Русское

Янка проснулась на рассвете. Небо постепенно светлело.

Она тихо соскользнула с теплых полатей над печью и направилась к двери. До нее доносилось дыхание родителей и брата. Никто из них не пошевелился.

Натянув шубу и прочные валенки, она подняла дверной засов и вышла на свежевыпавший поскрипывающий снег.

В полумраке деревня казалась сплошь серой, одного цвета. В нескольких шагах справа от нее на снегу виднелась маленькая темная точка. Она присмотрелась и поняла, что это всего-навсего собачье дерьмо, за ночь окаменевшее на морозе. Ветра не было, от курных изб тянуло дымом. Никто не видел, как она вышла за околицу деревни.

У Янки не было никаких особых причин гулять по лесам этим утром, на рассвете, вот разве что после бессонной ночи приятно было пройтись по холоду, на открытом воздухе, на равнине, вдали от деревни. Она пошла по тропинке, извивавшейся между деревьями.

Этой тихой, сдержанной девочке с зелено-голубыми глазами и соломенными волосами было семь лет. Среди детей сельца Русское она принадлежала к тем, кому более всех посчастливилось, ведь семья ее матери происходила от смерда Щека, хозяина медоносного леса во дни боярина Ивана и великого князя Владимира Мономаха. К концу жизни Щек обзавелся многочисленными собственными ульями, и даже сейчас, спустя много поколений, кроме обычного приданого: прялки, солонки и маслобойки, – мать Янки получила немало ценного, в том числе и несколько ульев. Мать была веселая, смышленая и остроумная и напоминала своего дальнего предка густой темной шевелюрой да коренастостью; а еще она любила петь. Правда, иногда Янка замечала, как в отношениях между ее родителями возникает какая-то напряженность. Она даже слышала, как мать говорит об отце язвительно, с насмешкой. Однако по большей части в доме их царило согласие.

Приближался восход. Лучи солнца упали на одно-единственное маленькое белоснежное облачко высоко-высоко, и оно переливалось в небе. Янка шла дальше. Она почувствовала слабый терпкий запах лисы, – может, лиса пробегала тут раньше. Повернулась – лиса была тут как тут, наблюдала за девочкой из-за деревьев, стоя шагах в тридцати справа. «Здравствуй, лисичка», – тихо поздоровалась Янка.

Лиса тенью скользнула прочь по сугробам, на снегу осталась цепочка темных следов.

Пора было поворачивать назад, но Янка все шла и шла дальше, словно решила пересечь степь. «Только гляну на рассвет над степью, – подумала она, – и вернусь».

В последнее время сельцо Русское превратилось в довольно заброшенное место. Крепость по-прежнему стояла, но дружину в ней держали совсем крохотную, ведь с недавних пор в Переяславле даже не сидел более князь. Боярское семейство давным-давно перестало показываться в деревне. Внук Иванушки, тоже Иван, взял в жены половчанку, а их сын, странный светловолосый человек по имени Милей, с голубыми глазами на весьма скуластом, тюркском лице, совершенно не занимался Русским. Сельчане прозвали его Турком, хотя, по меркам русских князей, среди которых теперь нашлось бы немало тех, в чьих жилах текло семь восьмых половецкой крови, он не особенно-то выделялся своим тюркским происхождением. Кроме Русского, боярскому семейству принадлежали обширные имения на северо-востоке, за Окой. Боярин жил в городе Муроме. Его тиун время от времени наезжал в Русское с проверкой да за прибылью от продажи меда. Бояре также содержали маленькую церковь, хотя иногда за ней присматривал только старый, полуслепой поп.

Так что вся коротенькая Янкина жизнь протекала в местечке сонном, добром и ленивом, жители деревеньки собирали урожай и дикий мед, обманывали боярина, который у них и не показывался, и коротали долгие летние вечера, сидя на завалинке.

Вот только из-за горизонта им грозила опасность.

Янка не могла взять в толк, что это такое. Год тому назад на земли к северу от них совершили налет половцы или какие-то другие кочевники, разорили и разграбили все, что только смогли найти. А этой осенью боярский тиун к ним не приехал. Кто его знает, что это значит. Но отец сказал ей: «Не тревожься, со мной тебе бояться нечего».

Когда она добрела до опушки леса, солнце как раз поднялось из-за горизонта. Впереди, на востоке, белые снега, казалось, простирались бесконечно, словно солнце взошло из-за какого-то скрытого уклона, затерянного в их бескрайних просторах. А сейчас великое золотое солнце как властитель восходило на голубое небо востока, и она застыла, не в силах оторваться от этого великолепного зрелища.

Воздух был прозрачен, вокруг царило совершенное безмолвие. Примерно в полутора верстах, немного левее, маленький холмик круглился там, где высился когда-то древний курган. Далеко на юге длинные слои сероватых туч тянулись вдоль горизонта от степи к лесу, и их края отливали золотом.

Янка вышла из-за деревьев на равнину. Ее окутало бескрайнее, безграничное безмолвие этих мест. Она глубоко вдохнула ледяной воздух и улыбнулась. Налюбовались вдосталь, а теперь и домой пора.

Как раз когда она собралась уходить, ее зоркие глаза заметили далеко-далеко на горизонте крошечную точку. Она уставилась на это крохотное пятнышко, заслоняя глаза от солнца, даже не зная наверняка, есть там что-то или нет. Точка словно бы не двигалась. Или она все-таки растет? Нет, все же не двигается. «Как странно, – думала она, глядя на крохотное пятнышко. – Может быть, деревце в степи растет».

А потом она повернулась и пошла домой, а солнце, владыка голубого неба, утвердилось на своем утреннем престоле.



Менгу наблюдал за ней.

Он выехал из лагеря с первыми лучами солнца и вскоре добрался до небольшого холма, словно предназначенного для осмотра местности. На расстоянии пятнадцати верст он ясно различал опушку леса и заметил маленькую фигурку, как раз появившуюся из-за деревьев.

Ибо если зрение у Янки было острое, то у степняка – и вовсе несравненное.

Ранним утром, когда воздух прозрачен, когда еще не поднялась пыль или не спустился туман, жители пустыни и степей могут разглядеть человека за двадцать с лишним верст. Опытный воин за шесть верст углядит врага, спрятавшегося за утесом.

Менгу усмехнулся. Как просто все оказалось. Северные города: Рязань, Муром, Владимир – сдались, не оказав серьезного сопротивления. Великий князь погиб со всем своим войском. Жаль только, что весенняя распутица заставила их повернуть назад, прежде чем они дошли до Новгорода; но ничего, они разорят его позже. У этих жалких городов, несмотря на высокие стены, просто не было шансов. Монгольским военным инженерам, привыкшим осаждать гигантские укрепленные города Китая, эти западные крепости казались детской игрушкой.

А теперь, намереваясь завоевать юг, они пришли снова, на сей раз зимой. И в выборе времени для нападения также проявили мудрость.

Горько ошибаются те, кто полагает, будто русскую землю защищает зима. Зимой-то как раз и удобно нападать на Русь. Весной и осенью, в распутицу, дороги делаются непроходимыми. Летом приходится переправляться через широкие полноводные реки. А зимой реки замерзают, покрываясь льдом, и все пути открыты, если готов вытерпеть холод и умеешь ходить по снегу. Монголы хорошо знали, что такое суровая зима. Суровые зимы им нравились.

Менгу задумчиво смотрел на далекую линию деревьев, за которыми скрылась девочка. Пока все шло недурно; его люди храбро сражались; жаловаться было не на что. Лишь одно тревожило его: он до сих пор не сумел обратить на себя внимание своего темника.

Его сестра, не жалея усилий, восхваляла его перед ханом Батыем. Однако ответ правителя был столь же прост, сколь и неутешителен. Услышав о ее брате и его надеждах, Великий хан всего-навсего заметил: «Что ж, пусть отличится».

Ему требовался благоприятный случай: достаточно было даже маленькой стычки, лишь бы она произошла на глазах у начальника. Менгу кивнул. Такая возможность ему вот-вот представится. Но хорошо бы поскорее.

Он еще раз окинул взглядом леса. Если по опушке леса бродит девочка, значит деревня где-то рядом.

Они доберутся туда к полудню.



Почти тотчас после пробуждения Янка побелела от ужаса.

Они были повсюду. А ее бросили.

Она стояла у окна, содрогаясь всем телом. Лошадиные бока пахли потом, кони были близко, рукой подать: мимо домов, задевая края крыш, ехали всадники в толстых тулупах, за плечами у них были огромные луки. Некоторые держали в руках горящие факелы.

Куда же все подевались?

Еще до конца не проснувшись, она оглянулась. В избе пусто. Ей понадобилось какое-то мгновение, чтобы собраться с мыслями.


Утром ее отец запряг старую кобылу и поехал на санях по замерзшей реке в соседнюю деревню. Ясное небо, так радовавшее ее на рассвете, нахмурилось. С юга приползли тучи и медленно заволокли весь небосвод, отец уехал – и, хоть день и был в разгаре, на дворе стоял тоскливый скучный сумрак. Ее мать решила сходить в крепость, а Янка осталась в избе и заснула.

Она не слышала криков.

А проснувшись, увидела чужеземцев с зажженными факелами. Словно бы, не просыпаясь, девочка очутилась в другом сне – кошмарном. Стук лошадиных копыт по замерзшему снегу отдавался зловещим эхом.

Откуда было знать Янке, что все свершилось почти мгновенно? Внезапно в дальнем конце большого поля появился какой-то всадник. Потом показались трое. Потом, когда люди закричали, откуда-то ринулась сотня всадников, словно все лесные деревья вдруг обратились в надвигающихся на них наездников, вооруженных луками и копьями.

Монголы безмолвно прошли сквозь лес пятью огромными отрядами, выстроившись на ширину около четырех с половиной верст. Деревня Русское оказалась примерно по центру. И сейчас они темным потоком устремились между деревьями на беззащитных крестьян.

Сельчане были застигнуты врасплох, им оставалось только спасаться бегством. Трое соседей успели поколотить в дверь Янкиной избы и кинулись бежать, решив, что в избе пусто. Они метнулись по льду за реку, словно дичь в поисках убежища от охотников. Некоторые побежали в крепость; нашлись и те, кто стал искать приюта в церкви; иные же предпочли укрыться в лесах.



Услышав первые крики, доносившиеся из деревни, мать Янки выглянула за ворота маленькой крепости. На миг у нее перехватило дыхание. Потом сердце бешено забилось.

Из деревни высыпали жители, маленькие, жалкие, тепло укутанные фигурки, со всех ног бросившиеся по грязно-белому льду в сторону укрепления. Но где же Янка?

Спустя мгновение она увидела то, что не в силах был разглядеть ни один из жителей деревни, – истинную протяженность монгольского строя, заполонившего всю замерзшую реку.

Она еще раз окинула взглядом толпу – не с ними ли Янка? Янки не было.

Мать бросилась вниз по склону, по направлению к реке и к монгольскому всаднику, который уже пересек реку и достиг противоположного берега. За ее спиной односельчане, себе на беду, закрыли крепостные ворота.

Менгу почти не поверил своему счастью, когда ворота захлопнулись и к нему подскакал темник. Это был тучный, хмурый, немногословный человек. Подняв руку, он ткнул камчой в сторону крепости за рекой:

– Возьми ее.

Здесь открывалась возможность возвыситься. Менгу словно бы увидел свою сестру. Ничто, ни одно событие, сколь бы незначительным оно ни казалось, не происходит просто так во вселенной Великого хана, и теперь он лихорадочно соображал, рассчитывая все шансы.

Едва остановившись выслушать приказ, он развернул коня и, отдав две резкие, отрывистые краткие команды, выстроил ближайшие части двумя шеренгами, которые тотчас же поскакали через замерзшую реку и разделились, обходя и забирая в клещи крепость и церковь справа и слева.

Подозвав десятского, он велел:

– Осадную машину сюда. Катапульту. – И тот помчался, торопясь выполнить поручение.

Они перевозили осадные машины по льду чуть севернее, туда, где лес рос не так густо.

Монгольская осада весьма напоминала охоту Великого хана. Крепость надлежало окружить, лишив осаждаемых любых шансов спастись. Иногда, если какой-нибудь город покрупнее проявлял особое упрямство, монголы возводили вокруг него частокол, словно желая сказать: «Думаете, ваши стены защищают вас? Смотрите, вы пойманы в ловушку нашими стенами!» Затем, неспешно, они либо обрушивали укрепления противника, либо засыпали ров и строили мосты, ведущие на стены. Они никогда, ни при каких обстоятельствах не сдавались. Окруженная крепость была обречена.

Менгу поглядел на жалкую маленькую деревянную крепость. Какие же они глупцы, зачем они заперли ворота? Войско даже не потрудилось бы сжечь это местечко, если бы они просто оставили ворота распахнутыми.

Но все складывалось для него весьма удобно. Их глупость давала ему шанс показать себя и свою храбрость.

План был таков: сделать все как можно быстрей. Темник будет недоволен, если осада затянется и цель не будет достигнута сразу.

– Поторопись! – крикнул он в спину десятскому, который уже успел отъехать слишком далеко и потому не мог его услышать.

Менгу нетерпеливо нахмурился.

Янка замерла.

Всадники оставили деревню. Они подожгли две избы, но не стали терять время на остальные. Впереди кто-то прокричал приказ, и они быстро поскакали к реке. Внезапно сделалось очень тихо.

Может быть, ее семья затаилась где-то в окрестностях. Может быть, они уже лежали на земле бездыханные. Или бежали, бросив ее, и теперь она останется совсем одна. Что ей делать? Чужеземные всадники внушали ей ужас, но одиночество было страшнее.

Она вышла из избы.

Всадников уже отозвали к реке. Выходя из деревеньки, она увидела, как две колонны всадников рысью скачут по льду на противоположный берег, чтобы окружить крепость. Дальше, слева от нее, мимо старого кладбища, двигался отряд из примерно трехсот пехотинцев. На них были тяжелые кожаные куртки, напоминающие доспехи, а их шеренги ощетинились длинными черными копьями. Справа и прямо перед ней пятеро или шестеро верховых бесстрастно ожидали на берегу окончания дела, а еще дальше, впереди, на краю льда, один-единственный всадник, по-видимому, отдавал приказы. Никто ее даже не заметил.

И тут она увидела такое, от чего у нее чуть было не вырвался радостный крик. И даже не одно, а два желанных зрелища предстали ей.



Первым заметил Янку ее брат Кий.

Девятилетний мальчик вместе с отцом возвращались домой, почти доехали до деревни и уже почти поравнялись с последней излучиной замерзшей реки, за которой открывалось Русское, и вдруг Кий услышал, как у отца вырвалось:

– Напасть какая! Половцы пришли!

Кий быстро взглянул направо. Из-за деревьев на берег неспешно выезжали три всадника. Потом он увидел десять. Потом пятьдесят. Отец резко дернул вожжи, сворачивая в сторону:

– А что за нами?