Рыцарь нашего времени
Часть 3 из 11 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Глава 2
Сергей быстро двигался по кухне Макара – кухня была маленькой, но светлой и очень уютной, – а Илюшин сидел на диванчике, поджав длинные ноги и сочувственно наблюдая за другом. Горло он обвязал серо-зеленым шарфом, травяной оттенок которого гармонировал с цветом его глаз; Бабкин бросил взгляд на шарф, края которого вольготно разлеглись по спинке дивана, но промолчал. Он достал из шкафа турку, открыл коробку с кофе, щелкнул по кнопке чайника, включил горелку.
– Не суетись ты, – успокаивающе сказал Илюшин, хотя Бабкин и не думал суетиться: движения его были быстрыми и точными.
Сергей плавно распахнул дверцу шкафа, наугад вытащил два пакетика, оказавшиеся именно теми, которые и были нужны, отсыпал по щепотке из каждого и сунул пакетики обратно.
– Сколько раз тебе говорил, – буркнул он, не оборачиваясь. – Специи так не хранят.
– Я специи вообще не храню, – напомнил Илюшин. – Это ты их хранишь в моей – заметь, моей! – кухне, потому что варишь с ними кофе. Зачем тебе мускатный орех? Если хочешь успокоиться, лучше выпей валерьянки.
– У тебя нет валерьянки. – Сергей налил в турку воды, поставил на огонь. – Водка – и та закончилась.
– Зато у меня есть хороший кофе!
– Который я тебе привез, прошу не забывать.
– Хорошо, хорошо, мой дотошный друг. Именно ты привез мне этот прекрасный кофе, который сейчас почему-то варишь на себя одного, хотя и я бы не отказался почаевничать. Кстати, как правильно выразиться, если собираешься пить кофе? Покофейничать?
– Покофействовать. Нет уж, кофе – детям и больным.
– Угу. Со временным помрачением рассудка. Серега, я никогда не был женат, и поэтому не могу оценить всю степень твоей озабоченности. Скажи мне, неужели встреча с бывшей супругой так подействовала на тебя, что ты стал похож на человека, укушенного гремучей змеей и вливающего в себя галлоны спирта, то есть кофе, чтобы избавиться от яда? Ты когда-то наступил ей на хвост и теперь боишься мести? С момента твоего возвращения прошло двадцать минут, а ты ни словом не обмолвился о деле. С порога вывалил на меня новость о встрече с любовью твоей юности и умчался на кухню врачевать душевные раны...
Бабкин, ссутулившись над конфоркой, выключил газ, перелил кофе из турки в чашку, и по квартире поплыл крепкий пряный аромат, в котором разборчивый нос угадал бы и душистый перец, и мускатный орех, и не любимую Макаром гвоздику.
– Нет никаких душевных ран. – Сергей отпил чуть-чуть кофе и прикрыл глаза, успокаиваясь. – Просто я выбит из колеи этой встречей. Но ты прав, давай сначала о деле.
– Ты заметил что-нибудь возле дома или в квартире?
– Нет. Совершенно ничего.
– Уверен? – Илюшин наклонился вперед, чуть нахмурившись.
– Уверен, Макар, уверен. Рыцарю Ланселоту нужно обратиться к психологу, как мы с тобой ему и советовали. Не знаю, что он хотел найти с нашей помощью, но я не увидел ничего особенного. Район как район, высотный дом, совсем мало людей. Детский сад недостроенный, собака... Макар, что я тебе рассказываю?! Можно выйти на любой станции где-нибудь подальше от центра, и ты увидишь то же самое.
Илюшин потянулся, казалось, с облегчением, но в глазах у него осталась озабоченность. Поначалу Сергей объяснил эту озабоченность беспокойством за него, Бабкина, но, подумав, признал, что такое объяснение никуда не годится. Макар мог сочувствовать напарнику, окунувшемуся на время в неприятные воспоминания, мог подсмеиваться над ним, но он ни на секунду не озаботился бы этим.
– Что не так? – спросил Бабкин, допивая кофе. – Что тебя смущает? Моя бывшая жена?
Тот отрицательно покачал головой, побарабанил тонкими пальцами по столу.
– Сам не знаю, – признался он наконец. – Понимаешь, самым простым и верным кажется списать выдумки нашего рыжего бизнесмена именно на его неуемную фантазию и забыть о его визите. Занести Ланселота в разряд сумасшедших. Но что-то мне мешает это сделать...
– Мысли о гонораре? – поддел его Бабкин.
– И это тоже, – невозмутимо кивнул Макар. – Правда, я не представляю, как мы будем отчитываться о выполнении задания... Поймаем хитрого барабашку и покажем клиенту? Или дух его бабушки из стеклянной банки, куда мы ее заточим, провозгласит о желании пообщаться с рыжебородым внучком?
– Давай откажемся, – попросил Бабкин, с дрожью вспомнив бывшую супругу с желтым полотенцем на голове – почему-то больше всего его удручало именно это несчастное полотенце. – Сам видишь, мужик не совсем в себе. Точнее, совсем не в себе. Кстати, когда он вез меня на своем «Судзуки», я видел какие-то шаманские связки на руле. Голову даю на отсечение, что он повесил пару артефактов вроде тех, которые описывает Панов. Где только, интересно, Ланселот их достал?
– Ну что ж... Тогда предлагаю потустороннее оставить господину Силотскому, – согласился Илюшин. – Пусть сам ловит барабашек и духов бабушек, защищается артефактами от «жамэ вю» и ищет двери в другие миры. Мы ему ничем помочь не можем.
– Дмитрий Арсеньевич, мы ничем не можем вам помочь, – деликатно, но непреклонно повторил по телефону Макар десятью минутами спустя. – Нет, не потому, что не верим вам, а потому, что мой помощник не нашел ничего, на чем мы могли бы строить свое расследование. Думаю, вы сами понимаете: в таком положении браться за дело было бы непорядочно с нашей стороны.
«Молодец Макар, – думал Бабкин, вслушиваясь в разговор. – „Мой помощник не нашел ничего, что подтверждало бы ваши слова“ – вот что он имеет в виду. А говорит совсем другое, чтобы не оскорбить тонких чувств клиента».
Он вспомнил, каким мягким, кошачьим голосом начал разговаривать Силотский, когда Ольга открыла ему дверь. «Интересно, она держит его в ежовых рукавицах? Рыжий не похож на человека, которого женщина сможет придавить каблуком». Перед глазами его встало лицо бывшей жены – ровное, ухоженное, которое он назвал бы красивым, не будь оно таким заурядным. Выражение ее лица было насмешливо-пренебрежительным, и Бабкину стало неприятно.
Тогда он представил Машу. Представил целиком, охватив ее мысленным взглядом всю сразу – тонкую, слегка загорелую, с вьющимися рыжевато-золотыми волосами, играющими на солнце медовыми оттенками. И как она поднимает на него серые глаза, а под глазами у нее от постоянного сидения перед компьютером проступает бледная синева, которая очень огорчает саму Машу и отчего-то трогает Бабкина. Ресницы у нее росли, как она говорила, «бестолковые», рыжеватые, длинные, но редкие, прямые, как палочки, и у Маши была привычка легко дотрагиваться до них пальцем, словно пересчитывая в опасении потерять нужную ресничку.
Когда она задумывалась, лицо ее неуловимо менялось и вдруг проявлялось в нем что-то, отчего оно становилось похожим на лики с полотен старых мастеров. Сергея почти пугало это превращение молодой и вполне современной женщины в незнакомку, которая смотрела куда-то, чуть улыбаясь не губами даже, а одними глазами, и чудилось, что место ей не в двухкомнатной квартирке в спальном районе Москвы, а на качелях среди цветущего сада с розами, раскидистыми дубами, буйными зарослями одичавшей смородины, во времени таком далеком и незнакомом, что даже представить страшно. Несмотря на эти странные ощущения, Бабкин замирал, боясь спугнуть и свое, и ее состояние, пытаясь угадать, о чем Маша думает, и в такие секунды она казалась ему чужой и очень уязвимой.
Он представил, как она улыбается, как щурит серые глаза, посмеивается над ним – время от времени спохватываясь, что может обидеть его, и тогда взглядывает чуть растерянно и виновато. Иногда Сергей не мог удержаться и секунд десять сохранял на своем лице серьезное выражение, словно и впрямь обиделся. Но дольше не выдерживал, ухмылка расползалась от краешков губ по всей физиономии, и Машка тут же улыбалась облегченно и радостно, ныряла пушистой золотистой головой ему под мышку, бодалась – была у нее привычка к детской возне, которая поначалу удивляла Бабкина, а потом стала нравиться.
«А ведь мог бы остаться... Испугаться гадалки или просто пожалеть Ольгу, и так бы и жил с ней, и Машку бы не встретил»...
Он раздраженно дернул головой. Глупость это все. Как должно было случиться, так и случилось.
Уверенность Бабкина держалась не на фатализме, а, скорее, на страхе перед тем несбывшимся будущим, которое сегодня взглянуло на него зелеными глазами из-под желтого тюрбана. Лицо бывшей жены снова возникло перед мысленным взглядом Сергея, и он вдруг понял, что в нем изменилось.
– Нос! – изумленно сказал он вслух. – Она изменила нос!
Илюшин уже закончил разговор и с одного слова понял, что имеет в виду напарник.
– Пластику сделала? – осведомился он.
– Точно! У нее нос был такой, знаешь, круглый, маленький... и ноздри круглые, аккуратненькие. А стал прямой, точеный, как у актрисы.
– У всех актрис носы разные, – глубокомысленно заметил Макар. – Во всяком случае, поначалу, – добавил он, вспомнив одну из известных артисток, к пятидесяти годам изменившую прекрасный нос с горбинкой на нечто универсальное, прямое, шаблонное.
– Черт с ней, с Ольгой и с ее носом. – Бабкин с облегчением потянулся, запрокинул голову на спинку дивана. – И с ее Ланселотом тоже.
– Э-э-э... – протянул Илюшин, и Сергей тут же насторожился: «экать» было не в привычках Макара.
Он оторвал затылок от дивана и вопросительно посмотрел на друга.
– Разве ты не слышал наш разговор? – осторожно спросил Макар, постукивая ложечкой о пустую чашку из-под кофе и избегая глядеть на Сергея.
– Слышал... но не до конца. Вспомнил про Ольгин нос и задумался. А что?
– Силотский поменял нам задачу.
– Что значит «поменял»?
– Когда он понял, что мы отказываемся браться за его дело, то попросил забыть о «жамэ вю», которое его мучает, и заняться более земным вопросом. Мне кажется, что в данном случае потусторонние силы не замешаны.
– Каким вопросом? – нахмурился Бабкин, приподнимаясь с диванчика.
– Поисками его пропавшего заместителя.
Бабкин выругался и рухнул обратно на диванчик, в котором что-то тихо и печально хрустнуло.
– Я не мог ему отказать, – пожал плечами Илюшин. «И, если честно, не очень-то хотел», – добавил он про себя.
Сергей его понимал. В отличие от многих других частных сыщиков, основной специализацией которых был сбор компромата на неверных жен и мужей, они с Илюшиным этим не занимались. Раскрытие убийств тоже не входило в их компетенцию – оба были уверены, что при возможностях оперативной группы любой следователь раскроет убийство по горячим следам в десять раз быстрее, чем это сделают они сами. «Если дополнить эти возможности грамотной работой», – неизменно добавлял Бабкин, объясняя жене, что гораздо проще сверять полученные отпечатки с базой данных, имея эту самую базу, а не прося каждый раз о помощи кого-то из бывших коллег. Но никакая оперативная группа не могла потратить столько времени на поиск пропавшего человека, сколько могли позволить себе они с Макаром. Здесь преимущество было на их стороне, и, как говорил Илюшин, глупо было бы этим не воспользоваться.
– Значит, Силотский решил-таки найти своего пропавшего заместителя, – обреченно проговорил Бабкин, сам не понимая, отчего так не хочет браться за это дело. – Тогда нам нужна дополнительная информация.
– Он сюда уже едет. Любопытно, поставила ли господина Силотского твоя бывшая, а его нынешняя жена в известность о ваших прежних отношениях.
– Понятия не имею, – угрюмо буркнул Бабкин, огромной лапой сгребая чашку и разглядывая застывающие кристаллики сахара на дне. – Сейчас мы это выясним во избежание недоразумений. Кстати, – спохватился он, обратив наконец внимание на шерстяной шарф, которым Илюшин обмотал шею. – Что ты на себя нацепил? Вытащил с антресолей, отобрав у моли?
– У меня нет антресолей. За моль не ручаюсь. А шарф мне подарила Заря Ростиславовна.
– Ах Заря Ростиславовна! Я мог бы и сам догадаться... – Сергей беззлобно рассмеялся.
Заря Ростиславовна, соседка Макара, въехала в соседнюю с ним квартиру около полугода назад. В первый же вечер после своего переезда она позвонила к нему в дверь и, строго глядя на открывшего ей Илюшина, отрекомендовалась:
– Лепицкая. По мужу – Мейельмахер.
Точно так же она представлялась всегда и всем, как узнали потом Макар с Бабкиным. «Лепицкая. По мужу – Мейельмахер» – и обязательный короткий наклон головы, на которой росли нежно-сиреневые просвечивающие волосы, которые Лепицкая-Мейельмахер слегка подвивала и оставляла в художественном беспорядке, не утруждая себя расчесыванием сиреневых локонов.
Она сразу же предупредила Макара, взяв военно-приказной тон, что не потерпит непорядка рядом со своей квартирой и пьянок после одиннадцати – тоже. Что на лестничной клетке плевать нельзя, курить тоже, хлопать дверями квартиры – не рекомендуется. «И тогда, голубчик, – закончила она, сурово глядя на Илюшина, – возможно, мы с вами подружимся». Обещание дружбы из уст старухи звучало едва ли не более угрожающе, чем все остальное.
Макар заверил ее, что не курит, плевать не будет, а дверь у него бесшумная. Лепицкая погрозила ему пальцем и скрылась.
Вскоре выяснилось, что раньше она жила в Екатеринбурге, однако, похоронив мужа, решила перебраться в Москву, где у нее осталась одна-единственная подруга. Большая квартира, доставшаяся ей по наследству, была продана, и Заря Ростиславовна осела на старости лет в столице.
Характер у нее оказался добрейший. Суровость, проявленная ею при первом знакомстве, на этом же знакомстве и закончилась, и Лепицкая стала обычной, чуть суетливой, немножко не в меру болтливой старухой, всегда готовой помочь. Столкнувшись на лестничной клетке с покашливающим соседом, она тут же заявила, что знает, чем облегчить его страдания, и вручила Илюшину собственноручно связанный шарф. «Его, мой дорогой мальчик, носил еще Мейельмахер!» – провозгласила она, убеждая Макара в удивительном лечебном действии шарфа.
– Если Мейельмахер, тогда не могу отказаться, – сдался Илюшин, покорно принял шарф, рассыпался в благодарностях, уверенный, что снимет шерстяную змею, как только войдет в квартиру. Однако шарф оказался мягким и грел горло, к тому же по странной причуде Макар, не отличавшийся сентиментальностью, подумал, что старая соседка не пожалела для него вещи, которая означала для нее куда больше, чем просто шарф. Он посмотрел на себя в зеркало и представил лицо Бабкина, когда тот увидит его с серо-зеленой тряпкой на шее, хмыкнул, но шарф не снял.
* * *
Проработав в банке полгода, Сергей Бабкин не то чтобы озверел, но был близок к этому. Ему не нравилась работа, не нравились люди, окружавшие его, и даже радость жены после того, как он получил первую зарплату, оказалась недостаточной компенсацией. Сергей чувствовал себя бездельником, получающим зарплату непонятно за что. Работа службы безопасности в банке была поставлена из рук вон плохо, но когда Сергей попробовал что-то изменить, его начальник, сам бывший опер – низкорослый мужик с жирными, как у бабы, ляжками, – попросил его умерить пыл и не лезть не в свою вотчину.
По утрам Сергей со страдальческой гримасой надевал костюм, долго возился с галстуком и про себя проклинал дресс-код банка, обязывавший каждого сотрудника выглядеть «прилично». В понимании Сергея приличными были чистые джинсы, которые он не ленился гладить после очередной стирки, майка или демократичная рубашка, короткая свободная куртка, не стеснявшая движений, но скрывавшая кобуру под мышкой. Теперь от любимой одежды пришлось отказаться, и даже в гости к своей маме Ольга просила его приходить в костюме – это подчеркивало, насколько ее муж изменился в лучшую сторону. «Повзрослел».
С новой деятельностью Бабкина немного примиряло то, что Ольга преображалась на глазах. Прежнее устойчивое недовольство уступило место приподнятому настроению, и в свободное от работы время, которого у нее было полно, Ольга декорировала квартиру, сама что-то на ходу выдумывая, готовила из таких продуктов, на которые раньше они только смотрели, увлеклась спортом и регулярно ходила в тренажерный зал по соседству. Теперь ее семья становилась правильной – с мужем-добытчиком и женой, работающей не для заработка, а для общения с коллегами. И хотя Марина Викторовна по-прежнему выражала недовольство медленными карьерными успехами зятя, приводя в пример массу знакомых, которые к его возрасту успели добиться куда большего, Олю это мало трогало. Она чувствовала, что ведет супруга верной дорогой.
Как-то раз Сергей, выйдя из банка и направляясь в ближайшее кафе пообедать, услышал, что его окликают. Обернувшись, он увидел Мишу Кроткого – бывшего коллегу.
Сергей быстро двигался по кухне Макара – кухня была маленькой, но светлой и очень уютной, – а Илюшин сидел на диванчике, поджав длинные ноги и сочувственно наблюдая за другом. Горло он обвязал серо-зеленым шарфом, травяной оттенок которого гармонировал с цветом его глаз; Бабкин бросил взгляд на шарф, края которого вольготно разлеглись по спинке дивана, но промолчал. Он достал из шкафа турку, открыл коробку с кофе, щелкнул по кнопке чайника, включил горелку.
– Не суетись ты, – успокаивающе сказал Илюшин, хотя Бабкин и не думал суетиться: движения его были быстрыми и точными.
Сергей плавно распахнул дверцу шкафа, наугад вытащил два пакетика, оказавшиеся именно теми, которые и были нужны, отсыпал по щепотке из каждого и сунул пакетики обратно.
– Сколько раз тебе говорил, – буркнул он, не оборачиваясь. – Специи так не хранят.
– Я специи вообще не храню, – напомнил Илюшин. – Это ты их хранишь в моей – заметь, моей! – кухне, потому что варишь с ними кофе. Зачем тебе мускатный орех? Если хочешь успокоиться, лучше выпей валерьянки.
– У тебя нет валерьянки. – Сергей налил в турку воды, поставил на огонь. – Водка – и та закончилась.
– Зато у меня есть хороший кофе!
– Который я тебе привез, прошу не забывать.
– Хорошо, хорошо, мой дотошный друг. Именно ты привез мне этот прекрасный кофе, который сейчас почему-то варишь на себя одного, хотя и я бы не отказался почаевничать. Кстати, как правильно выразиться, если собираешься пить кофе? Покофейничать?
– Покофействовать. Нет уж, кофе – детям и больным.
– Угу. Со временным помрачением рассудка. Серега, я никогда не был женат, и поэтому не могу оценить всю степень твоей озабоченности. Скажи мне, неужели встреча с бывшей супругой так подействовала на тебя, что ты стал похож на человека, укушенного гремучей змеей и вливающего в себя галлоны спирта, то есть кофе, чтобы избавиться от яда? Ты когда-то наступил ей на хвост и теперь боишься мести? С момента твоего возвращения прошло двадцать минут, а ты ни словом не обмолвился о деле. С порога вывалил на меня новость о встрече с любовью твоей юности и умчался на кухню врачевать душевные раны...
Бабкин, ссутулившись над конфоркой, выключил газ, перелил кофе из турки в чашку, и по квартире поплыл крепкий пряный аромат, в котором разборчивый нос угадал бы и душистый перец, и мускатный орех, и не любимую Макаром гвоздику.
– Нет никаких душевных ран. – Сергей отпил чуть-чуть кофе и прикрыл глаза, успокаиваясь. – Просто я выбит из колеи этой встречей. Но ты прав, давай сначала о деле.
– Ты заметил что-нибудь возле дома или в квартире?
– Нет. Совершенно ничего.
– Уверен? – Илюшин наклонился вперед, чуть нахмурившись.
– Уверен, Макар, уверен. Рыцарю Ланселоту нужно обратиться к психологу, как мы с тобой ему и советовали. Не знаю, что он хотел найти с нашей помощью, но я не увидел ничего особенного. Район как район, высотный дом, совсем мало людей. Детский сад недостроенный, собака... Макар, что я тебе рассказываю?! Можно выйти на любой станции где-нибудь подальше от центра, и ты увидишь то же самое.
Илюшин потянулся, казалось, с облегчением, но в глазах у него осталась озабоченность. Поначалу Сергей объяснил эту озабоченность беспокойством за него, Бабкина, но, подумав, признал, что такое объяснение никуда не годится. Макар мог сочувствовать напарнику, окунувшемуся на время в неприятные воспоминания, мог подсмеиваться над ним, но он ни на секунду не озаботился бы этим.
– Что не так? – спросил Бабкин, допивая кофе. – Что тебя смущает? Моя бывшая жена?
Тот отрицательно покачал головой, побарабанил тонкими пальцами по столу.
– Сам не знаю, – признался он наконец. – Понимаешь, самым простым и верным кажется списать выдумки нашего рыжего бизнесмена именно на его неуемную фантазию и забыть о его визите. Занести Ланселота в разряд сумасшедших. Но что-то мне мешает это сделать...
– Мысли о гонораре? – поддел его Бабкин.
– И это тоже, – невозмутимо кивнул Макар. – Правда, я не представляю, как мы будем отчитываться о выполнении задания... Поймаем хитрого барабашку и покажем клиенту? Или дух его бабушки из стеклянной банки, куда мы ее заточим, провозгласит о желании пообщаться с рыжебородым внучком?
– Давай откажемся, – попросил Бабкин, с дрожью вспомнив бывшую супругу с желтым полотенцем на голове – почему-то больше всего его удручало именно это несчастное полотенце. – Сам видишь, мужик не совсем в себе. Точнее, совсем не в себе. Кстати, когда он вез меня на своем «Судзуки», я видел какие-то шаманские связки на руле. Голову даю на отсечение, что он повесил пару артефактов вроде тех, которые описывает Панов. Где только, интересно, Ланселот их достал?
– Ну что ж... Тогда предлагаю потустороннее оставить господину Силотскому, – согласился Илюшин. – Пусть сам ловит барабашек и духов бабушек, защищается артефактами от «жамэ вю» и ищет двери в другие миры. Мы ему ничем помочь не можем.
– Дмитрий Арсеньевич, мы ничем не можем вам помочь, – деликатно, но непреклонно повторил по телефону Макар десятью минутами спустя. – Нет, не потому, что не верим вам, а потому, что мой помощник не нашел ничего, на чем мы могли бы строить свое расследование. Думаю, вы сами понимаете: в таком положении браться за дело было бы непорядочно с нашей стороны.
«Молодец Макар, – думал Бабкин, вслушиваясь в разговор. – „Мой помощник не нашел ничего, что подтверждало бы ваши слова“ – вот что он имеет в виду. А говорит совсем другое, чтобы не оскорбить тонких чувств клиента».
Он вспомнил, каким мягким, кошачьим голосом начал разговаривать Силотский, когда Ольга открыла ему дверь. «Интересно, она держит его в ежовых рукавицах? Рыжий не похож на человека, которого женщина сможет придавить каблуком». Перед глазами его встало лицо бывшей жены – ровное, ухоженное, которое он назвал бы красивым, не будь оно таким заурядным. Выражение ее лица было насмешливо-пренебрежительным, и Бабкину стало неприятно.
Тогда он представил Машу. Представил целиком, охватив ее мысленным взглядом всю сразу – тонкую, слегка загорелую, с вьющимися рыжевато-золотыми волосами, играющими на солнце медовыми оттенками. И как она поднимает на него серые глаза, а под глазами у нее от постоянного сидения перед компьютером проступает бледная синева, которая очень огорчает саму Машу и отчего-то трогает Бабкина. Ресницы у нее росли, как она говорила, «бестолковые», рыжеватые, длинные, но редкие, прямые, как палочки, и у Маши была привычка легко дотрагиваться до них пальцем, словно пересчитывая в опасении потерять нужную ресничку.
Когда она задумывалась, лицо ее неуловимо менялось и вдруг проявлялось в нем что-то, отчего оно становилось похожим на лики с полотен старых мастеров. Сергея почти пугало это превращение молодой и вполне современной женщины в незнакомку, которая смотрела куда-то, чуть улыбаясь не губами даже, а одними глазами, и чудилось, что место ей не в двухкомнатной квартирке в спальном районе Москвы, а на качелях среди цветущего сада с розами, раскидистыми дубами, буйными зарослями одичавшей смородины, во времени таком далеком и незнакомом, что даже представить страшно. Несмотря на эти странные ощущения, Бабкин замирал, боясь спугнуть и свое, и ее состояние, пытаясь угадать, о чем Маша думает, и в такие секунды она казалась ему чужой и очень уязвимой.
Он представил, как она улыбается, как щурит серые глаза, посмеивается над ним – время от времени спохватываясь, что может обидеть его, и тогда взглядывает чуть растерянно и виновато. Иногда Сергей не мог удержаться и секунд десять сохранял на своем лице серьезное выражение, словно и впрямь обиделся. Но дольше не выдерживал, ухмылка расползалась от краешков губ по всей физиономии, и Машка тут же улыбалась облегченно и радостно, ныряла пушистой золотистой головой ему под мышку, бодалась – была у нее привычка к детской возне, которая поначалу удивляла Бабкина, а потом стала нравиться.
«А ведь мог бы остаться... Испугаться гадалки или просто пожалеть Ольгу, и так бы и жил с ней, и Машку бы не встретил»...
Он раздраженно дернул головой. Глупость это все. Как должно было случиться, так и случилось.
Уверенность Бабкина держалась не на фатализме, а, скорее, на страхе перед тем несбывшимся будущим, которое сегодня взглянуло на него зелеными глазами из-под желтого тюрбана. Лицо бывшей жены снова возникло перед мысленным взглядом Сергея, и он вдруг понял, что в нем изменилось.
– Нос! – изумленно сказал он вслух. – Она изменила нос!
Илюшин уже закончил разговор и с одного слова понял, что имеет в виду напарник.
– Пластику сделала? – осведомился он.
– Точно! У нее нос был такой, знаешь, круглый, маленький... и ноздри круглые, аккуратненькие. А стал прямой, точеный, как у актрисы.
– У всех актрис носы разные, – глубокомысленно заметил Макар. – Во всяком случае, поначалу, – добавил он, вспомнив одну из известных артисток, к пятидесяти годам изменившую прекрасный нос с горбинкой на нечто универсальное, прямое, шаблонное.
– Черт с ней, с Ольгой и с ее носом. – Бабкин с облегчением потянулся, запрокинул голову на спинку дивана. – И с ее Ланселотом тоже.
– Э-э-э... – протянул Илюшин, и Сергей тут же насторожился: «экать» было не в привычках Макара.
Он оторвал затылок от дивана и вопросительно посмотрел на друга.
– Разве ты не слышал наш разговор? – осторожно спросил Макар, постукивая ложечкой о пустую чашку из-под кофе и избегая глядеть на Сергея.
– Слышал... но не до конца. Вспомнил про Ольгин нос и задумался. А что?
– Силотский поменял нам задачу.
– Что значит «поменял»?
– Когда он понял, что мы отказываемся браться за его дело, то попросил забыть о «жамэ вю», которое его мучает, и заняться более земным вопросом. Мне кажется, что в данном случае потусторонние силы не замешаны.
– Каким вопросом? – нахмурился Бабкин, приподнимаясь с диванчика.
– Поисками его пропавшего заместителя.
Бабкин выругался и рухнул обратно на диванчик, в котором что-то тихо и печально хрустнуло.
– Я не мог ему отказать, – пожал плечами Илюшин. «И, если честно, не очень-то хотел», – добавил он про себя.
Сергей его понимал. В отличие от многих других частных сыщиков, основной специализацией которых был сбор компромата на неверных жен и мужей, они с Илюшиным этим не занимались. Раскрытие убийств тоже не входило в их компетенцию – оба были уверены, что при возможностях оперативной группы любой следователь раскроет убийство по горячим следам в десять раз быстрее, чем это сделают они сами. «Если дополнить эти возможности грамотной работой», – неизменно добавлял Бабкин, объясняя жене, что гораздо проще сверять полученные отпечатки с базой данных, имея эту самую базу, а не прося каждый раз о помощи кого-то из бывших коллег. Но никакая оперативная группа не могла потратить столько времени на поиск пропавшего человека, сколько могли позволить себе они с Макаром. Здесь преимущество было на их стороне, и, как говорил Илюшин, глупо было бы этим не воспользоваться.
– Значит, Силотский решил-таки найти своего пропавшего заместителя, – обреченно проговорил Бабкин, сам не понимая, отчего так не хочет браться за это дело. – Тогда нам нужна дополнительная информация.
– Он сюда уже едет. Любопытно, поставила ли господина Силотского твоя бывшая, а его нынешняя жена в известность о ваших прежних отношениях.
– Понятия не имею, – угрюмо буркнул Бабкин, огромной лапой сгребая чашку и разглядывая застывающие кристаллики сахара на дне. – Сейчас мы это выясним во избежание недоразумений. Кстати, – спохватился он, обратив наконец внимание на шерстяной шарф, которым Илюшин обмотал шею. – Что ты на себя нацепил? Вытащил с антресолей, отобрав у моли?
– У меня нет антресолей. За моль не ручаюсь. А шарф мне подарила Заря Ростиславовна.
– Ах Заря Ростиславовна! Я мог бы и сам догадаться... – Сергей беззлобно рассмеялся.
Заря Ростиславовна, соседка Макара, въехала в соседнюю с ним квартиру около полугода назад. В первый же вечер после своего переезда она позвонила к нему в дверь и, строго глядя на открывшего ей Илюшина, отрекомендовалась:
– Лепицкая. По мужу – Мейельмахер.
Точно так же она представлялась всегда и всем, как узнали потом Макар с Бабкиным. «Лепицкая. По мужу – Мейельмахер» – и обязательный короткий наклон головы, на которой росли нежно-сиреневые просвечивающие волосы, которые Лепицкая-Мейельмахер слегка подвивала и оставляла в художественном беспорядке, не утруждая себя расчесыванием сиреневых локонов.
Она сразу же предупредила Макара, взяв военно-приказной тон, что не потерпит непорядка рядом со своей квартирой и пьянок после одиннадцати – тоже. Что на лестничной клетке плевать нельзя, курить тоже, хлопать дверями квартиры – не рекомендуется. «И тогда, голубчик, – закончила она, сурово глядя на Илюшина, – возможно, мы с вами подружимся». Обещание дружбы из уст старухи звучало едва ли не более угрожающе, чем все остальное.
Макар заверил ее, что не курит, плевать не будет, а дверь у него бесшумная. Лепицкая погрозила ему пальцем и скрылась.
Вскоре выяснилось, что раньше она жила в Екатеринбурге, однако, похоронив мужа, решила перебраться в Москву, где у нее осталась одна-единственная подруга. Большая квартира, доставшаяся ей по наследству, была продана, и Заря Ростиславовна осела на старости лет в столице.
Характер у нее оказался добрейший. Суровость, проявленная ею при первом знакомстве, на этом же знакомстве и закончилась, и Лепицкая стала обычной, чуть суетливой, немножко не в меру болтливой старухой, всегда готовой помочь. Столкнувшись на лестничной клетке с покашливающим соседом, она тут же заявила, что знает, чем облегчить его страдания, и вручила Илюшину собственноручно связанный шарф. «Его, мой дорогой мальчик, носил еще Мейельмахер!» – провозгласила она, убеждая Макара в удивительном лечебном действии шарфа.
– Если Мейельмахер, тогда не могу отказаться, – сдался Илюшин, покорно принял шарф, рассыпался в благодарностях, уверенный, что снимет шерстяную змею, как только войдет в квартиру. Однако шарф оказался мягким и грел горло, к тому же по странной причуде Макар, не отличавшийся сентиментальностью, подумал, что старая соседка не пожалела для него вещи, которая означала для нее куда больше, чем просто шарф. Он посмотрел на себя в зеркало и представил лицо Бабкина, когда тот увидит его с серо-зеленой тряпкой на шее, хмыкнул, но шарф не снял.
* * *
Проработав в банке полгода, Сергей Бабкин не то чтобы озверел, но был близок к этому. Ему не нравилась работа, не нравились люди, окружавшие его, и даже радость жены после того, как он получил первую зарплату, оказалась недостаточной компенсацией. Сергей чувствовал себя бездельником, получающим зарплату непонятно за что. Работа службы безопасности в банке была поставлена из рук вон плохо, но когда Сергей попробовал что-то изменить, его начальник, сам бывший опер – низкорослый мужик с жирными, как у бабы, ляжками, – попросил его умерить пыл и не лезть не в свою вотчину.
По утрам Сергей со страдальческой гримасой надевал костюм, долго возился с галстуком и про себя проклинал дресс-код банка, обязывавший каждого сотрудника выглядеть «прилично». В понимании Сергея приличными были чистые джинсы, которые он не ленился гладить после очередной стирки, майка или демократичная рубашка, короткая свободная куртка, не стеснявшая движений, но скрывавшая кобуру под мышкой. Теперь от любимой одежды пришлось отказаться, и даже в гости к своей маме Ольга просила его приходить в костюме – это подчеркивало, насколько ее муж изменился в лучшую сторону. «Повзрослел».
С новой деятельностью Бабкина немного примиряло то, что Ольга преображалась на глазах. Прежнее устойчивое недовольство уступило место приподнятому настроению, и в свободное от работы время, которого у нее было полно, Ольга декорировала квартиру, сама что-то на ходу выдумывая, готовила из таких продуктов, на которые раньше они только смотрели, увлеклась спортом и регулярно ходила в тренажерный зал по соседству. Теперь ее семья становилась правильной – с мужем-добытчиком и женой, работающей не для заработка, а для общения с коллегами. И хотя Марина Викторовна по-прежнему выражала недовольство медленными карьерными успехами зятя, приводя в пример массу знакомых, которые к его возрасту успели добиться куда большего, Олю это мало трогало. Она чувствовала, что ведет супруга верной дорогой.
Как-то раз Сергей, выйдя из банка и направляясь в ближайшее кафе пообедать, услышал, что его окликают. Обернувшись, он увидел Мишу Кроткого – бывшего коллегу.