Русское

Но как? Она знала, что иные женки прерывали беременность, спрыгнув с высоты. Но почему-то ей не хотелось даже пробовать. Так что же делать? Два дня бродила она по городу, надеясь, по Господнему произволению, поскользнуться на льду, упасть и так вызвать выкидыш. Она ходила молиться перед самой почитаемой новгородской иконой – Знамение Божией Матери. Но хотя эта икона когда-то спасла город от суздальцев, Богородица не снизошла к Янкиным мольбам. Наконец в отчаянии она принялась бродить по рынку, думая найти кого-то, кто мог бы ей помочь.

И через две недели ей удалось найти старуху с бородавкой на руке и жестким, неулыбчивым лицом, продававшую сушеные травы на маленьком прилавке возле реки.

Когда Янка объяснила, что ей требуется, старуха не выказала ни удивления, ни негодования, а только окинула ее внимательным, холодным взглядом маленьких карих глазок:

– И на каком ты месяце?

Янка сказала ей.

– Хорошо, но тебе придется заплатить.

– Сколько?

Старуха минуту подумала.

– Две гривны.

Янка ахнула, ведь это было небольшое состояние.

Старуха по-прежнему глядела на нее бесстрастно, ничем не выдавая своих чувств:

– Ну, что скажешь?

– А это точно…

– Плод свой изгонишь.

– А я…

– С тобой ничего худого не случится.

В тот же день Янка достала свой драгоценный шелк, Милеев подарок, и продала его за две гривны.

– Приходи сегодня вечером, как стемнеет, – сказала ей старуха.



Когда солнце садилось над замерзшими болотами, она направилась следом за шаркающей старухой по тропинке, огибающей южные окраины города. Слева виднелись избы, справа – закованная льдом река. На западе далекий красный диск погружался в сугробы, исчезая, точно еле слышный вздох; вдоль реки частоколы, на которые упала ледяная тень, на фоне красного неба казались иссиня-черными, как вороново крыло.

Старуха подвела Янку к маленькой избе в конце узкой улочки. Возле избы был выстроен небольшой сарай. Она открыла дверь и поманила Янку. Внутри стояли какие-то мешки, стол, заставленный горшочками с травами, от которых исходил странный запах, и одна-единственная скамья. Было холодно.

– Посиди здесь и подожди, – велела Янке старуха и пропала.

Вернувшись, она принесла ушат и поставила его перед Янкой. Потом снова куда-то ушла.

Возвратилась она не скоро. На сей раз она притащила ведерко кипятка, которое и вылила в ушат. Над ушатом поднялось облачко пара. Старуха принесла еще два ведерка, пока не наполнила ушат наполовину.

Потом она взяла со стола несколько глиняных горшочков и стала выливать их содержимое в воду, помешивая длинным деревянным половником. От непривычного острого и едкого запаха у Янки слезы брызнули из глаз.

– Что это?

– Не твоего ума дело. А сейчас снимай валенки, подними рубаху и становись ногами в ушат, – приказала старуха.

Янка сделала, как ей велели, и тут же вскрикнула от боли. Вода была обжигающе-горячая.

– Привыкнешь, – успокоила ее старуха, вновь заставив войти в ушат. – А теперь стань во весь рост.

Янка выпрямилась и чуть было не упала, согнувшись пополам. Ноги ее пронзила невыносимая боль.

Старуха подхватила ее, поддержала, потом задрала на ней рубаху, обнажив живот.

Внезапно Янка снова почувствовала себя беспомощной, как в детстве, когда отец заставлял ее лечь на скамью. Она едва не задыхалась от едких паров, поднимающихся из ушата. Опустив глаза, она увидела, что не только ее ступни, но даже колени и бедра побагровели.

– Ты меня заживо сваришь, – простонала она.

– Вроде того, – ответила старуха и подлила в ушат еще горячей воды.

Прошло несколько минут. Боль в ногах сначала сделалась глухой, ноющей, а потом они и вовсе онемели. Янка привыкла к запаху, хотя глаза у нее по-прежнему слезились. Когда ей казалось, что она вот-вот упадет или потеряет сознание, старуха позволяла ей опираться на посох. И время от времени все добавляла горячей воды и каких-то неизвестных трав с едким запахом.

Прошел целый час. А потом Янка лишилась чувств.

Придя в себя, она обнаружила, что старуха натирает ее ярко-красные ноги какой-то мазью.


– Какое-то время поболят, будто ты их ошпарила, но страшного ничего тут нет, – невозмутимо сказала она.

– А… дитя?..

– Приходи ко мне на рынок послезавтра, на закате.



На следующее утро Янка проснулась поздно.

А еще через день, как велела старуха, она пришла к ее маленькому прилавку. Старуха посмотрела на нее бесстрастно, непроницаемым взглядом:

– Ну что?

Янка кивнула:

– Помогло. Получилось.

– Я же тебе говорила, – промолвила старуха и отвернулась, утратив к Янке всякий интерес.



Больше в Новгороде делать ей было нечего. Она старалась избегать Милея из страха, что он снова наградит ее ребенком. Но как же ей быть дальше?

Вскоре, когда еще не успели сойти снега, она узнала, что боярин намеревается вернуться на восток. Но куда же ей податься? Она решила, что ни за что не останется в Новгороде.

Как ни странно, несмотря на все, что между ними произошло, она тосковала по отцу, желая увидеть его знакомое лицо. Она не хотела возвращаться к нему и снова поселиться с ним, но мечтала его увидеть. Без него она чувствовала себя совершенно одинокой.

Но на каких условиях она могла вернуться? Готов ли боярин содержать ее? Или он просто бросит ее в каком-нибудь маленьком городке или на придорожном постоялом дворе, а сам как ни в чем не бывало поедет дальше? Гадать о том она не могла, а напрямую не спрашивала, поскольку и сама не понимала, чего ей хочется.

Именно в эти дни она открыла для себя спасительный приют. Произошло это спустя три дня после того, как она изгнала плод.

Этим убежищем стала для нее церковь, но не пышная, не величественная, не каменная. Располагалась она в Гончарском конце Софийской стороны и возведена была исключительно из дерева. Освятили церковку во имя святого Власия.

Христианская церковь, снисходя к простым людям, с мудрой терпимостью относилась к обычаям и привычкам новообращенных язычников – славян и финнов. Святой Власий покровительствовал животным. В любом случае этого святого можно было отождествить с древнеславянским богом Велесом, защитником скота, богом богатства и благополучия.

Что-то в этом полутемном деревянном храме с его высокой покатой крышей показалось ей теплым и домашним, согрело и расположило ее к себе. Снаружи церковь походила на высокий сарай, однако внутри она своим низким потолком, темными маленькими иконами и мерцающими свечами больше напоминала нагретую родную избу. Действительно, сложена она была из гигантских бревен и прочна, как крепость. Но священники, старики, напускающие на себя деловой вид, толстухи, терпеливо метущие пол или полирующие лампады и подсвечники, которые стояли повсюду, выглядели дружелюбно. Молясь, иногда по часу или даже более, перед иконой святого Власия, она ощущала, что, может быть, даже в ее никчемном и жалком существовании есть какая-то надежда.

«Господи помилуй, Господи помилуй», – время от времени едва слышно шептала она.

Однажды, отходя от иконы, она заметила высокого священника с темной бородой, который ласково посмотрел на нее и промолвил:

– Отец наш любит всех чад своих, но более всего тех, кто согрешил и раскаялся.

И Янка, чувствуя, что он заглянул ей в душу, ощутила, как на глазах у нее выступают горячие слезы. Склонив голову, девушка быстро вышла из храма.

А всего несколько дней спустя она познакомилась с молодым мужчиной.

На первый взгляд, в нем не было ничего примечательного. Она предположила, что ему года двадцать два – двадцать три, он был немного выше среднего роста, с каштановой бородкой. Скулы у него были высокие, глаза – миндалевидные, карие. Она обратила внимание на его руки, сплошь в мозолях, однако с изящными, сильными, но чувствительными, сужающимися к кончикам пальцами. Ногти у него, в отличие от большинства ремесленников, были аккуратно подстрижены. Вида парень был серьезного и казался несколько задумчивым.

Когда она впервые увидела его, тот тихо стоял у иконы, погруженный в благоговейное созерцание, но стоило ей подойти к двери, как он тотчас же прервал молитвы, и она мысленно улыбнулась.

Он немного отстал, пропустил ее вперед, давая ей выйти первой, а потом догнал и зашагал рядом с нею.

– Ты что же думаешь, нам в одну сторону? – не без лукавства улыбнулась она.

– Со мной безопаснее. А тебе куда?

– В Неревский конец.

– И мне туда же. Там мой хозяин живет.

С ним и вправду было безопасно.

Оказалось, что он раб. Родом он был мордвин, пленен во время набега, когда ему было двенадцать. Звали его Пургас. С пятнадцати лет он служил богатому новгородскому купцу, который отдал его в учение плотнику.

Они расстались у постоялого двора, но перед тем он узнал, что она каждый день приходит в маленькую деревянную церковь, где полюбила молиться.

Поэтому она почти ожидала увидеть его там на следующий день. Однако ее весьма удивило, когда он достал из-за пазухи маленькую игрушку, которую сам и смастерил. Это был крохотный, не больше его руки, вырезанный из березы челнок, с гребцами и с парусом.

Выполнен он был столь совершенно, что на мгновение у нее перехватило дыхание, ведь крошечная резная лодочка напомнила ей работы брата.

– Это тебе, – сказал он и стал настаивать, чтобы она оставила игрушку себе.

В тот день он снова проводил ее до постоялого двора.