Русский дневник
Часть 5 из 10 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Спасаясь от дождя, в дом прибежали девочки с полными фартуками яблок и груш.
Хозяин ― лет пятидесяти, с высокими скулами, светлыми волосами, широко посаженными голубыми глазами на обветренном лице. На нем была гимнастерка и широкий кожаный ремень, какие носили партизаны. Его лицо было искажено словно от ранения.
Наконец нас пригласили к столу. Украинский борщ, до того сытный, что им одним можно было наесться. Яичница с ветчиной, свежие помидоры и огурцы, нарезанный лук и горячие плоские ржаные лепешки с медом, фрукты, колбасы ― все это поставили на стол сразу. Хозяин налил в стаканы водку с перцем ― водка, которая настаивалась на горошках черного перца и переняла его аромат. Потом он позвал к столу жену и двух невесток ― вдов его погибших сыновей. Каждой он протянул стакан водки.
Мать семейства произнесла тост первой. Она сказала:
― Пусть бог ниспошлет вам добро.
И мы все выпили за это. Мы наелись до отвала, и все было очень вкусно.
Теперь наш хозяин провозгласил тост, который мы уже слышали очень много раз, ― это был тост за мир во всем мире. Странно, но нам редко удавалось слышать более интимные, частные тосты. Чаще звучали тосты за нечто более общее и грандиозное, чем за будущее какого-то отдельного человека. Мы предложили выпить за здоровье членов семьи и процветание колхоза. А крупный мужчина в конце стола встал и выпил за память Франклина Д. Рузвельта…
Когда мы кончили обед, настало то, к чему мы уже привыкли, ― время вопросов. Но на этот раз нам было интереснее, потому что это были вопросы крестьян о наших фермерах и фермах. И снова нам стало ясно, что у людей очень сложное и любопытное представление друг о друге. На вопрос: «Как в Америке живут фермеры?», невозможно ответить. Что за ферма? Где? А американцам очень трудно представить Россию, где можно найти практически любой климат ― от арктического до тропического, где живут разные народы, которые говорят на многих языках…
На следующее утро мы проснулись поздно и принялись обсуждать день, проведенный на ферме, и Капа отложил отснятые на ферме пленки. Нас пригласили к себе в гости Александр Корнейчук и его жена, известная в Америке польская поэтесса Ванда Василевская. Они жили в хорошем доме с большим садом. Обед был накрыт на веранде под тенью раскидистой виноградной лозы. Перед верандой росли цветы, розы и цветущие деревья, а чуть подальше расположился большой огород.
Обед приготовила Ванда Василевская. Он был вкусный и очень обильный. Еда состояла из баклажанной икры, днепровской рыбы, приготовленной в томатном соусе, странных на вкус фаршированных яиц I старки ― желтоватой водки с тонким вкусом. Потом подали крепкий нужный бульон, жареных цыплят, наподобие тех, что готовят у нас на юге, : той лишь разницей, что этих сначала обваляли в сухарях. Затем был пирог, кофе, ликер, и, наконец, Корнейчук выложил упманновские сигары в алюминиевых футлярах.
Обед был превосходным. Пригревало солнце, в саду было очень приятно. Когда мы принялись за сигары и ликер, разговор повернулся на отношения с Соединенными Штатами. Корнейчук входил в состав делегации культурных деятелей, посетивших Соединенные Штаты. По прибытии Нью-Йорк у всех членов делегации были взяты отпечатки пальцев
и всех зарегистрировали как представителей иностранной державы. Их возмутило то, что у них взяли отпечатки пальцев, и они вернулись домой, прервав визит. Корнейчук сказал:
― У нас в стране берут отпечатки пальцев только у преступников. У вас ведь не брали отпечатки пальцев. Вас не фотографировали и не заставляли регистрироваться.
Мы постарались объяснить, что, по нашим правилам, люди, приезжающие из коммунистического или социалистического государства, рассматриваются как государственные служащие, а всем иностранным государственным служащим необходимо регистрироваться.
Он ответил:
― В Англии тоже социалистическое правительство, однако вы не регистрируете англичан и не берете у них отпечатки пальцев.
Поскольку оба, и Корнейчук, и Полторацкий, воевали, мы спросили у них, какие бои проходили в этих местах. Полторацкий рассказал нам историю, которую трудно забыть. Однажды он был в составе русского подразделения, которое должно было атаковать немецкое сторожевое охранение., Шли так долго, снег был таким глубоким, а мороз таким сильным, что когда люди наконец дошли до цели, их руки и ноги одеревенели от холода.
― Нам оставалось драться только одним, ― сказал он, ― зубами. Потом мне это снилось по ночам. Это было ужасно.
После обеда мы пошли к реке, наняли маленькую моторку и стали курсировать вдоль плоских песчаных берегов, где купались и загорали сотни людей. Люди загорали целыми семьями, лежа на белом песке в разноцветных купальниках. По реке сновали небольшие яхты. Здесь были и экскурсионные катера, переполненные отдыхающими.
Мы скинули одежду и, оставшись в одних трусах, прыгнули из лодки прямо в реку. Вода была теплой и приятной. Было очень веселое воскресенье. Среди зелени на крутом берегу и на городской набережной толпились люди. На самом верху на музыкальных верандах играли оркестры. Молодые пары гуляли, рука об руку, вдоль реки.
Вечером мы снова пошли на «Ривьеру», танцевальную площадку над рекой, и смотрели сверху, как на равнинные просторы Украины надвигается ночь, как начинает серебриться река…
Обратно мы пошли через парк. Сотни людей все еще сидели и слушали музыку. Капа умолил меня, чтобы утром я не задавал ему никаких вопросов.
Здесь существует обычай, который как нельзя лучше подошел бы и нам. В гостиницах и ресторанах на видном месте выставлена книга жалоб и предложений, тут же рядом и карандашик, чтобы вы могли написать любую жалобу относительно обслуживания, управления или порядков, причем подпись ваша необязательна. Когда в ресторан или другое общественное заведение приезжает инспектор, он проверяет, есть ли жалобы на директора или на обслуживание, и, если такие жалобы есть, происходит реорганизация. Одна жалоба, конечно, не в счет, но если она повторяется несколько раз, то на нее обращают внимание.
В Советском Союзе существует также и другая книга, на которую мы взирали с неподдельным ужасом. Это ― книга отзывов. Если вы посетили фабрику, музей, художественную галерею, пекарню или даже посмотрели проект строительства, вас всегда ожидает книга посетителей, куда вы должны записать, что думаете об увиденном. И обычно к тому времени, когда вы подходите к книге, вы уже не знаете, что видели. Книга эта явно предназначена для комплиментов. Поэтому было бы ужасно, если бы ваши замечания и впечатления оказались критическими. Что касается меня, по крайней мере, то впечатления должны созреть, а на это нужно какое-то время. Моментально они не выстраиваются.
Мы попросили, чтобы нас отвезли на другую ферму, на земле побогаче, чем та, где мы были, и не так сильно разоренную немцами. И на следующее утро мы отправились в направлении, противоположном тому, что в прошлый раз. Нас везли на довоенном «ЗИСе». Чем дальше мы ехали, тем больше он разваливался. Рессоры почти не пружинили, мотор ревел и стучал, а задний мост завывал, как подыхающий волк…
В колхоз и в деревню мы приехали около полудня. Колхоз этот тоже был имени Шевченко. Нам пришлось назвать его «Шевченко-2»! Он совсем не был похож на первую ферму, земля здесь была плодороднее и другой структуры, и саму деревню немцы не тронули. Немцев здесь окружили. Они перерезали весь скот, но им недостало времени, чтобы разрушить деревню. До войны на ферме разводили лошадей, и, прежде чем немцев наконец захватили, те перебили всех деревенских лошадей, коров, кур, уток и гусей. Трудно представить себе этих немцев. Трудно представить, что было у них на уме, каков был вообще мыслительный процесс этих унылых, ужасных детей-разрушителей.
Директор «Шевченко-2», бывший известный партизан, и теперь носил военную форму защитного цвета и ремень. У него были голубые глаза и жесткие складки у рта.
В колхозе жило около тысячи двухсот человек, большинство мужчин погибло. Председатель сказал нам:
― Мы можем восстановить поголовье лошадей, можем даже увеличить его, но наших мужчин не возвратить, а калекам не вернуть ноги и руки.
Мы почти не видели в Советском Союзе протезов, хотя их требовалось очень много. Эта отрасль промышленности скорее всего не была еще создана, но уже стала одной из самых необходимых: ведь тысячи людей остались без рук и ног.
Колхоз «Шевченко-2» был из числа преуспевающих. Земля здесь плодородная и ровная. Выращивают пшеницу, рожь и кукурузу. Прошлой весной ударили морозы, и часть озимой пшеницы погибла. Люди мгновенно стали готовить землю под кукурузу, чтобы земля не пустовала. А под кукурузу земля здесь очень хорошо подходит. Стебли вырастают до восьми-девяти футов, початки крупные и полные.
Мы пошли на пшеничное поле, где работала масса людей. Поле было очень большое, и повсюду мы видели, как люди жали пшеницу косами, ведь в колхозе была лишь одна маленькая жатвенная машина и трактор. Поэтому большую часть пшеницы жнут и вяжут вручную. Люди работали неистово. Они смеялись и перекликались, ни на секунду не переставая работать. И не только потому, что соревновались между собой, а и оттого, что впервые за долгое время получили прекрасный урожай и хотели собрать все зерно: ведь их доход целиком зависит от этого.
Мы отправились в зернохранилище ― здесь мешки подсолнечника на масло, рожь и пшеница. Все распределено: это для государства, это отложено для будущего сева, остальное ― колхозникам.
Сама деревня расположилась на берегу озера, в котором купаются, стирают, моют лошадей. Голые мальчишки заезжали в озеро верхом на лошадях, чтобы вычистить их. Вокруг озера сосредоточились и общественные заведения ― клуб с маленькой сценой, залом и танцплощадкой; мельница и контора, где хранятся сбережения и выдаются письма. В этом же учреждении есть радиоприемник, репродуктор которого вынесен на крышу. А все домашние громкоговорители деревни подключены к этому основному. Эта деревня электрифицирована, здесь есть фонари и работают моторы.
Дома с садами и огородами стояли на склонах пологих холмов. Деревня была очень красива. Дома недавно побелили известью, зеленели и пышно цвели сады, краснели помидоры на кустах, около домов высилась кукуруза.
Дом, в .котором нас должны были принять, находился на самом холме, под нами раскинулись равнина, поля и сады. Дом был, как и все другие, как большинство украинских сельских домиков: с прихожей, кухней, двумя спальнями и гостиной. Дом совсем недавно оштукатурен. Даже полы были отделаны заново. В доме сладко пахло глиной.
Нашим хозяином стал сильный, улыбчивый человек лет пятидесяти пяти ― шестидесяти. Его жена, которую он звал «Мамочка», полностью соответствовала своему имени. Эта женщина была настоящей труженицей, в полном смысле слова.
Нас пригласили в гостиную и дали нам отдохнуть. Стены комнаты были побелены с синькой, а на столе стояли бутылки, обернутые в розовую бумагу с бумажными цветами всех оттенков.
Совершенно очевидно, что эта деревня была богаче, чем «Шевченко-1». Даже икона была больше по размеру и покрыта светло-голубым кружевом в тон стен. Семья была не очень многочисленная. Один сын ― его сильно увеличенная раскрашенная фотография висела на стене гостиной; о нем они упомянули лишь раз.
Мать сказала:
― Окончил биохимический факультет в 1940 году, призван в армию в 1941-м, убит в 1941-м.
Когда Мамочка сказала это, лицо ее очень побледнело; она упомянула о нем лишь раз, а был это ее единственный сын.
Около стены стояла старая зингеровская швейная машинка, накрытая марлей, а у противоположной стены ― узкая кровать с ковром вместо покрывала. В центре комнаты стоял длинный стол со скамейками с обеих сторон. В доме было очень жарко. Окна не открывались. Мы решили, что если сможем не показаться невежливыми, то попросимся переночевать в сарае. Ночи были прохладными, и поспать на улице было бы прекрасно; в доме мы бы задохнулись.
Мы пошли во двор и помылись. Вскоре был готов обед.
Мамочка ― одна из самых лучших и известных по всей деревне поварих. Приготовленная ею еда была необыкновенной. Ужин в тот вечер начался со стакана водки, а на закуску были соленья и домашний черный хлеб, а также украинский шашлык, который Мамочка очень вкусно сделала. Здесь же стояла большая миска с помидорами, огурцами и луком; подавались маленькие жареные пирожки с Кислой вишней, которые надо было поливать медом ― национальное кушанье и очень вкусное. Мы пили парное молоко, чай и снова водку. Мы объелись. Мы ели маленькие пирожки с вишней и медом, пока глаза не полезли на лоб.
Темнело, и мы решили, что на сегодня это уже последнее застолье.
Вечером мы пошли в клуб. Когда мы проходили мимо озера, недалеко от берега проплыла лодка, и мы услышали любопытную музыку. Играли на балалайке, маленьком барабане с тарелками и гармошке, ― это и была вся деревенская танцевальная музыка. Музыканты переплыли на лодке через озеро и высадились около клуба.
Клуб занимал довольно большое здание. Здесь была маленькая сцена, перед которой стояли столики с шахматными и шашечными досками, за ними ― площадка для танцев, а дальше ― скамейки для зрителей.
В клубе, когда мы пришли, было мало народа, лишь несколько шахматистов. Мы узнали, что, возвратившись с полевых работ домой, молодые люди ужинают, отдыхают часок, иногда даже спят и только потом собираются в клубе.
В тот вечер сцену приготовили для небольшой пьесы. На столе стояли горшки с цветами, у стола ― два стула, а на стене висел большой портрет президента Украинской республики. Вошел оркестр из трех музыкантов, они наладили свои инструменты, и зазвучала музыка. Стали сходиться люди: крепкие девушки с сияющими, чисто вымытыми лицами. Молодых парней было совсем немного.
Девушки танцевали друг с другом. На них были яркие платья из набивных материй, на голове ― цветные шелковые и шерстяные платки, но почти все были босоноги. Танцевали они лихо. Музыка играла быстро, барабан с тарелками отбивал ритм. По полу топали босые ноги. Вокруг стояли парни и наблюдали.
Мы спросили одну девушку, почему она не танцует с парнями. Она ответила:
― Они подходят для женитьбы, но танцевать с ними ― нажить себе неприятности, ведь их так мало пришло с войны. И потом, они такие робкие, ― она засмеялась и снова пошла танцевать.
Их было очень мало, молодых мужчин брачного возраста. Здесь были молоденькие мальчишки, а те, кто должен был танцевать с девушками, погибли на фронте.
У этих девушек была невероятная энергия. Весь день с самой зари они работали на полях, но стоило им лишь час после работы поспать, они готовы были танцевать всю ночь. Мужчины за шахматными досками продолжали играть, не двигаясь и не отвлекаясь на шум вокруг.
Тем временем актеры, которые должны были участвовать в пьесе, готовили сцену, а Капа устанавливал свет для съемки. Нам показалось, что, когда кончилась музыка, девушки немного расстроились, они не хотели, чтобы из-за пьесы прекращались танцы.
Это была небольшая пропагандистская пьеска, наивная и очаровательная. Сюжет таков. На ферме живет девушка, но это ленивая девушка, она не хочет работать. Она хочет поехать в город, хочет красить ногти, мазать губы, быть деградированной декаденткой. По мере развития сюжета она вступает в конфликт с хорошей девушкой, девушкой-бригадиром, которая даже получила премию за свою работу в поле. Девушка, которая хочет красить ногти, слоняется по сцене, и видно, что она совсем не хорошая, в то время как девушка-бригадир стоит прямо, руки по швам и произносит свой текст. Третий актер ― это героический тракторист, и, что интересно, он тракторист и в жизни. Из-за него пришлось на полтора часа задержать Спектакль, пока он чинил свой трактор, на котором целый день работал. Герой-тракторист использовал один драматический прием: он произносил свой текст, ходя туда-сюда по сцене и куря сигареты.
И вот тракторист влюбляется в девушку, которая хочет красить ногти. Он действительно ее любит и может из-за нее поставить под удар свою судьбу. И правда, сюжет развивается, и вот парень уже почти готов бросить свой трактор и тем самым перестать помогать развитию народной экономики, и собирается переехать в город, получить квартиру и спокойно жить с красящей ногти девушкой. Но девушка-бригадир, стоя по струнке, прочитывает ему целую лекцию.
Это не помогает. Тракторист совсем обезумел, он по уши влюблен в эту никчемную, неопрятную девушку. Он не знает, что делать. Бросит ли он любимую девушку или поедет за ней в город и станет бездельником?
Затем испорченная девица уходит, оставляя девушку-бригадира с трактористом. И вот, бригадир, по-женски хитря, говорит трактористу, что та девушка его по-настоящему не любит. Просто она хочет выйти за него замуж, ведь он такой известный тракторист, а потом она его бросит. Тракторист этому не верит, и тогда девушка-бригадир говорит, озаренная идеей:
― Я придумала. Сделай вид, что ты любишь меня, а когда она нас вместе увидит, ты сразу поймешь, любит она тебя или нет.
Идея принята. Красильщица ногтей входит и застает бригадиршу в объятиях тракториста и ― о чудо! ― свершается то, что вам никогда бы не пришло в голову: эта неряха решает работать на благо социалистической экономики. Она остается на ферме. И она обрушивается с яростью на бригадиршу. Она говорит:
― Я организую свою бригаду, не только тебе быть в почете и получать награды. Я сама стану бригадиром и буду носить медали.
Так решается и любовная, и экономическая проблема тракториста, и пьеса заканчивается, оставив у всех приятные воспоминания.
Таков сюжет пьесы, но в действительности все было иначе. Тракторист успел всего четыре-пять раз прошагать по сцене, действие едва началось, как Капа разрядил свои фотовспышки, чтобы сделать первую фотографию. Это серьезно нарушило ход действия. Девушка, которая красила себе ногти, скрылась за связкой папоротника и так и не вышла оттуда до конца сцены. Тракторист забыл слова. Девушка-бригадир запнулась и попыталась спасти мизансцену, но ей это не удалось. Оставшаяся часть спектакля прошла как бы под эхо. Актеры повторяли слова, подсказанные суфлером, поэтому зрители слушали пьесу дважды. И каждый раз, когда актерам удавалось, наконец, вспомнить свои слова, Капа разряжал вспышку, и они снова терялись.
Публика была в восторге. Каждую вспышку зрители встречали бурными аплодисментами.
Легкомысленная сущность испорченной девушки подчеркивалась как красным лаком для ногтей, так и стеклянными бусами и другой блестящей бижутерией. Вспышки фотоаппарата так разволновали девушку, что она разорвала бусы, и бусины раскатились по всей сцене. Это окончательно расстроило пьесу.
Мы бы никогда не узнали, о чем эта пьеса, если бы нам потом не рассказал о ней суфлер, который работал в деревне учителем. Занавес опустили под бурные аплодисменты. У нас было чувство, что этот вариант пьесы публика предпочитает всем другим, ранее виданным. Когда спектакль окончился, они спели две украинские песни.
Девушки захотели танцевать. Они были неугомонными, и, когда оркестр вновь занял свои места, быстрые пляски продолжились. Только директор клуба уговорил их пойти спать. На часах было уже четверть второго, а девушкам надо было вставать в пять тридцать утра, чтобы идти на работу. Но уходить они не хотели, и если бы им позволили, они протанцевали бы всю ночь.
К тому времени, как мы поднялись на холм, было уже полтретьего утра и мы готовы были отправиться спать. Но это не входило в планы Мамочки. По всей видимости, она стала готовить, как мы только ушли, съев то, что, как мы считали, было ужином. Длинный стол был заставлен едой. В два тридцать утра нам предложили следующее: опять водку в стаканах и соленые огурцы, жареную рыбу из деревенского озера, маленькие жареные пирожки, мед и превосходный картофельный суп.
Мы умирали от переедания и недосыпания. В доме было очень жарко, а комната неудобная. И когда мы выяснили, что нам с Капой предстояло спать на узкой Мамочкиной кровати, мы попросились переночевать в сарае.
Нам постелили свежее сено, сверху положили ковер, и мы легли спать. Мы оставили дверь открытой, но ее тихонько прикрыли. Видимо, здесь так же боятся ночного воздуха, как и в Европе. Мы переждали чуть-чуть, прежде чем встать и открыть дверь опять, но и на этот раз ее осторожно закрыли. Они не могли допустить, чтобы мы пострадали от ночного воздуха…
Ночь была так коротка, что ее практически не было. Мы закрыли глаза, раз повернулись на другой бок, и ночи как не бывало. Во дворе, у сарая, ходили люди, коров уже вывели, в ожидании завтрака визжали и чем-то грохотали свиньи. Я не знаю, когда Мамочка спала. Скорее всего, она вообще не спала, потому что несколько часов готовила завтрак.
С Капой пришлось повозиться, прежде чем он проснулся. Он просто не хотел вставать. В конце концов его вынесли из сарая. Он сел на бревно и долгое время смотрел в одну точку.
О завтраке нужно рассказать в подробностях, так как ничего похожего на свете я еще не видел. Для начала ― стакан водки, затем каждому подали по яичнице из четырех яиц, две огромные жареные рыбы и по три стакана молока; после этого блюдо с соленьями, и стакан домашней вишневой наливки, и черный хлеб с маслом; потом полную чашку меда с двумя стаканами молока и, наконец, опять стакан водки. Звучит, конечно, невероятно, что все это мы съели на завтрак, но мы это действительно съели, все было очень вкусно, хотя потом желудки наши были переполнены и мы не очень хорошо себя чувствовали.
Хозяин ― лет пятидесяти, с высокими скулами, светлыми волосами, широко посаженными голубыми глазами на обветренном лице. На нем была гимнастерка и широкий кожаный ремень, какие носили партизаны. Его лицо было искажено словно от ранения.
Наконец нас пригласили к столу. Украинский борщ, до того сытный, что им одним можно было наесться. Яичница с ветчиной, свежие помидоры и огурцы, нарезанный лук и горячие плоские ржаные лепешки с медом, фрукты, колбасы ― все это поставили на стол сразу. Хозяин налил в стаканы водку с перцем ― водка, которая настаивалась на горошках черного перца и переняла его аромат. Потом он позвал к столу жену и двух невесток ― вдов его погибших сыновей. Каждой он протянул стакан водки.
Мать семейства произнесла тост первой. Она сказала:
― Пусть бог ниспошлет вам добро.
И мы все выпили за это. Мы наелись до отвала, и все было очень вкусно.
Теперь наш хозяин провозгласил тост, который мы уже слышали очень много раз, ― это был тост за мир во всем мире. Странно, но нам редко удавалось слышать более интимные, частные тосты. Чаще звучали тосты за нечто более общее и грандиозное, чем за будущее какого-то отдельного человека. Мы предложили выпить за здоровье членов семьи и процветание колхоза. А крупный мужчина в конце стола встал и выпил за память Франклина Д. Рузвельта…
Когда мы кончили обед, настало то, к чему мы уже привыкли, ― время вопросов. Но на этот раз нам было интереснее, потому что это были вопросы крестьян о наших фермерах и фермах. И снова нам стало ясно, что у людей очень сложное и любопытное представление друг о друге. На вопрос: «Как в Америке живут фермеры?», невозможно ответить. Что за ферма? Где? А американцам очень трудно представить Россию, где можно найти практически любой климат ― от арктического до тропического, где живут разные народы, которые говорят на многих языках…
На следующее утро мы проснулись поздно и принялись обсуждать день, проведенный на ферме, и Капа отложил отснятые на ферме пленки. Нас пригласили к себе в гости Александр Корнейчук и его жена, известная в Америке польская поэтесса Ванда Василевская. Они жили в хорошем доме с большим садом. Обед был накрыт на веранде под тенью раскидистой виноградной лозы. Перед верандой росли цветы, розы и цветущие деревья, а чуть подальше расположился большой огород.
Обед приготовила Ванда Василевская. Он был вкусный и очень обильный. Еда состояла из баклажанной икры, днепровской рыбы, приготовленной в томатном соусе, странных на вкус фаршированных яиц I старки ― желтоватой водки с тонким вкусом. Потом подали крепкий нужный бульон, жареных цыплят, наподобие тех, что готовят у нас на юге, : той лишь разницей, что этих сначала обваляли в сухарях. Затем был пирог, кофе, ликер, и, наконец, Корнейчук выложил упманновские сигары в алюминиевых футлярах.
Обед был превосходным. Пригревало солнце, в саду было очень приятно. Когда мы принялись за сигары и ликер, разговор повернулся на отношения с Соединенными Штатами. Корнейчук входил в состав делегации культурных деятелей, посетивших Соединенные Штаты. По прибытии Нью-Йорк у всех членов делегации были взяты отпечатки пальцев
и всех зарегистрировали как представителей иностранной державы. Их возмутило то, что у них взяли отпечатки пальцев, и они вернулись домой, прервав визит. Корнейчук сказал:
― У нас в стране берут отпечатки пальцев только у преступников. У вас ведь не брали отпечатки пальцев. Вас не фотографировали и не заставляли регистрироваться.
Мы постарались объяснить, что, по нашим правилам, люди, приезжающие из коммунистического или социалистического государства, рассматриваются как государственные служащие, а всем иностранным государственным служащим необходимо регистрироваться.
Он ответил:
― В Англии тоже социалистическое правительство, однако вы не регистрируете англичан и не берете у них отпечатки пальцев.
Поскольку оба, и Корнейчук, и Полторацкий, воевали, мы спросили у них, какие бои проходили в этих местах. Полторацкий рассказал нам историю, которую трудно забыть. Однажды он был в составе русского подразделения, которое должно было атаковать немецкое сторожевое охранение., Шли так долго, снег был таким глубоким, а мороз таким сильным, что когда люди наконец дошли до цели, их руки и ноги одеревенели от холода.
― Нам оставалось драться только одним, ― сказал он, ― зубами. Потом мне это снилось по ночам. Это было ужасно.
После обеда мы пошли к реке, наняли маленькую моторку и стали курсировать вдоль плоских песчаных берегов, где купались и загорали сотни людей. Люди загорали целыми семьями, лежа на белом песке в разноцветных купальниках. По реке сновали небольшие яхты. Здесь были и экскурсионные катера, переполненные отдыхающими.
Мы скинули одежду и, оставшись в одних трусах, прыгнули из лодки прямо в реку. Вода была теплой и приятной. Было очень веселое воскресенье. Среди зелени на крутом берегу и на городской набережной толпились люди. На самом верху на музыкальных верандах играли оркестры. Молодые пары гуляли, рука об руку, вдоль реки.
Вечером мы снова пошли на «Ривьеру», танцевальную площадку над рекой, и смотрели сверху, как на равнинные просторы Украины надвигается ночь, как начинает серебриться река…
Обратно мы пошли через парк. Сотни людей все еще сидели и слушали музыку. Капа умолил меня, чтобы утром я не задавал ему никаких вопросов.
Здесь существует обычай, который как нельзя лучше подошел бы и нам. В гостиницах и ресторанах на видном месте выставлена книга жалоб и предложений, тут же рядом и карандашик, чтобы вы могли написать любую жалобу относительно обслуживания, управления или порядков, причем подпись ваша необязательна. Когда в ресторан или другое общественное заведение приезжает инспектор, он проверяет, есть ли жалобы на директора или на обслуживание, и, если такие жалобы есть, происходит реорганизация. Одна жалоба, конечно, не в счет, но если она повторяется несколько раз, то на нее обращают внимание.
В Советском Союзе существует также и другая книга, на которую мы взирали с неподдельным ужасом. Это ― книга отзывов. Если вы посетили фабрику, музей, художественную галерею, пекарню или даже посмотрели проект строительства, вас всегда ожидает книга посетителей, куда вы должны записать, что думаете об увиденном. И обычно к тому времени, когда вы подходите к книге, вы уже не знаете, что видели. Книга эта явно предназначена для комплиментов. Поэтому было бы ужасно, если бы ваши замечания и впечатления оказались критическими. Что касается меня, по крайней мере, то впечатления должны созреть, а на это нужно какое-то время. Моментально они не выстраиваются.
Мы попросили, чтобы нас отвезли на другую ферму, на земле побогаче, чем та, где мы были, и не так сильно разоренную немцами. И на следующее утро мы отправились в направлении, противоположном тому, что в прошлый раз. Нас везли на довоенном «ЗИСе». Чем дальше мы ехали, тем больше он разваливался. Рессоры почти не пружинили, мотор ревел и стучал, а задний мост завывал, как подыхающий волк…
В колхоз и в деревню мы приехали около полудня. Колхоз этот тоже был имени Шевченко. Нам пришлось назвать его «Шевченко-2»! Он совсем не был похож на первую ферму, земля здесь была плодороднее и другой структуры, и саму деревню немцы не тронули. Немцев здесь окружили. Они перерезали весь скот, но им недостало времени, чтобы разрушить деревню. До войны на ферме разводили лошадей, и, прежде чем немцев наконец захватили, те перебили всех деревенских лошадей, коров, кур, уток и гусей. Трудно представить себе этих немцев. Трудно представить, что было у них на уме, каков был вообще мыслительный процесс этих унылых, ужасных детей-разрушителей.
Директор «Шевченко-2», бывший известный партизан, и теперь носил военную форму защитного цвета и ремень. У него были голубые глаза и жесткие складки у рта.
В колхозе жило около тысячи двухсот человек, большинство мужчин погибло. Председатель сказал нам:
― Мы можем восстановить поголовье лошадей, можем даже увеличить его, но наших мужчин не возвратить, а калекам не вернуть ноги и руки.
Мы почти не видели в Советском Союзе протезов, хотя их требовалось очень много. Эта отрасль промышленности скорее всего не была еще создана, но уже стала одной из самых необходимых: ведь тысячи людей остались без рук и ног.
Колхоз «Шевченко-2» был из числа преуспевающих. Земля здесь плодородная и ровная. Выращивают пшеницу, рожь и кукурузу. Прошлой весной ударили морозы, и часть озимой пшеницы погибла. Люди мгновенно стали готовить землю под кукурузу, чтобы земля не пустовала. А под кукурузу земля здесь очень хорошо подходит. Стебли вырастают до восьми-девяти футов, початки крупные и полные.
Мы пошли на пшеничное поле, где работала масса людей. Поле было очень большое, и повсюду мы видели, как люди жали пшеницу косами, ведь в колхозе была лишь одна маленькая жатвенная машина и трактор. Поэтому большую часть пшеницы жнут и вяжут вручную. Люди работали неистово. Они смеялись и перекликались, ни на секунду не переставая работать. И не только потому, что соревновались между собой, а и оттого, что впервые за долгое время получили прекрасный урожай и хотели собрать все зерно: ведь их доход целиком зависит от этого.
Мы отправились в зернохранилище ― здесь мешки подсолнечника на масло, рожь и пшеница. Все распределено: это для государства, это отложено для будущего сева, остальное ― колхозникам.
Сама деревня расположилась на берегу озера, в котором купаются, стирают, моют лошадей. Голые мальчишки заезжали в озеро верхом на лошадях, чтобы вычистить их. Вокруг озера сосредоточились и общественные заведения ― клуб с маленькой сценой, залом и танцплощадкой; мельница и контора, где хранятся сбережения и выдаются письма. В этом же учреждении есть радиоприемник, репродуктор которого вынесен на крышу. А все домашние громкоговорители деревни подключены к этому основному. Эта деревня электрифицирована, здесь есть фонари и работают моторы.
Дома с садами и огородами стояли на склонах пологих холмов. Деревня была очень красива. Дома недавно побелили известью, зеленели и пышно цвели сады, краснели помидоры на кустах, около домов высилась кукуруза.
Дом, в .котором нас должны были принять, находился на самом холме, под нами раскинулись равнина, поля и сады. Дом был, как и все другие, как большинство украинских сельских домиков: с прихожей, кухней, двумя спальнями и гостиной. Дом совсем недавно оштукатурен. Даже полы были отделаны заново. В доме сладко пахло глиной.
Нашим хозяином стал сильный, улыбчивый человек лет пятидесяти пяти ― шестидесяти. Его жена, которую он звал «Мамочка», полностью соответствовала своему имени. Эта женщина была настоящей труженицей, в полном смысле слова.
Нас пригласили в гостиную и дали нам отдохнуть. Стены комнаты были побелены с синькой, а на столе стояли бутылки, обернутые в розовую бумагу с бумажными цветами всех оттенков.
Совершенно очевидно, что эта деревня была богаче, чем «Шевченко-1». Даже икона была больше по размеру и покрыта светло-голубым кружевом в тон стен. Семья была не очень многочисленная. Один сын ― его сильно увеличенная раскрашенная фотография висела на стене гостиной; о нем они упомянули лишь раз.
Мать сказала:
― Окончил биохимический факультет в 1940 году, призван в армию в 1941-м, убит в 1941-м.
Когда Мамочка сказала это, лицо ее очень побледнело; она упомянула о нем лишь раз, а был это ее единственный сын.
Около стены стояла старая зингеровская швейная машинка, накрытая марлей, а у противоположной стены ― узкая кровать с ковром вместо покрывала. В центре комнаты стоял длинный стол со скамейками с обеих сторон. В доме было очень жарко. Окна не открывались. Мы решили, что если сможем не показаться невежливыми, то попросимся переночевать в сарае. Ночи были прохладными, и поспать на улице было бы прекрасно; в доме мы бы задохнулись.
Мы пошли во двор и помылись. Вскоре был готов обед.
Мамочка ― одна из самых лучших и известных по всей деревне поварих. Приготовленная ею еда была необыкновенной. Ужин в тот вечер начался со стакана водки, а на закуску были соленья и домашний черный хлеб, а также украинский шашлык, который Мамочка очень вкусно сделала. Здесь же стояла большая миска с помидорами, огурцами и луком; подавались маленькие жареные пирожки с Кислой вишней, которые надо было поливать медом ― национальное кушанье и очень вкусное. Мы пили парное молоко, чай и снова водку. Мы объелись. Мы ели маленькие пирожки с вишней и медом, пока глаза не полезли на лоб.
Темнело, и мы решили, что на сегодня это уже последнее застолье.
Вечером мы пошли в клуб. Когда мы проходили мимо озера, недалеко от берега проплыла лодка, и мы услышали любопытную музыку. Играли на балалайке, маленьком барабане с тарелками и гармошке, ― это и была вся деревенская танцевальная музыка. Музыканты переплыли на лодке через озеро и высадились около клуба.
Клуб занимал довольно большое здание. Здесь была маленькая сцена, перед которой стояли столики с шахматными и шашечными досками, за ними ― площадка для танцев, а дальше ― скамейки для зрителей.
В клубе, когда мы пришли, было мало народа, лишь несколько шахматистов. Мы узнали, что, возвратившись с полевых работ домой, молодые люди ужинают, отдыхают часок, иногда даже спят и только потом собираются в клубе.
В тот вечер сцену приготовили для небольшой пьесы. На столе стояли горшки с цветами, у стола ― два стула, а на стене висел большой портрет президента Украинской республики. Вошел оркестр из трех музыкантов, они наладили свои инструменты, и зазвучала музыка. Стали сходиться люди: крепкие девушки с сияющими, чисто вымытыми лицами. Молодых парней было совсем немного.
Девушки танцевали друг с другом. На них были яркие платья из набивных материй, на голове ― цветные шелковые и шерстяные платки, но почти все были босоноги. Танцевали они лихо. Музыка играла быстро, барабан с тарелками отбивал ритм. По полу топали босые ноги. Вокруг стояли парни и наблюдали.
Мы спросили одну девушку, почему она не танцует с парнями. Она ответила:
― Они подходят для женитьбы, но танцевать с ними ― нажить себе неприятности, ведь их так мало пришло с войны. И потом, они такие робкие, ― она засмеялась и снова пошла танцевать.
Их было очень мало, молодых мужчин брачного возраста. Здесь были молоденькие мальчишки, а те, кто должен был танцевать с девушками, погибли на фронте.
У этих девушек была невероятная энергия. Весь день с самой зари они работали на полях, но стоило им лишь час после работы поспать, они готовы были танцевать всю ночь. Мужчины за шахматными досками продолжали играть, не двигаясь и не отвлекаясь на шум вокруг.
Тем временем актеры, которые должны были участвовать в пьесе, готовили сцену, а Капа устанавливал свет для съемки. Нам показалось, что, когда кончилась музыка, девушки немного расстроились, они не хотели, чтобы из-за пьесы прекращались танцы.
Это была небольшая пропагандистская пьеска, наивная и очаровательная. Сюжет таков. На ферме живет девушка, но это ленивая девушка, она не хочет работать. Она хочет поехать в город, хочет красить ногти, мазать губы, быть деградированной декаденткой. По мере развития сюжета она вступает в конфликт с хорошей девушкой, девушкой-бригадиром, которая даже получила премию за свою работу в поле. Девушка, которая хочет красить ногти, слоняется по сцене, и видно, что она совсем не хорошая, в то время как девушка-бригадир стоит прямо, руки по швам и произносит свой текст. Третий актер ― это героический тракторист, и, что интересно, он тракторист и в жизни. Из-за него пришлось на полтора часа задержать Спектакль, пока он чинил свой трактор, на котором целый день работал. Герой-тракторист использовал один драматический прием: он произносил свой текст, ходя туда-сюда по сцене и куря сигареты.
И вот тракторист влюбляется в девушку, которая хочет красить ногти. Он действительно ее любит и может из-за нее поставить под удар свою судьбу. И правда, сюжет развивается, и вот парень уже почти готов бросить свой трактор и тем самым перестать помогать развитию народной экономики, и собирается переехать в город, получить квартиру и спокойно жить с красящей ногти девушкой. Но девушка-бригадир, стоя по струнке, прочитывает ему целую лекцию.
Это не помогает. Тракторист совсем обезумел, он по уши влюблен в эту никчемную, неопрятную девушку. Он не знает, что делать. Бросит ли он любимую девушку или поедет за ней в город и станет бездельником?
Затем испорченная девица уходит, оставляя девушку-бригадира с трактористом. И вот, бригадир, по-женски хитря, говорит трактористу, что та девушка его по-настоящему не любит. Просто она хочет выйти за него замуж, ведь он такой известный тракторист, а потом она его бросит. Тракторист этому не верит, и тогда девушка-бригадир говорит, озаренная идеей:
― Я придумала. Сделай вид, что ты любишь меня, а когда она нас вместе увидит, ты сразу поймешь, любит она тебя или нет.
Идея принята. Красильщица ногтей входит и застает бригадиршу в объятиях тракториста и ― о чудо! ― свершается то, что вам никогда бы не пришло в голову: эта неряха решает работать на благо социалистической экономики. Она остается на ферме. И она обрушивается с яростью на бригадиршу. Она говорит:
― Я организую свою бригаду, не только тебе быть в почете и получать награды. Я сама стану бригадиром и буду носить медали.
Так решается и любовная, и экономическая проблема тракториста, и пьеса заканчивается, оставив у всех приятные воспоминания.
Таков сюжет пьесы, но в действительности все было иначе. Тракторист успел всего четыре-пять раз прошагать по сцене, действие едва началось, как Капа разрядил свои фотовспышки, чтобы сделать первую фотографию. Это серьезно нарушило ход действия. Девушка, которая красила себе ногти, скрылась за связкой папоротника и так и не вышла оттуда до конца сцены. Тракторист забыл слова. Девушка-бригадир запнулась и попыталась спасти мизансцену, но ей это не удалось. Оставшаяся часть спектакля прошла как бы под эхо. Актеры повторяли слова, подсказанные суфлером, поэтому зрители слушали пьесу дважды. И каждый раз, когда актерам удавалось, наконец, вспомнить свои слова, Капа разряжал вспышку, и они снова терялись.
Публика была в восторге. Каждую вспышку зрители встречали бурными аплодисментами.
Легкомысленная сущность испорченной девушки подчеркивалась как красным лаком для ногтей, так и стеклянными бусами и другой блестящей бижутерией. Вспышки фотоаппарата так разволновали девушку, что она разорвала бусы, и бусины раскатились по всей сцене. Это окончательно расстроило пьесу.
Мы бы никогда не узнали, о чем эта пьеса, если бы нам потом не рассказал о ней суфлер, который работал в деревне учителем. Занавес опустили под бурные аплодисменты. У нас было чувство, что этот вариант пьесы публика предпочитает всем другим, ранее виданным. Когда спектакль окончился, они спели две украинские песни.
Девушки захотели танцевать. Они были неугомонными, и, когда оркестр вновь занял свои места, быстрые пляски продолжились. Только директор клуба уговорил их пойти спать. На часах было уже четверть второго, а девушкам надо было вставать в пять тридцать утра, чтобы идти на работу. Но уходить они не хотели, и если бы им позволили, они протанцевали бы всю ночь.
К тому времени, как мы поднялись на холм, было уже полтретьего утра и мы готовы были отправиться спать. Но это не входило в планы Мамочки. По всей видимости, она стала готовить, как мы только ушли, съев то, что, как мы считали, было ужином. Длинный стол был заставлен едой. В два тридцать утра нам предложили следующее: опять водку в стаканах и соленые огурцы, жареную рыбу из деревенского озера, маленькие жареные пирожки, мед и превосходный картофельный суп.
Мы умирали от переедания и недосыпания. В доме было очень жарко, а комната неудобная. И когда мы выяснили, что нам с Капой предстояло спать на узкой Мамочкиной кровати, мы попросились переночевать в сарае.
Нам постелили свежее сено, сверху положили ковер, и мы легли спать. Мы оставили дверь открытой, но ее тихонько прикрыли. Видимо, здесь так же боятся ночного воздуха, как и в Европе. Мы переждали чуть-чуть, прежде чем встать и открыть дверь опять, но и на этот раз ее осторожно закрыли. Они не могли допустить, чтобы мы пострадали от ночного воздуха…
Ночь была так коротка, что ее практически не было. Мы закрыли глаза, раз повернулись на другой бок, и ночи как не бывало. Во дворе, у сарая, ходили люди, коров уже вывели, в ожидании завтрака визжали и чем-то грохотали свиньи. Я не знаю, когда Мамочка спала. Скорее всего, она вообще не спала, потому что несколько часов готовила завтрак.
С Капой пришлось повозиться, прежде чем он проснулся. Он просто не хотел вставать. В конце концов его вынесли из сарая. Он сел на бревно и долгое время смотрел в одну точку.
О завтраке нужно рассказать в подробностях, так как ничего похожего на свете я еще не видел. Для начала ― стакан водки, затем каждому подали по яичнице из четырех яиц, две огромные жареные рыбы и по три стакана молока; после этого блюдо с соленьями, и стакан домашней вишневой наливки, и черный хлеб с маслом; потом полную чашку меда с двумя стаканами молока и, наконец, опять стакан водки. Звучит, конечно, невероятно, что все это мы съели на завтрак, но мы это действительно съели, все было очень вкусно, хотя потом желудки наши были переполнены и мы не очень хорошо себя чувствовали.