Родитель «дубль три»

– Ничего, успел и повоевать, и поработал инструктором в авиашколе.

– Почему вас одного показывают? Машин было несколько.

– Машина была одна. Сейчас увидите.

Они вошли в ангар, там стояло несколько машин, в том числе и самолет Петра.

– Ну, какого вы видели?

– Вот этого.

– Он у нас один, только у меня. Вот написано на борту. А это моя командирская книжка. Это мой персональный самолет, подаренный рабочими и инженерами «восемьдесят четвертого» завода. А над Днепром вас сбил вот такой, он, как видите, отличается. Это – ЛаГГ-3м, а это – ГГ-3с. Он в полку пока один. Он первый в серии. Сейчас машина проходит испытания, вот-вот пойдет в массовую серию. И тогда люфтваффе конец.

– Американская?

– Нет, с чего вы взяли? Советская. Просто в ней учли наши пожелания, эскиз для нее делал я, с учетом накопленного опыта по переоборудованию вот этой серии машин. Вот эта – не заводская машина, это сделано из двух разных самолетов непосредственно в нашем полку.

Немец ухмыльнулся и гордо произнес:

– Насчет конца люфтваффе вы несколько забегаете вперед. У нас есть машины лучше этой. Люфтваффе и вермахт – непобедимы.

– Ну, ты, мужик, даешь! Вот эти пять звездочек – это ваши новые FW-190, сентябрь месяц, Ленинградский фронт. Ты – в плену, я вас, как котят, сделал, непобедимых. В лагере отдохнешь до конца войны, и будешь потом через шаг кланяться и говорить: «Гитлер капут». Хрен вам, а не Ленинград, и хрен вам, а не Москва. Говорил вам ваш Бисмарк: «Русские всегда приходят за своими деньгами». А то, что ты сказал, что «тебе не повезло»? Повезло, крупно повезло, что у меня боеприпасы кончились в двух пушках. А так, война для тебя закончилась. Но именно ты подставил своего ведомого, болтун! Твои слова: «Manfred ist abgeschossen! Das ist die “große Ratte”. Nach Hause!» А домой – это 268 градусов, я прибавил до полного в облаке, догнал вас и, как котят, расстрелял, четко по времени. Вот и живи с этим, пусть он тебе во сне каждую ночь снится.

Петр развернулся и вышел.

– Да, парень, но ты не дрейфь! Живой и ладно! А машины уже в серии. Полк полностью переходит на эти машины. Так что тебе повезло. Остальным – не очень, – самодовольно произнес Жаворонков.

Немец понял, что ляпнул лишнего в своем положении. Но спросил уже генерала:

– Вы сказали: только мне повезло, но Виктор был жив. Кто его убил?

– Да, живой он, живой. В госпитале. Вы пехоту атаковали, которая за ним через поле пошла?

– Да, мы ждали «шторьх».

– Петр его завалил еще до линии фронта, а пехоте не понравилось, что несколько человек из-за вас погибло. Срастется его челюсть, не дрейфь.



День на этом для Петра не закончился. Жаворонков повез его в Москву, на Малый Харитоньевский переулок, в штаб ВМФ. Петр еще ни разу здесь не был. Знал только позывной ГШФ, куда отправлял заявки и требования по снабжению. Официально его полк числился «за Главным штабом», то есть в состав ни одного флота не входил. Напрямую подчинялся наркомфлоту и командующему авиацией ВМФ. Так что смотрины намечались. Буквально через несколько минут после прибытия получил замечание, что в форме второго срока приходить в штаб запрещено, сразу, как снял реглан.

– А я не приходил, я приехал, и не сам, а меня привезли. Так что спасибо скажите, что не в штрафном ватнике и не в проссанных брюках снайпера. Я, можно сказать, прямо со снайперской позиции под Волоколамском, из 192-й дисциплинарной роты Западного фронта.

Штабные поняли, что это немного другой уровень общения, что-то пробурчали насчет распущенности фронтовиков. Ведь войну вели они, штабные и адъютанты, они – главные в этом маленьком и тесном мирке Главштаба. От них зависит все, что происходит на трех театрах военных действий. «Хамло» расположилось на стульях и уснуло после баньки, в ожидании возможности предстать перед светлыми очами самого наркома. Жаворонков и Кузнецов появились в приемной откуда-то из коридора.

– Пацан совсем, спит, как сурок, даже будить жалко. И форма вся потертая.

– Форму заменим, вопрос уже проработан, тащ нарком. То, что пацан? Да, мальчишка совсем. Немец удивлялся этому и спрашивал, много ли у нас таких «экспертов».

– Почему «экспертов», он же ас?

– У них это слово не в ходу, оно – английское, и у немцев оно с жопой ассоциируется. Летчиков с большим количеством сбитых они называют «Experte». Посмотрел я летную книжку этого самого Голлоба, показал ее Петру. Так вот, до 18 сентября у него было 42 сбитых, а 26 октября их стало восемьдесят пять. Петр говорит, что такого количества нашей авиации в этом районе просто не было. На юге успешно действует дивизия Кравченко, хуже получается, чем у 13-го полка, но больших потерь там нет. А здесь 13-й полк не дает им разойтись и бесчинствовать.

– Это отличное наблюдение, товарищ Жаворонков, когда начинают проигрывать, начинают больше врать. Ладно, будите и заходите, – адмирал повернулся к адъютанту.

– Чаю, и что-нибудь покрепче, с лимончиком.

Петр протер глаза, буркнул: «Извините!», его похлопал по плечу Жаворонков, и они вошли в кабинет. После доклада их пригласили к столу. Пара подтянутых адъютантов поставили перед всеми крепчайший «Адмирал», нарезанные лимоны и пузатые рюмки с коньяком. Петр пересказал сегодняшний бой. Жаворонков отметил, что на сегодняшний день майор является самым результативным летчиком-истребителем в СССР и среди союзников. Петру рассказали, где находятся его люди, что с завтрашнего дня полк соберут в Боголюбово. Туда же перегонят новую технику, собранную в Москве на 84-м заводе. Вторая серия машин доработана по рекомендациям Петра и генерала Кравченко. Часть машин имеет непосредственный впрыск топлива в двигатель, то есть не глохнет на отрицательных перегрузках. Нагнетателя по-прежнему нет, увы, и с Пермью не связаться. Хрен знает, что у них там происходит. Нет, и все. Разбор заданий на завтра кончился, Петр уже посчитал, что впустую провел столько времени в штабе, поспать было бы значительно интереснее, но тут Кузнецов перешел к вопросам боевого применения, и стало понятно, что это была прелюдия, чтобы разговорить Петра, и показать, что начальство беспокоится и заботится о небольшом подразделении, неожиданно проявившем высокую эффективность. Выслушивая уже выводы командования, Петр покивал головой, поддерживая такие начинания, как подготовка специалистов службы наведения, обязательное наличие логарифмической линейки и транспортира в экипировке, наличие обязательной фотокамеры во всех истребительных полках ВМФ. Затем сказал:

– Это, конечно, необходимо, товарищ адмирал, хотя мы и подзадержались с принятием этих решений. Они были разработаны давно, еще во время Финской войны. Но главное не в этом. Когда я пришел к генералу Андрееву, а я был единственным, наверное, летчиком-инструктором в училище, который, после запрета, ни разу не написал ему рапорт с просьбой отпустить на фронт, то я ему сказал, что, судя по всему, разведка в войсках не ведется, от слова «совсем». Я командовал тогда звеном разведчиков. Ну, понятное дело, генерал меня «послал» подальше, но согласился со мной, что разделяет мои опасения. О ней, разведке, вспомнил маршал Буденный, и после первого же полета был задержан немецкий шпион в разведотделе Южного направления. В Ленинграде разведка также не велась, а действия командования вызывали очень много вопросов у тех, кто понимает, каким образом ведется инструментальная разведка. Вам про локаторы на «Рифе», «Марате» и «Горьком» докладывали?

– Про «Горький» докладывали, что 15 сентября старший лейтенант Иванов, командир группы службы «Р», запустил недействующий с момента установки локатор на крейсере.

– Так вот, товарищ адмирал, непосредственно у флота имелось три новейших и мощнейших локатора «РИФ». Один – экспериментальный, два – серийных. Ни один из них для обороны Ленинграда не использовался до дня нашего прилета в Кронштадт. Один из них был исправен, работоспособен, но разукомплектован, была снята вертикальная антенна, которая замеряет угол цели над горизонтом, и с ее помощью вычисляется высота цели. Второй полностью исправный локатор на форте Риф не был укомплектован личным составом. Корабельные «локаторщики» были направлены в морскую пехоту. А старшего лейтенанта Иванова я нашел в здании эвакуированного НИИ-9. В тот же день его назначили на «Горький».

– Стоп! Одну минуту. Как имя-отчество этого Иванова?

– Владимир Иванович. Он был одним из испытателей «Наяды» и «РИФа» в 1939 году, работал с нами на форте Риф и в Карелии при войсковых испытаниях этой техники.

Нарком снял трубку и затребовал личное дело старшего лейтенанта Иванова с крейсера «Горький», которое ему принесли через несколько минут.

– Продолжайте, гвардии майор.


– Несмотря на наши запросы, а мне точно было известно, что несколько «Наяд» было поставлено в войска ПВО Ленокруга, никто так и не занялся их поиском, хотя они еще в 1939 году доказали свою эффективность в контрбатарейной борьбе. Их, по моей просьбе, за одну ночь нашел начальник разведотдела фронта генерал-майор Евстигнеев. Как только мы создали условия для работы станций и подключили к этому артиллерию округа и флота (железнодорожные батареи), так пушки просто вымели немцев с южного побережья Ладоги. А дальше – новая загадка. Нас переводят с Ленинградского на Западный фронт, хотя весь успех операции обеспечивали люди нашего полка. У меня возник вопрос: для чего? Но приказ есть приказ. Нас приземлили на неподготовленный аэродром, оставили без топлива, людей и снабжения. Но мы достали топливо и все-таки провели разведку над линией фронта. Пленки передали непосредственно в штаб фронта. На снимках было отчетливо видно сосредоточение бронетанковой техники и большого количества автотранспорта на флангах Ярцевской группировки наших войск. Нас чуть не расстреляли за это, но обошлось. Весь день 2 октября мы снимали и доставляли данные о противнике в штаб фронта, но я все пленки оставлял у себя, передавал только фотографии, негативы пленок за первое октября мне вернуть в полк не удалось, официально они были уничтожены. Фактически – не совсем. Мы их достали, за спирт. И после каждого вылета мы сдавали снимки, где отчетливо было видно большое количество танков в Воронцово, у Демяхи и по всему правому флангу фронта. А вылетов на левый фланг нам не давали вообще. Когда мы их там обнаружили и доложили кодом на ключе, что обнаружено большое количество войск с юга от Вязьмы, нас опять попытались арестовать.

– Что вы хотите этим сказать?

– Кому-то требовалась катастрофа под Ленинградом и под Москвой. Все было сделано для того, чтобы ввести Ставку в заблуждение. Наши снимки куда-то исчезали, а когда полку, наконец, придали бомбардировщики, и мы нанесли серьезный урон немецким колоннам и укрепили оборону Вязьмы, то меня осудили и отправили в пехоту. 18 октября начались дожди, у нас сняли покрытие, специально сделанное для того, чтобы летать, когда все размокнет, а немцы действовали с бетонированных аэродромов. Войскам пришлось оставить Вязьму, так как они лишились авиационной и радиолокационной поддержки.

– Так, понятно. Для чего?

– Оставление Москвы и Ленинграда – это повод для смены руководства страны и установления военной диктатуры.

– Еще один вопрос, вы же академию не заканчивали, год на ускоренных курсах… Откуда знаете военное дело?

Петр немного повозился с кобурой и положил ее на стол, золотой табличкой на адмирала.

– Я – потомственный военный, самым большим грузом при переездах у родителей была библиотека. Большинство книг в ней, так или иначе, связаны с военным делом. Ну, и разговор у меня был с матерью, я ее тогда не понял. Она сказала, что не верит «Ворошилову и компании» – прямая речь, – и будет исполнять свой долг на этой позиции: жечь немецкие танки. Она не знала, что комфронта сменился.

– Кому-нибудь об этом говорили?

– Только о том, что непонятно куда деваются данные воздушной разведки. Об этом я доложил начальнику особого отдела фронта Цанаве. После того, как меня отправили в дисроту, в полку побывали люди генерала Жукова, арестован командир взвода фоторазведчиков. Искали негативы. Не нашли, по журналу они – уничтожены.

– А фактически?

– Фактически – нет. Но комвзвода не знает, где они.

– А на чем с Жуковым сцепились?

– Победу под Ленинградом не поделили. Я, в отличие от него, прекрасно знаю, кто принимал решение и кто давал гарантии, что флот немцы в ЛенМорКанале не достанут. Эти гарантии давал я, но вице-адмирал Трибуц сказал, что у него нет права отдать такую команду и принять, может быть, последний бой. Он позвонил вам, Николай Герасимович, и вы отдали команду вывести корабли в канал. Правда, сослались на приказ о затоплении, поэтому только в места в соответствии с планом. После того, как мы сбили немцев у Калище и сорвали немецкую минную постановку, флот зашевелился и отогнал немцев от Петергофа и Красноармейска.

– А он что сказал?

– Что это он остановил немцев под Ленинградом.

– Вот нахал! Так, майор, насчет этого молчи в тряпочку, просто так этот вопрос не решить. Требуется серьезная подготовка. Утром перелетайте в Боголюбово. И заберите с собой те самые негативы, о которых вы говорили. Они скоро понадобятся.

– Есть.

– Теперь вопрос: почему сидели скучный и грустный, пока обсуждался вопрос о вашем использовании?

– Без ударного кулака, который немедленно будет реагировать, занятие это тяжкое. Нужно не менее восьми эскадрилий пикирующих бомбардировщиков.

– Ну что, Семен Федорович? Дадим ему усиление?

– Губа не дура у нашего Андрея, хотя в одном он прав: действовать кулаком – эффективнее, чем врастопырку.

– Ну, на том и порешим. Свободны, товарищ майор!

– Скажи моим, чтобы тебя отвезли, – сказал генерал-лейтенант, которого из кабинета не отпустил наркомфлота. Они еще долго обсуждали услышанное, перезванивались с различными людьми, затем Кузнецов уехал в Кремль, в Ставку.



Еще ночью Петр расписался в приказе о приеме полка и отдал приказание всем сниматься. Это касалось и БАО, который официально был приписан к 13-му ГвОРАП. Поэтому поспать не удалось, так как баошники собирали все имущество, включая постельные принадлежности. Тремя эшелонами все это поедет в новое место. Заодно Петр осмотрел РЛС «Наяду», которую разбомбили немцы. Фактически сильно повреждена электростанция и вертикальный передатчик. Приказал все грузить на платформы, так как транспортную эскадрилью «прихватизировал» штаб Западного фронта. Часть улетела с другими эскадрильями, в общем, хватит только на перевозку штабных бумаг и л/с штаба. По приказу наркомфлота ему было не рекомендовано светить свое появление в полку, поэтому передал телефонограмму Жаворонкову, чтобы вернули Ли-2. И вылетел в имеющемся составе в тыл.



Боголюбово – это больше собирательный образ, аэродромов там была целая сеть, просто штаб размещался в бывшем монастыре, и там же были казармы для сержантов и «кельи» для командиров на переучивании или на отработке боевого применения в ЗАПах. Аэродромы находились на обоих берегах Нерли, притока Клязьмы. Высокий монастырь использовался для антенн радионавигации АДД. Самый большой аэродром мог свободно принять 80–90 самолетов-бомбардировщиков. Поселок рядом с ним носил «характерное» название «Сокол». Туда полк и приземлили. Общая площадь, отведенная под этот аэродром, равнялась 20 квадратным километрам. Зима, от снега чистят только полосу и стоянки для бомбардировщиков, а ГГ-3с лыж не имел. Мы просто этим не заморачивались, так как там требовалось дополнительно ставить тросовую лебедку, жутко ненадежную, вечно заедавшую. ЛаГГ-3м имел лыжи, но далеко не во всех полках их использовали. Снегоукладчиков на аэродроме было только два. Собственные застряли где-то по дороге во Владимир, из-за неисправности буксы их отцепили. Пришлось привлекать в том числе и летный состав, чтобы нормально разместить машины. А 5-й пап (перегоночный авиаполк) за трое суток перегнал из Можайского 72 самолета. Семнадцать собственных, из них 16 требуется куда-то сдать, да и, несмотря на приказ добираться в Боголюбово поездом, все группы, находившиеся на профилактике, предпочитали прилетать на своей технике. Типа, «не бросать же самолеты!» Петр связался с генералом Жаворонковым, и тот направил 64-й апОН забрать излишки. Наши самолеты ушли в Ленинград и в Мурманск. Местное начальство успокоилось, организовали «культурную программу», с выездом во Владимир. Лучше бы они этого не делали… Восемнадцать действующих госпиталей в городе, куча инвалидов на улицах. Милостыню, правда, не просят, больше папироски и табачок «стреляют». Три госпиталя были госпиталями ВВС. Так что поход в театр оставил тяжелое впечатление, так как 80 процентов зрителей были раненые, обгоревшие летчики, штурманы и стрелки. После спектакля кто-то организовал танцы в фойе Народного дома, участие в которых приняли актрисы местной труппы и немногочисленные зрительницы. Затем, откуда ни возьмись, появилась большая группа девушек в военной форме с авиационными петлицами. Во Владимире существовала школа ШМАС, где готовили младших авиационных специалистов: оружейников, прибористов и масло-топливозаправщиков, укладчиков парашютов. Вот оттуда и привели целую роту или даже больше. Конферансье сразу же объявил «белый» танец. К Петру подошла местная «прима», ох, зря она это сделала, до этого уже успела потанцевать с большинством обладателей медали Золотая Звезда в полку. Ее, видимо, этот металл притягивал. В спектакле она играла роль Вари, невесты главного героя симоновской пьесы «Парень из нашего города».

– Наталья, – представилась она.

– Петр, очень приятно.

– Мне сказали, что вы командир полка и имеете больше всех сбитых, – сказала она после того, как убедилась, что ее ноги находятся в безопасности, и их не отдавят. – Говорят, что это про вас писали в «Правде» четыре дня назад, обозначив вас как майора «N», что вы в одном бою сбили семь немецких самолетов, причем пятеро летчиков были немецкими асами.

– Насчет пяти асов – не знаю, не интересовался их счетами. Одного видел, с Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Это точно.

– А что вы испытываете, когда видите сбитый вами самолет?

– Я их обычно не вижу. Они уже не представляют опасности. Поэтому ничего особенного не чувствую.

– Никогда не видели, как он падает?

– Ну, несколько раз видел, только не само падение, а летящие на меня крупные осколки, там, крыло или полфюзеляжа, от которых приходилось уворачиваться.

– А как вы это делаете? Телом?

– Нет, самолетом, двигаешь руками и ногами, чтобы изменить его положение относительно обломков.