С чем вы смешиваете свои краски?

Остальные художники имели схожие порывы рисовать. Со смехом рассказали мне, как они летом группой из двухсот человек наняли пароход, выгружались всей толпой в любом населённом пункте на причале и разбегались по городу на этюды. Этакий налёт художников. Живопись у них получалась яркая, солнечная, экспрессивная.

Дядя Вова уже далеко не нуб в этом деле и поинтересовался у меня.

— Это экспрессионизм?

— Около того, — не стал я вдаваться в подробности, чтобы не расстраивать художников.

А тут очередное оживление среди этой творческой братии. Оказывается Капица и кто-то еще из ученых физиков пожаловали на выставку. Наконец я узнал почему её вообще организовали. На Ленинском проспекте построено новое здание Физического института. Скульптора Эрнста Неизвестного пригласили украсить его, а он решил, что его работы не будут смотреться выигрышно, без картин соответствующей тематики на стенах, и предложил Белютину продемонстрировать работы учеников студии.

Для товарища же полковника по пути домой пришлось развернуть свой ответ по поводу выставки.

— Вы в курсе, кто такой Пикассо? — спросил я.

— Это тот, что кубиками рисует?

— Он самый, — подтвердил я. — У нас в институтской библиотеке есть репродукции его картин. Если посмотреть первые работы Пикассо, то это другая техника, где можно увидеть, что он прекрасный рисовальщик, имеющий за своей спиной классическую школу. После ему захотелось хм… выпендриться и он ушёл в этот самый кубизм. Но даже в тех работах всё равно видно основу, то, что не перекрыть так называемыми «кубиками». Он хорошо знает анатомию и прекрасно рисует.

— Я понял, — без дальнейших подсказок сообразил дядя Вова. — Эти, по твоим словам, «выпендриваются», не имея академической подготовки в рисунке и живописи.

— Примерно так, — подтвердил я. — По крайней мере, это моё видение их работ.

На самом деле не всё было так плохо. Если вспомнить, сколько лет я проработал дизайнером интерьеров, то мог принять много чего. Начнём с того, что все абстрактные работы очень удачно вписываются в качестве цветовых пятен на стенах различных интерьеров. Не стоит искать в них глубокий смысл, но как декоративное искусство я это воспринимаю нормально.

Другой вопрос, что многие «самобытные» товарищи пытаются втюхать то, чего в их творчестве нет. Была у меня в Лондоне одна знакомая девица с Украины. Хорошо знала английский, по специальности бухгалтер. Довольно смышленая, неплохо устроилась и зарабатывала. В какой-то момент её переклинило и она решила, что может попробовать себя в живописи.

Накупила холстов, красок и давай «малевать». Другого слова я её творчеству подобрать не могу. Реально это была мазня ни о чём. Просто мазки разных цветов. Но буду объективным, какую-то определённую цветовую гамму очередного полотна она выдерживала: то это красные мазки с чёрным цветом, то охристо-оранжевые или сине-бирюзовые.

— А лица у меня ещё не получаются, — заявила она мне.

Очень хотелось ответить: «Милочка, чтобы «получались лица», нужно хотя бы год в этом деле потренироваться», но я не стал высказываться.

Наклепав пару десятков работ, эта бухгалтерша сняла галерею (деньги были, почему не оплатить?), шедевры свои развесила, шампанского закупила и приглашения разослала. Типа выставка в Лондоне (Ах-ах! В самом Лондоне!). Я был так заинтригован, что решил сходить. Ну серьёзно. У меня пять лет художественной школы, пять университета. Потом было практики до фига, прежде чем я ушёл в компьютерный дизайн. А тут нате вам — художница за месяц! И ведь ходили некоторые зрители с умными мордами, что-то там пытались «осознать».

Каюсь, я даже спросил у девицы сколько стоит вон то с чёрно-белыми полосками и красными кляксами. Оказалось, пять тысяч. Покупать я ничего не собирался, но на определённые мысли меня работа навела. Как раз на тот момент я оформлял бар при ночном клубе. Общая стилистика и оттенки были металл, чёрный, белый цвета и вкрапление красных деталей. Мне показалось, что в коридоре неплохо было бы повесить подобную картину, а напротив точно такого же размера зеркало, оформив полотно и зеркало в идентичные рамки.

Купив нужного формата подрамник с холстом, я «намазюкал» свой шедевр не хуже, чем у бухгалтерши. Даже лучше. Я там местами мастихин использовал. Обошлось это произведение в сущие копейки. Провёл потом оплату лишь за материалы, поскольку мне хватало того, что платили за общий дизайн помещения.

Думаете, девица, решившая, что кто-то хочет купить картину, от меня отстала? Три недели названивала, снизила цену до четырёх с половиной тысяч, требовала дать ей телефон хозяев, чтобы она сама вела переговоры о продаже картины. Еле отбился.

К чему я это рассказываю? Да всё к тому, что к декоративному и абстрактному искусству отношусь нормально, но непрофессионализм не уважаю во всех его проявлениях.

Дядя Вова ещё больше уверился, что я необычный ребёнок, и больше с вопросами не лез. Зато Алексей на следующий день рассказал, как на ту выставку иностранцы приходили и снимали. Теперь её покажут по телевидению за рубежом, в газетах на Западе это событие тоже отражено.

— Люди работали, демонстрировали творчество, — деликатно ответил я.

Все вроде бы успокоились и занялись своими делами, как вдруг вечером тридцатого ноября раздался звонок по телефону. Трубку взял отец и почти сразу позвал меня.

— Шурка! Собирайся! Срочно на выставку.

— Какая выставка? — покосился я на напольные часы, демонстрирующие девять вечера.

— Твой триптих в Манеж берут, — сообщил отец.

Вот те номер!





Глава 15




За мной и за полотнами примчались пять человек на двух машинах — Алексей и Владимир Петрович со своими «орлами».

— Сашка, тех художников с Большой Коммунистической срочно в Манеже выставляют, — сообщил дядя Вова. — Сама Фурцева организовывает место для экспозиции. Я под это дело тебя воткнул. Там уже закуток отгородили, но лучше, чтобы ты всё сам посмотрел.

— Вот спасибо, — пробормотал я, кутаясь в пальто. — Чего так поздно-то? Нельзя, что ли, завтра?

— Завтра члены правительства с утра пойдут картины смотреть, — пояснил подполковник.

Та-а-ак… кажется, исторические события идут своим ходом. Точно! Разгром художников Хрущёв устроит первого декабря. И меня с ними под одну гребёнку? Впрочем, мы ещё посмотрим кто кого. В любом случае изменить я ничего не мог и меланхолично наблюдал в окно за пролетающими мимо улицами столицы.


Интересно будет поприсутствовать на знаковом событии. На самом деле юбилейная выставка МОСХ получилась скромной как по числу участников, так и по их уровню. На фоне грандиозных выставок предшествующих лет эта удивляла малым количеством представленных работ. По этой причине какого-то повышенного внимания к картинам со стороны москвичей не наблюдалось. Но мы всколыхнём это болото!

Машины припарковали возле здания Манежа, меня «под белы рученьки» взяли и повели. Дядя Вова по пути рассказывал то, что узнал ранее по телефону. Экспозиция выставки давно оформлена. Это я знал, сам посещал и видел. Для «всяких этих», кто успел на западном телевидении засветиться, выделяют помещение на втором этаже, в бывшем буфете. Кстати, нас по лестнице обгоняли резвые парни, несущие холсты с живописными работами как раз в ту сторону.

И почти сразу мы встретили кого-то из подручных товарища полковника.

— Первый зал — экспозиция студии Белютина, второй зал с картинами других художников, в третьем зале скульптуры Эрнста Неизвестного и отгорожена зона для Саши Увахина, — отчитался он.

К третьему залу мы и направились. Про отгороженную зону помощник явно пошутил. Это был какой-то стенд наподобие ширмы, стоящий у стены. Грязный, между прочим. То есть получалось, что зрители войдут в этот не слишком большой зал и сразу увидят этот стенд (мои работы будут за ним). Далее по помещению расставят скульптуры. Пока они были сдвинуты к стенам и рабочие заносили какие-то кубы для экспонатов. Посетители зала должны дойти до середины, после оглянуться и увидеть мою работу в своеобразном закутке.

— Темно, — сообразил я. — Нужны софиты, подсветка.

Размер стены, выделенный для моего творчества, меня вполне устраивал, а вот грязная ширма — нет.

У Эрнста Неизвестного возникли схожие проблемы. Постаменты не выдерживали критики. Скульптор ходил вокруг этих кубов, переворачивал, пытаясь найти более-менее чистые стороны. В группе помощников я заметил знакомое лицо Леонида Рабичева, с которым познакомился на выставке в Доме учителя, и поздоровался с ним.

— Нужно закрасить белилами, — первым сориентировался Леонид насчёт грязных кубов.

Кто-то из парней сорвался с места и куда-то ушёл.

— Стенд тоже покрасить, — скомандовал я.

Владимир Петрович отправился звонить, чтобы раздобыть для меня софиты, провода, если понадобятся таковые, и белила с кистью. Пока решались эти вопросы, я пошёл посмотреть, что вообще выставляется. В втором зале представляли свои полотна Владимир Янкилевский, Юрий Соболев и Юло Соостер. Краем уха я услышал, что это не студийцы Белютина, а друзья Эрнста Неизвестного, решившие поддержать его. Подразумевалось, что скульптуры, далёкие по сюжету от социалистического реализма, на фоне работ эпического экспрессионизма будут смотреться в тему.

Владимир Янкилевский казался из всей творческой братии самым молодым, зато представлял самые большие картины, включая здоровенный шестиметровый пентаптих из пяти огромных картин. Называлась эта его работа «Атомная станция»*. Из материалов — картон, масло. Своеобразное видение автором того, как преобразуется атом в энергию. С точки зрения человека двадцать первого века, нормальная работа для украшения интерьера цветовым пятном, не имеющая особого смысла. А если учесть, что изначально Эрнст Неизвестный хотел привлечь художников для декорирования холлов здания Физического института, то этой работе там самое место.

У Юло Соостера меня привлекла картина «Глаз яйцо». Это был тромплей — иллюзия трёхмерного пространства в изображении. Края формы яйца будто сделаны из металла и в целом создавалось впечатление оптической иллюзии. Казалось, что следующая оболочка внутри внешней вот-вот моргнёт, за ней другая и так далее.

Определённая мультимедийность в работах Соостера и Янкилевского присутствовала, и я решил посмотреть, в какой тематике другие полотна экспозиции.

В самом первом зале рабочие под руководством кого-то из художников развешивали работы из той студии, что выставлялась на Большой Коммунистической. Леонид Рабичев рассказывал про летнее путешествие по Волге на арендованном пароходе. Похоже, это были картины с того пленэра. Вполне узнаваемые пейзажи, но, блин, большинство в технике экспрессионизма и постимпрессионизма! Куда там Хрущёву разобраться с такими нюансами. Это я Ван Гога от Сезана отличу, а здесь же все «непризнанные гении».

Буду объективным, смотрелось всё ярко и колоритно. А то, что у некоторых художников присутствовала в полотнах обратная перспектива, так это вообще мелочи. Безусловно, это было изобразительное искусство, так называемое торжество выразительности, когда натуральность отходит на второй план, уступая место сюрреализму, символизму и откровенному виженари-арту.

Я ходил, смотрел работы и всё больше убеждался, что, несмотря на выставку на Большой Коммунистической, а после показа по телевидению Европы и США, эти картины не имели шанса стать заметными событиями в художественной или политической жизни страны. Таковыми их сделают стечение обстоятельств и Хрущёв.

Пришёл Алексей, позвал меня обратно в третий зал. Оказывается, там уже покрасили ширму-стенд и кубы-подставки для Неизвестного. Эрнст Неизвестный мне лично комплименты решил высказать. Первую часть триптиха уже закрепили и на неё смогли полюбоваться немногочисленные зрители. Позже кто-то обмолвился, что автору всего одиннадцать лет, и на меня захотели посмотреть живьём.

Пришлось устраивать перед публикой импровизированное выступление, рассказав, о чём моя работа.

Большие «дяди» из того первого зала набились в третий, мешая выставлять Эрнсту Неизвестному скульптуры. Мой триптих никак нельзя было причислить к тому самому социалистическому реализму, что был на первом этаже. Натуральность (Да ещё какая! Особенно дед!) присутствовала, но сам ракурс и подача не имели аналогов, что вызвало небывалый ажиотаж среди художников. Ну, ребятки, в будущем да при помощи компьютерной графики такие штучки можно закрутить, что вам и не снилось.

Сейчас же на мои работы взирали со смешанными чувствами. Ещё бы! Это вам не постимпрессионизм! У меня всё необычно, начиная с сюжета и заканчивая ракурсом. И в то же время классическая живопись с её цветопередачей присутствует в полной мере.

— Почему мне хочется выкинуть все свои холсты?

— Новое поколение.

— Так держать, пионер! — послышалось со стороны.

Рабочие продолжили свои дела. Картины закрепили и занялись подсветкой. Одного софита явно не хватило.

— Нужно ещё один закрепить на стенде, — прикинул я.

— Ещё один софит на клипсе, — дал кому-то распоряжение Алексей. — И ламп запасных две штуки. Вдруг перегорит в неподходящий момент?

Вот что значит человек провёл много времени в художественном институте! Все нюансы дела знает и предусматривает заранее.

— Саша, отправить тебя домой? Здесь и без нас справятся, — вскоре подошёл дядя Вова.

— Нетушки! — возмутился я. — Любопытно же!

Вообще-то самое интересное началось ближе к полуночи. Я глазам своим не поверил, когда в зал вошла сама Фурцева, за ней несколько «ответственных товарищей». Чуть позже подошёл Серов с художником Герасимовым и ещё кто-то. Молча всё осмотрели. Ничего не комментировали, не морщились. Оценили, как успевают оформлять выставку, и удалились.

— Мазуров, Ильичёв, Аджубей, — тихо сообщил мне Алексей о тех личностях, кого я не узнал.

— Вот, а вы говорили домой-домой, — попенял я дяде Вове. — Видели, какие люди приходили?

— Сашка, схлопочешь ты у меня, — покачал он головой. — Закончили или ещё подождём?

— Хочу посмотреть полностью, как оформят работы соседи по залу, — попросил я.

— Завтра посмотришь.