и пойти по периметру? – с сомнением предлагает он. – Рано или поздно наткнемся на тропу.

Нигдеев прикидывает расстояние. Представляет, как они час за часом идут сквозь пустоту вдоль невидимого края плато.

– Видимость – полметра, куда мы попремся?

Он считает шаги сквозь мертвый безветренный мир и, кажется, давно сбился. Тридцать? На самом деле шагов уже сто, двести, тысяча, но ни один не сдвинул его с места. Нигдеев решает, что ошибся с направлением, но тут под ногой хрустит щебень. Голая каменистая плешь оказывается там, где он и ожидал. Хотя бы не придется пережидать, стоя в болоте.

Юрка вдруг резво подается в сторону – и тут же превращается в едва различимую тень.

– Слушай, тут землянка какая-то, – доносится, как сквозь вату, его возбужденный голос. Слышны глухие удары дерева. – Циновки гнилые, иероглифы на чайнике… Похоже, японцы руду разведывали. Ух ты – ящики с образцами!

Нигдеев движется на голос. Вдруг Юрка придушенно взвизгивает и выныривает из-под земли прямо под ноги. Трясет головой, как сеттер, которому в уши попала вода. Лицо собралось в мокрые складки.

– Слышь, ты лучше не ходи туда, – бормочет он, хватая Нигдеева за локти и крепко зажмурившись. Нигдеев выдергивает руки, и Юрка широко раскрывает глаза. – Там ребенок… мертвый.

– Что?!

– Спиногрыз, говорю, мертвый. Труп то есть. В мумию превратился. На вид уже лет пятьдесят как…

– Чепуха какая-то. Как такое может быть?

– Может, она просто больше не могла, – невнятно отвечает Юрка. – Пойдем отсюда, а?

– Куда? – мрачно спрашивает Нигдеев.

Это какой-то анекдот, думает Нигдеев, докуривая неизвестно какую по счету сигарету. Дурная байка из тех, что остроумцы любят рассказывать молоденьким, первый сезон работающим в поле коллекторшам. Он ерзает на куче мха, прикрытого разорванным пакетом; щебень врезается в задницу. Неизвестно, прошло ли двадцать минут или два часа. Неизвестно, сколько еще ждать: две минуты или двое суток… Ничего не меняется. Ничего не происходит. От напряженного бездействия Нигдееву кажется, что он плывет в выморочной белизне, невесомый и бестелесный.

И этот глухой, сводящий с ума звук. Звяк. Звяк. Скрежет металла, который силой отдирают от камня. И снова – звяк. И снова.

– Хватит уже, а?

Юрка сует ключ в карман. Склоняет голову набок, прислушиваясь.

– Как ты думаешь, сколько времени? – спрашивает он.

– Понятия не имею.

– А вроде развеивается уже, да?

– Нет.

Юрка вздыхает, вытаскивает ключ и тут же, опомнившись, убирает.

– А может, по периметру все-таки, а? – неуверенно спрашивает он. – Сколько еще просидим?

– Глупо. В любой момент рассосется, это не может быть надолго.

– Это уже долго, – тоскливо говорит Юрка, пялясь в молочную белизну, и Нигдеев с отвращением прикрывает глаза.

Звяк. Звяк. Ватная тишина, настолько глубокая, что, кажется, заложило уши.


– Слышишь? – шепчет Юрка. – Ходит кто-то…

Теперь он слышит: близко и в то же время словно издали, из-за непреодолимой стены тумана. Едва уловимый хруст веточки. Почти неразличимое хлюпанье воды, выдавленной изо мха чьей-то ногой.

Нигдеев берет ружье и медленно поднимается на ноги. До рези в глазах всматривается в туман.

– А ну пшел! – рявкает он, и туман жадно сглатывает голос. Нигдеев перестает дышать, даже не вслушиваясь – кожей пытаясь ощутить вибрацию, быстрый топот убегающего животного. – Показалось, – он опускается на колени и сгребает расползшийся мох под пакет. – Медведь бы дунул – глухой услышал…

– А может, не медведь.

Нигдеев молча крутит пальцем у виска и неуклюже приземляется на свое сиденье. Человек бы ответил… да и не стал бы бродить по болоту в тумане. Не медведь, не человек, – значит, показалось.

Звяк. Звяк. Звяк.

Нигдеев стонет.

– Может, это ёкай, – говорит вдруг Юрка с кривой улыбочкой. – Ну, эта хрень японская, типа привидения. Может, они оставили…

– Больной, вы на меня своих тараканов не стряхивайте, – вяло отвечает Нигдеев, и Юрка издает идиотский смешок.

Не в силах больше смотреть на его глупую физиономию, Нигдеев встает и осторожно ступает в туман. Брезгливость требует отойти подальше, но он не может пересилить себя: кажется, еще шаг – и не найти больше ни каменистый бугорок, ни ружье с рюкзаком, ни Юрку, тревожно сверлящего глазами спину. Нигдеев берется за молнию штанов и понимает, что тот и не собирается отворачиваться. Раздраженно передернув плечами, Нигдеев делает шаг вниз, стараясь запомнить каждый камешек, каждую трещину, каждую веточку брусники. И еще один шаг.

Каменистый склон уходит из-под ног, и Нигдеев летит сквозь пустоту. Как глупо, успевает подумать он, как же глупо.

Белизна тумана становится ослепительной и сверхновой взрывается в голове.

Звяк. Звяк. Звяк. Сознание и забытье сменяются волнами, неотличимые друг от друга, – два белых ничто, вся разница между которыми заключена в этом звуке. Погребенный под туманом мир, лишившийся дыхания, пуст, и единственное движение в нем – призрачное шевеление Юркиных пальцев. Единственный звук – звяканье ключа. Нигдеев не знает, сколько плавает между мирами; в конце концов та реальность, в которой раздражающе звякает ключ, оказывается внизу, и он медленно оседает в нее, как камень на дно.

Голова раскалывается; правое колено стало огромным и горячим, как выброшенный из жерла вулкана булыжник. От боли Нигдеев шипит сквозь зубы.

– Наконец-то! – вскрикивает Юрка. – Ну ты даешь, а? На ровном месте! Там ямка с тарелку, ей-богу, так ты через нее… фу-ух, напугал!

Нигдеев с усилием садится.

– Долго я?

– А не знаю, – Юрка мрачнеет и выпускает из пальцев ключ. Звяк. Нигдеев содрогается. – А как ты думаешь, сколько времени? – с детской надеждой спрашивает Юрка. – Я вот думаю, может, еще даже часа нет. И вроде развеивается уже, да? А то я Наташке пообещал, а сам здесь сижу. А она там ждет. Она даже не орала сегодня, представляешь? А я тут…

Нигдеев прикрывает глаза и видит, что женщина, стоящая у слепого окна, такая же мертвая, как ветер. Туман задушил ее, и теперь она никогда не придет к заброшенной японской землянке, чтобы обнять ребенка со злым напуганным лицом…

Нигдеев вздергивает голову, стряхивая тяжелую дремоту. Юрка бубнит:

– Опять кто-то ходил. Серьезно, я аж за ружье схватился, мало ли, потапыч обнаглел… – Он смотрит на бесполезные часы. – Я ей сказал: ты, главное, глупость эту забудь. Это он тебя доводит нарочно, я приду – поговорю с ним по-мужски, мигом свои капризы забудет. В кино сходим, развеешься, там фильм с этим… Делоном, он ей нравится, потерплю, раз такое дело. Обещал к семи быть, как штык… Слушай! – Он, вдруг насторожившись, переходит на шепот: – Ходит…

Нигдеев затаивает дыхание. На этот раз шаги отчетливей. Кто-то, невидимый в тумане, но очень близкий, крадется вокруг каменистой плеши. Кто-то почти беззвучный. Только абсолютное безветрие позволяет уловить всхлипы мха под ногами.

Юрка тянется за ружьем. Дуло едва заметно ударяет о камень, и шаги тут же стихают. Нигдеев, выпучив глаза и обливаясь потом, пялится в туман, отчетливо ощущая чужое присутствие.

– Пальну? – одними губами спрашивает Юрка. Нигдеев моргает, приходя в себя.

– Свихнулся, – нормальным голосом говорит он. – А вдруг человек? Мало ли дураков?

– Откуда здесь люди. Либо медведь, либо ёкай. Я бы пальнул, а?

– Ружье положи, – цедит Нигдеев. Туман по-прежнему подступает вплотную, все такой же густой и непроницаемый, но чувство чужого, прячущегося за белой стеной, исчезло.

Нигдеев выуживает из рюкзака термос чая, обернутые в газету котлеты и крошечную желтую с красным цветком на боку кастрюльку с вареной картошкой. Юрка достает две банки кильки в томате и черный хлеб. Жрать хочется страшно, и ни головная боль, ни нездорово сосредоточенная Юркина физиономия уже не отбивают аппетит. Нигдеев вдумчиво жует, уйдя в себя, смакуя живой, теплый вкус мяса и аромат чеснока, чтобы не видеть ни лица друга, ни белой стены вокруг.

Юрка шумно втягивает в рот килечный хвост и вдруг спрашивает:

– А тебя твоя мелкая любит?

– Конечно любит, – не задумываясь, отвечает Нигдеев. – Что за вопрос вообще? Я ж ей отец.

– А мой вот… – Юрка вздыхает. – Он вообще какой-то… не знаю даже. Наташка раньше веселая была, а теперь только ревет. Он из нее всю душу высосал, ни спать, ни есть не дает, прям как нарочно. А меня вообще ненавидит. Я его только на руки возьму, а он сразу глаза выпучит и орать, будто я не отец, а леший. Не слушается вообще… Я бы и плюнул, да такого на место не поставишь – он сам тебя потом…

– Дети, – пожимает плечами Нигдеев. – Моя тоже не подарок, а что поделаешь. Воспитываю, как могу. И тебе придется.

– Не, тут другое… – Юрка шевелит пальцами. – Беспокоюсь я. Наташку вон до ручки довел… Сколько времени, как ты думаешь?

Нигдеев качает головой. Слышит, как поскрипывают камни. Волоски на загривке встают дыбом. Голова вот-вот лопнет от напряжения. Кто-то ходит в тумане. Кто-то недобрый. Кто-то, похожий на мелкого, тощего сопляка со злыми глазами…

Нигдеев трясущимися руками вытаскивает из пачки сигарету. Ломает две спички, пытаясь прикурить, но наконец затягивается. Медленно выпускает синеватый дым, мгновенно тающий в туманной мгле. Говорит лупающему глазами Юрке:

– Ты заколебал про своего мелкого ныть. Мерещится уже.